Серафим Шуляев о своей поездке на место пожарища
С того дня, как участники проекта «Семеро в прошлом» и российские учёные эпично зажгли провели уникальный научный эксперимент по сожжению реконструкции древнерусского сруба, прошло 3 месяца. Слой на месте пожарища уже начинает принимать археологический облик, и можно смело делать первые выводы.
Мы взяли интервью у выбранного участниками научного руководителя эксперимента Серафима Шуляева, недавно съездившего на место событий.
Серафим, вы ездили на поле, где проходил огненный эксперимент. Что там сейчас происходит?
Там происходит запланированная археологизация, я бы так сказал. Хотя происходит не совсем так, как запланировано.
Как вообще выглядит площадка? Правильно ли я понимаю, что вы оградили её забором? Как вообще происходит археологизация?
Археологизация происходит так, как она хочет происходить. Наша цель в этом случае – просто пытаться её направить. На процесс негативно влияют такие факторы как те же самые ходящие мимо верблюды, ослы и прочие гуси, от которых было поставлено это самое заграждение. И оно помогает, несмотря на всю свою эфемерность. В общем, дело даже не в каких-то физических воздействиях, которые на самом деле можно было бы предполагать…
То есть, грубо говоря, животные растоптали, смяли, взрыхлили пожарище?
Растоптали, смяли. Вообще говоря, это нормально. На каком-нибудь средневековом пепелище тоже могли появляться животные, способствуюшие его разрушению. Проблема в том, у нас побывали верблюды, оставившие там навоз. А поскольку мы пытаемся реконструировать процессы, происходящие в русском раннем Средневековье, то верблюды здесь лишние. Дело в том, что в нашем эксперименте принимает участие очень много биохимиков и специалистов, которые занимаются развитием микробиологических процессов, в том числе в культурных слоях. И как верблюжий навоз повлияет на эти процессы – неизвестно. Поэтому верблюды стали негативным фактором.
И эту погрешность придётся учитывать?
Да, либо специалистам придется брать образцы верблюжьего навоза и их отсекать. Ведь в чём специфика именно нашего эксперимента? Почему он, вообще говоря, на уровень выше существующих мировых аналогов? Специфика в том, что мы внесли в эксперимент естественнонаучную составляющую. Как правило, наши зарубежные коллеги-археологи (в Дании и Ирландии) такие эксперименты делают довольно просто: строится некий жилой объём с учётом технологий соответствующего времени, то есть аналогичными инструментами и из аналогичных материалов. После чего постройку поджигали. В результате они получили некий археологический объект просто как сумму визуальных признаков.
Как работают традиционные археологи? Они что-то раскапывают, фиксируют и описывают найденное в меру своего понимания ситуации. Скажем, попадается уголь, зола, обожжённый слой – «мы видим грунт, подвергшийся некому высокотермическому воздействию». Но в силу своей подготовки археологи не всегда понимают, каковы физическая, химическая и биологическая составляющие этих процессов. А мы обратились за помощью к коллегам-почвоведам, геоморфологам и т. д. Они откликнулись с большим энтузиазмом, потому что им тоже это всё интересно.
Мы не очень хорошо понимаем, как формируется культурный слой. Они тоже не всегда знают, с чем имеют дело, то есть какие именно остатки человеческой жизнедеятельности в самом широком смысле выпадают в культурный слой и как они себя после этого ведут на молекулярном уровне. Именно поэтому к нам присоединись товарищи из Института географии, с биофака МГУ.
То есть всем интересно?
Всем очень интересно, да. Теперь мы совместно смотрим, что получается – как ведут себя конструкции, предметы, материалы. Естественники изучают, что происходит с самим веществом и с его невидимой глазу биологической составляющей, которую нужно выявлять и внимательно исследовать под микроскопом.
Первые несколько дней подробно замерялись температуры на пожарище. Кто это делал?
Мы пытались это сделать, но у нас не хватило оборудования. Это наша беда.
Я сейчас говорю не о самом сожжении, а о следующих днях.
Нет, потом почвоведы только брали пробы. Точнее, они пытались эти пробы брать, но у них плавились пакеты — температуры были чрезмерны для фиксации. Сейчас они ведут нерегулярный мониторинг пожарища.
Вы приехали через три месяца после эксперимента. Что вы увидели на поляне, где стоял сруб?
Я был удивлён. Памятуя всем известные деревни, сгоревшие в Войну, я представлял себе совсем другую картину. Думаю, многие помнят такие фотографии: после пожара сохраняются обгоревшие печи и остов избы, по нему можно угадать расположение исходных стен, ясно, где был вход, что собой представляла крыша. Здесь картина была совершенно другой. В наших условиях все остатки сруба сразу упали на землю и продолжали там дотлевать. То есть, о том, что здесь стояло какое-то жильё, сейчас напоминает только печка, которая там действительно сохранилась.
И, судя по фото, то, что это печка, очевидно только для знающего человека, для остальных это просто какая-то глиняная горка.
По форме печка в нашем срубе – это не просто глиняный купол, она устроена сложнее. Ребята совершенно правильно её поставили на опечек, который, что характерно, тоже спёкся, хотя он был внутри забит обычным песком. Песок даёт хорошую термоизоляцию, чтобы не загорелся пол и не загорелись стены вокруг. Этот куб из песка, как ни странно, стоит до сих пор, и на нём продолжают держаться остатки печки. От самой конструкции остались только считанные углистые палки, лежащие абсолютно без системы. Постепенно уголь просто размывается дождями.
Насколько я понимаю, они лежат совершенно не в правильной геометрической конструкции, так, как мы хотели бы их найти в раскопе, так?
Да. Здесь нужно сказать ещё и о той самой дерновой крыше, о которой так мечтали наши друзья-реконструкторы. Сначала она просто сложилась и упала, и в первые дни после сожжения были отчётливо видны куски дёрна. Но поскольку лето было достаточно дождливым, всё уже размыто. Теперь — слегка выдающаяся над поверхностью бесформенная куча грунта.
Получается, сейчас по имеющемуся развалу уже нельзя понять, какой формы была постройка?
Нет.
Я и не говорю про 1000 лет.
Здесь надо учитывать ещё один момент – наша постройка, откровенно говоря, была не совсем правильная. Коллеги, с которыми я это обсуждал, ставили мне на вид, что она была не проконопачена, и в ней было очень много щелей.
Так и «прототип» этого сарая был найден таким же не проконопаченным и «дырчатым».
То есть мы теперь знаем, как сгорает сарай. А как сгорает жильё, которое люди всегда стараются изолировать от окружающей среды, — не знаем. Кстати, приехавшие на место пожарные сразу сказали: «Ребят, вообще говоря, избы горят не так». Скорее всего, гораздо дольше происходило бы само возгорание, и горение шло бы по другой системе из-за более слабого доступа кислорода.
Изба горела бы медленнее, как я понимаю.
Да, горела бы медленнее, и уголь образовывался бы по-другому. То есть в нашем случае, скорее всего, образовалось очень большое количество золы. А зола, во-первых, имеет гораздо меньший объём. А у неё ещё есть интересное свойство, которое мне, когда я ещё учился, вовремя объяснили, и его при раскопках надо учитывать: зола растворяется водой. Не так, как соль или сахар – растворил в стакане и размешал. Но тем не менее постепенно происходит вымывание зольных включений в подстилающий грунт, и дальше то, что лежало на поверхности, оказывается гораздо ниже поверхности и постепенно просто нивелируется — его не остаётся.
То есть, будто и не было?
Можно сказать, и так, да. Возможно, какое-то геохимическое исследование и может это выявить. Хотя вряд ли, потому что атмосферные осадки очень сильно влияют на культурный слой.
Мы можем оценить даже просто арифметически. В принципе, исходный объём всего дерева, которое было вложено в эту постройку, можно легко вычислить, взяв средний диаметр бревна, умножив его на длину бревна и просто посчитав количество брёвен. В общей сложности там, если не ошибаюсь, будет что-то около пяти кубометров. От всего этого остался достаточно компактный слой не толще 20 сантиметров. Максимум 20 сантиметров, с учётом упавшего сверху дёрна с крыши.
Я знаю, что остальная часть поляны очень быстро покрылась цветами. Почему так произошло?
А вот с этим надо обращаться к биологам. По моему гуманитарному представлению, разные виды растительности предпочитают грунты с разными химическими характеристиками. Поэтому то, что растительность так хорошо принялась, – это совершенно не случайно. До сих пор огороды удобряют золой. Поэтому в том, что поляна начала быстро зарастать, ничего удивительного нет. Теперь нужно фиксировать, какие именно цветы растут на каких именно у нас участках, и сравнивать с тем, как постройку готовили к сожжению. Где-то больше угля, где-то – золы, а где-то навоза, который мы закладывали специально. В основном, цветы сконцентрированы в углу, где было больше органики.
Теперь об археологии. Что происходит с находками, которые вы закладывали в сруб?
Пока что они находятся на поверхности. Ни с железом, ни с бронзой в таком пожаре ничего особенного произойти не могло – температура плавления бронзы выше, чем та, что была в нашем пожаре (900 градусов), у железа – тем более. Есть одно практическое статистическое наблюдение – сильно обожжённые железные предметы в условиях культурного слоя окисляются гораздо быстрее и глубже ржавеют. Мы проверим это, когда начнём постепенно доставать находки из земли. Пока делать это рано. Сейчас с этими предметами происходит то, что и должно происходить в аналогичных условиях Средневековья.
Насколько я помню, один горшок после пожара немедленно поменял цвет.
Такие случаи известны. Бывает окислительный обжиг, а бывает – окислительно-восстановительный, который как раз и произошёл. Это совершенно нормально.
Какой следующий этап наблюдений? Каких результатов вы ожидаете?
Я бы не говорил про этапность. Этапность зависит только от наших возможностей. Вообще говоря, в идеале наблюдения должны быть как можно более регулярными и подробными, с учётом максимального количества действующих факторов. Ближайший выезд, возможно, будет 12-го числа. То есть мы, может быть, встретимся тем же самым коллективом участников, который организовывал наш мультидисциплинарный эксперимент. В принципе, картина понятная. На данном этапе мы уже можем что-то прогнозировать. Я совершенно точно могу сказать, что следующей весной мы уже не увидим лежащие на поверхности находки.
Они уйдут под землю?
Во-первых, они врастут в растительность. Точнее, растительность покроет их собой. Во-вторых, своё веское слово скажут дождевые черви. Они всё время выносят на поверхность небольшие комочки земли, которые так и остаются лежать. Ежедневно они поднимают где-то 10 кубических сантиметров песка на квадратный метр. На песке вырастают сначала маленькие корешки, потом они превращаются в крупные. В общем, земная поверхность живёт очень интенсивно. Под поверхностью тоже происходят невидимые нам любопытные процессы, которые сложно просчитать, но обязательно надо учитывать.
У меня вот такой вопрос: то, что сейчас возникает, – это культурный слой или не культурный слой?
В археологическом смысле это культурный слой, так как он имеет культурное происхождение. Здесь просто нужно понимать, что само определение «культурный слой»…
Но там же никто не живёт, ничего не выкидывает, то есть как бы нет антропогенного фактора. Вот я о чём.
Но исходно он культурный.
Исходно – в том смысле, что сгорела постройка, сделанная человеком?
Да. Поскольку строительство — это антропогенное воздействие на биологическую среду, можно говорить о формировании первичного культурного слоя. Хотя создать там полноценный культурный слой из следов жизнедеятельности, мы не успели. Ещё во время подготовки эксперимента мы спрашивали у реконструкторов: «Может быть, там насыпем навоза, сюда – хвороста, сюда – щепы какой-нибудь ещё организуем, и пусть там кто-нибудь поживёт. Пусть он походит, разольёт пару вёдер просто помоев. Можно вот так?» Они говорят: «В принципе, можно, но вообще где-то там мы собираемся построить ещё и действительно долговременное поселение. Что-то вроде Сапоговского хутора, но там будет жить не один человек, а несколько».
Это вполне исторично. То есть, грубо говоря, год это всё место было в запустении, потом пришли люди, начали жить.
Это правда. Действительно, люди, независимо от исторического времени, выбирают для поселения примерно одинаковые удобные участки. Необходима вода, земля должна быть достаточно плоской. Строиться на склоне очень неудобно, и постройки там будут недолговечными — их всё время уносит куда-то вниз. Также должны быть доступны пути коммуникации. До Высокого Средневековья это преимущественно реки.
Кроме того, люди всегда старались строить так, чтобы был далёкий обзор, да и вообще мы любим селиться в красивых местах. Интересно, что сначала мы думали, что под срубом нет следов человеческой деятельности, материк. Однако оказалось, что наша постройка поставлена на пашне но самое интересное, что в ямах, которые мы выкопали, были следы более старого культурного слоя. Не исключено, что наш смоделированный X-XI век перекрывает собой какой-нибудь XX и XIX.
Большое спасибо!
