Альберт Давлетшин в «Родине слонов»
Письменность ещё не расшифрована, а лингвисты уже знают примерное содержание текста, как это возможно? Что нового об истории заселения острова Пасхи могут рассказать таблички ронго-ронго? И справедливо ли считать переселенцев виновниками экологической катастрофы?
Мы публикуем стенограмму эфира дружественного проекта Родина слонов. Об одной из самых красивых систем письменности рассказывает кандидат исторических наук, старший научный сотрудник РГГУ и старший научный сотрудник НИУ ВШЭ Альберт Иршатович Давлетшин.
М. Родин: Сегодня мы будем говорить о тех фактах, которые даже для учёных не вполне очевидны, потому что мы будем обсуждать письменность острова Пасхи. Это, насколько я помню, самая удалённая обитаемая точка в океане.
А. Давлетшин: Самая удалённая точка в мире, где люди жили до прихода европейцев.
М. Родин: Почему мы должны говорить про этот письменный язык?
А. Давлетшин: Любой язык заслуживает того, чтобы о нём говорить и знать. Но письменность острова Пасхи заслуживает совершенно особого внимания исследователей, и, я думаю, она должна быть интересна всем людям в целом, потому что речь идёт о независимо возникшей письменности, которая появилась на самой удалённой точке планеты, где когда-то жили люди в историческое время.
На земле не так часто возникала письменность. Это произошло, наверное, четыре раза: один раз в Мезоамерике, другой раз на Дальнем Востоке и, видимо, впервые на Ближнем Востоке. То ли у шумеров, то ли у египтян: не очень понятно, где.
М. Родин: Т.е. каждый такой опыт человечества бесценен. И изучать его очень полезно, потому что мы понимаем, как это работает, как возникает письменность, что она означает для человека, его мышления, для общества.
А. Давлетшин: Можно было бы даже так рассуждать: допустим, мы оба знали, что письменность возникла на Дальнем Востоке, на Ближнем Востоке, и что она есть в Мезоамерике. И кто-нибудь сказал бы, что наверняка мезоамериканцы приехали и научили людей писать. Такая гипотеза возможна. Но когда появляется остров Пасхи, мы понимаем, что запечатанные в каком-то маленьком изолированном пространстве люди с довольно сложной социальной структурой рано или поздно изобретут письменность. И это совершенно нетривиальный факт.
М. Родин: То есть, для нас сам факт появления независимой письменности – уже повод для теоретических глубоких рассуждений.
Вы там копали. Немного встретишь людей, которые были в археологической экспедиции на острове Пасхи. Как вы туда попали?
А. Давлетшин: На острове Пасхи работает много археологических экспедиций. Этот остров сыграл особую роль в истории археологии, особенно археологии Океании, потому что раньше люди думали, что там невозможно копать. Как можно копать на острове? Это бессмысленно. Но Тур Хейердал, который решил найти основы всего и доказать всем всё, поехал на остров Пасхи и стал копать. И тогда стали копать во всей Полинезии. И до сих пор на острове действует огромное количество археологических проектов.
Я попал туда, потому что давно занимался письменностью и языком. И в частности работал с коллегами из Бонна, из археологического немецкого института, у которых проект на острове Пасхи. Они сказали: «Ну сколько можно? Приезжай наконец на остров и посмотри на всё вживую». И я, конечно, согласился.
М. Родин: Насколько я понимаю, остров не богат эпиграфикой, которая преподносит новые памятники письменности. Этого там нет.
А. Давлетшин: В настоящее время все памятники письменности находятся не на острове. Они находятся в музеях, преимущественно европейских. Две таблички находятся у нас в Кунсткамере в Санкт-Петербурге. Но, тем не менее, на острове много чего есть. Есть много археологических памятников, монументальные скульптуры, иконография. И, конечно, реальное знакомство с местом, с его людьми, с языком. Можно думать, что ты его очень хорошо понимаешь, но пока ты свои знания не примеряешь к реальности, это знание всё равно неполное. Оно всегда неполное. Но общение с людьми, с материальными объектами даёт очень много понимания.
М. Родин: А вы выучили этот язык?
А. Давлетшин: Русская форма говорить про это очень неудобна. В каком смысле «выучил»? Я, наверное, для нерапануйца хорошо понимаю их язык. Могу перевести, конечно, я заглядываю в словарь, не только в рапануйский. После экспедиции на остров Пасхи опубликовал большую статью про фонологию. В общем, я более-менее понимаю то, как он устроен.
М. Родин: Рапануи – это местное название острова Пасхи, да? А рапануйский язык – это язык местного населения.
А. Давлетшин: Верно. Но само название не местное, потому что, по всей видимости, люди не знали о том, что есть какая-то другая земля к моменту их открытия, и у них не было названия для своего собственного острова и языка. Термин «Рапануи» возникает тогда, когда рапануйцы знакомятся с далёким восточнополинезийским миром и узнают, что есть другой остров Рапа, и почему-то его называют Рапа-Ити, «Маленькая Скала». А Рапануи называют «Большой Скалой», потому что он действительно в четыре раза больше, чем Рапа-Ити.
М. Родин: Вы упомянули про таблички. Что это за таблички? Как их письменность до нас дошла, в каком виде?
А. Давлетшин: История открытия этой письменности интересна, поучительна и также создаёт некоторые проблемы для исследователей. Дело в том, что остров Пасхи открыт в 1722 г. И после этого туда иногда заходили корабли. Но там никто и никогда из европейцев не жил. Никто не оставался больше нескольких часов. Брат Эжен Эйро отправился туда для того, чтобы обращать в веру язычников. И случилось это, если не путаю, в 1868 г. Он пробыл там 9 месяцев.
И первый человек, который оказывается на острове Пасхи в своём первом письме пишет о том, что в каждом доме есть таблички, покрытые всевозможными иероглифическими знаками, среди которых есть животные, о существовании которых на этом острове ничего не известно. Вырезаны они острым камнем. Но о том, что написано на этих табличках, островитяне ничего не знают. Всё время собирается шум-гам-тарарам, когда они начинают об этом говорить, хотя у каждого знака есть своё имя. Это, собственно говоря, момент открытия письменности.
В 1870 г. о ней уже узнают в Европе. Адольф Бастиан публикует письмо некоего Фелипе из Чили, где говорится о том, что здесь тоже была иероглифическая письменность. И это привлекает внимание людей. В первую очередь епископа Таити Этьенна Жоссана. Но и в том числе Миклухо-Маклая, который держит путь на Папуа – Новую Гвинею, очень ждёт появления острова Пасхи, будучи больным, не может сойти на берег, но общается с рапануйцами на Мангареве, и пытается найти и собрать таблички. Находит две и привозит их к нам.
М. Родин: Они-то и хранятся в Кунсткамере.
А. Давлетшин: И справедливости ради надо сказать, что они одни из самых лучших. Они большие по объему и сохранились очень хорошо. Каждая из них содержит больше тысячи иероглифических блоков.
М. Родин: Во всём мире, насколько я понимаю, их сейчас 26.
А. Давлетшин: Примерно так. Ведётся дискуссия по поводу того, все ли они действительно настоящие. Их порядка 26, верно.
М. Родин: Как они выглядят?
А. Давлетшин: Большинство из них – деревянные таблички. Они довольно большие, некоторые из них тяжёлые. Если держать долго в руке – рука устаёт.
М. Родин: Полметра длинной?
А. Давлетшин: Да, примерно полметра.
Среди них есть особые предметы. Например, есть большой жезл, который хранится в Сантьяго-де-Чили. Он целиком покрыт иероглифическими знаками. Вообще для них характерно, что они абсолютно целиком покрыты. Некоторые дощечки повреждены. Но когда они не повреждены, мы видим, что они целиком были покрыты знаками.
М. Родин: То есть, исписывали всю площадь.
А. Давлетшин: Да. Наверное, это не удивительно, потому что дерево очень ценилось на острове Пасхи. И, по всей видимости, это были совершенно особые предметы. Если уж писать – то писать до конца.
М. Родин: Как эта письменность выглядела? Проще погуглить, наверное, «ронго-ронго» и посмотреть.
А. Давлетшин: Только нужно найти хорошие фотографии. На мой взгляд, это одна из самых красивых письменностей. Египетская письменность тоже красивая, и, конечно, письменность майя очень красивая. Но письменность острова Пасхи одна из самых привлекательных визуально. Потому что это очень изящно сделанные знаки и есть много визуальной игры. Что я имею в виду? Знаки соединялись друг с другом так, как им хорошо быть вместе. Например, знак птицы нужно написать рядом со знаком человека, и появляется знак птицечеловека. Нет специального знака птицечеловека, но это такая слитная лигатурная форма написания знака. Знаки можно переворачивать. Иногда это значимо, иногда – нет. Среди них о многих легко понять, что это такое. Перед нами птица. А эта птица – не просто птица, а на самом деле фрегат, очень важная птица на острове. А вот здесь человечек. А здесь человечек с круглым пузом и чем-то пустым внутри. Понятно, что это женщина имеется ввиду. Или вот здесь, например, сидит вождь. У него головной убор из перьев, и он не стоит, как другие человечки. Он сидит, облокотившись на руки, и молится богам или, скорее, предкам. Это традиционная поза. У него ещё за спиной кривые штандарты. Очень красиво.
М. Родин: Мне это в первую очередь напоминает пляшущих человечков двумя линиями нарисованных.
А. Давлетшин: Сама история пляшущих человечков и отсылает к письменности острова Пасхи, хотя там немножко специально подменены реалии.
М. Родин: Сейчас есть много версий о том, как это расшифровывать и можно ли это расшифровать вообще. Потому что некоторые исследователи предполагают, что это даже и не письменность.
Понятно, что любая письменность основывается на языке. Что мы знаем про этот язык, как он проник на остров Пасхи, какие у него есть родственники и что мы можем цеплять из других регионов, чтобы получить подсказки, которые помогут нам расшифровать эту письменность?
А. Давлетшин: Рапануи, язык острова Пасхи, относится к восточно-полинезийским языкам. Он родственен таким языкам, как таитянский, маори Новой Зеландии, маркизскому, мангаревскому, гавайскому языкам. Многие из этих языков большие, хорошо описанные.
Первое очень хорошее описание – это 40-50-е гг. ХХ в., сделанное Себастьяном Энглертом. В настоящий момент это один из наиболее хорошо описанных небольших полинезийских языков. Понятно, что таитянский, который имеет официальный статус во Французской Полинезии, описан гораздо лучше.
Все восточно-полинезийские языки в некотором смысле похожи, как, скажем, похожи славянские языки. В общем-то вся восточная Полинезия была заселена относительно недавно. Скажем, в веке Х-XII был заселён остров Пасхи и примерно тем же временем датируется заселение всей восточной Полинезии, по всей видимости.
Что удивительного можно сказать об этом языке? В нём много гласных. В том смысле, что в нём нельзя закончить слог или слово на согласный. Согласный можно ставить только в начале слога. И в нём мало звуков. В нём пять гласных, которые могут быть долгими, краткими. А ещё в нём есть гортанная смычка. P, t, k, m, n, ŋ, ɾ, v. И одно из ощущений у людей, которые сталкиваются с полинезийскими языками и начинают их учить (я хорошо это знаю по ученикам, которым преподавал гавайский, и у меня самого было точно так же) – первые полгода кажется, что все слова одинаковые. Звуков так мало, что очень небольшие изменения. Ещё слово не может быть меньше в длину, чем два слога, и т.д., и т.п.
Это языки с очень развитой устной литературной традицией.
М. Родин: То есть, там большой корпус текстов, которые передаются устно.
А. Давлетшин: Конечно, они не везде сохранились. Острову Пасхи немножко повезло, но немножко и не повезло в этом смысле. Но многие люди учат гавайский язык только для того, чтобы читать гавайскую литературу, потому что считается, что это очень красиво. Это действительно так. Но, с другой стороны, где можно найти некрасивую поэзию? Другое дело, что полинезийцы действительно очень любят рассказывать истории, мифы, сказки, предания и петь песни.
М. Родин: То есть, у нас нет никаких сомнений, с лингвистической, во всяком случае, точки зрения, что остров был заселён полинезийцами, что языки, и, соответственно, народы родственны.
А. Давлетшин: У нас нет никаких сомнений абсолютно.
М. Родин: Есть некоторые инсинуации, на которые я сейчас намекаю.
А. Давлетшин: Я понимаю. Но сомнений нет никаких. Более того, мы, наверное, можем сказать, что язык острова Пасхи более родственен языку мангарева и двум языкам Маркиизских островов, северо- и южномаркизскому, которые составляют особую подгруппу. Это и логично, потому что это близко расположенные друг к другу острова.
М. Родин: То есть, эта культура с Южной Америкой в смысле языка никак не связана.
А. Давлетшин: Есть одна южноамериканская загадка, которую мы пока никак не можем разрешить. А именно, что сладкий картофель, который так важен для восточной Полинезии, в т.ч. для острова Пасхи, это основной корнеплод острова Пасхи, родом из Южной Америки. Детали пока не ясны. Поскольку он есть везде в восточной Полинезии и, видимо, доконтактный, мы не уверены, что сладкий картофель попал именно на остров Пасхи вначале. Он мог попасть, например, на Маркизы, или куда-то ещё. Т.е. был какой-то момент контакта. Был ли он единичный? В общем-то, в культуре, языке, письменности острова Пасхи не видно ничего южноамериканского. За исключением слова для сахарного картофеля, которое похоже на кечуа.
М. Родин: Давайте говорить про общество. Когда там появились люди? В каком состоянии цивилизации? Потому что письменность не возникает на пустом месте. Она должна быть нужна.
А. Давлетшин: Люди туда приезжают, наверное, где-то в XI-XII в.
М. Родин: Я так понимаю, сейчас появилась новая хронология, которая менее глубокая.
А. Давлетшин: Да. До недавнего времени была совершенно особая дискуссия. Когда Роберт Саггс стал копать на Маркизах, он обнаружил там больше 2000 лет давности археологические находки, и все стали говорить, что история, построенная на устных полинезийских преданиях, неправильная. Поскольку она давала глубину порядка десяти веков. А потом было развитие техник датирования по радиоуглероду, и мы поняли, что всё не так просто. Что радиокарбон надо калибровать, там не должно быть примесей морской солёной воды. И выяснилось, что восточная Полинезия действительно была заселена примерно так, и остров Пасхи тоже заселён порядка X-XII вв. Где-то в этом диапазоне. Точнее сказать сложно.
Откуда конкретно приехали эти люди – пока не очень понятно. Либо с Мангарева, либо с Маркизских островов. И, по всей видимости, минуя Питкэрн и атолл Хендерсон, которые были незаселёнными, но когда-то были заселены полинезийцами. И здесь нужно отметить, что это больше 2000 км.
М. Родин: Расстояния не маленькие. Побольше нашей Сибири. Мы обычно говорим про сибирские просторы, а здесь ещё больше.
А. Давлетшин: Это действительно так. Можно так посмотреть на земной шар, что на нём будет видно только Полинезию, немножко Калифорнию, и больше ничего.
Создаётся впечатление, что люди не один раз туда доплыли. Потому что у них есть много разных культурных растений, курицы. А может это было и единичное событие. Скорее всего, наверное, не единичное. Но очень быстро после открытия острова, если оно было не единичное, контакт с прародиной исчезает, и они начинают развиваться независимо.
М. Родин: Что это было за общество? Насколько оно было развитое к моменту заселения?
А. Давлетшин: Сложно говорить о развитости людей или обществ. Приходится говорить о понятии стадиальности. Мы можем охарактеризовать это общество как сложное вождество. Это значит, что у нас есть несколько вождеств, и главе одного из них подчиняются вожди соседних. Это некоторая территориально-социальная группа, во главе которой стоит религиозный и политический лидер, как правило наследственный.
Для того, чтобы понять, каким было это общество, важно упомянуть, что мы не знаем точно, каков был размер населения в момент открытия европейцами, но, видимо, как минимум порядка трёх тысяч человек, а возможно даже порядка десяти тысяч человек.
М. Родин: Причём, для такого маленького острова это достаточно много.
А. Давлетшин: В моём представлении, с полинезийской точки зрения остров Пасхи – это гигантский остров. Он не такой маленький.
Стандартный размер вождества – это порядка тысячи человек. Мы знаем, что в некоторый момент всё население острова находилось под властью верховного вождя. Мы знаем слово для верховного вождя, это арики, как и во многих других полинезийских языках. Но арики-мау или арики-хинуа – это, соответственно, верховный вождь. Мы знаем, что его резиденция находилась в Анакена, на пляже на севере острова с белым песком. В некоторый момент остров был разделён на две группы, т.н. северную и южную, мата-нуи и мата-ити.
М. Родин: Это два конкурирующих протогосударства?
А. Давлетшин: Конкурирующих сложных вождеств.
Естественно, когда остров был только заселён, приехало каноэ, может быть, несколько каноэ. Полинезийское каноэ может увезти довольно много людей. Но в любом случае эта группа не была очень большой. Они заселили остров, начали расти, достигли объёма в несколько тысяч человек, и тогда организовались в эту самую структуру.
М. Родин: И, насколько я понимаю, это общество достаточно сложное для того, чтобы его сравнивать с той же Месопотамией в тот момент, когда там возникла письменность.
А. Давлетшин: А может быть даже и посложнее. Потому что с Месопотамией там немножко хитрая история.
Это похоже на додинастический Египет, и это похоже на археологических ольмеков, которые, видимо, были создателями письменности в Мезоамерике.
М. Родин: И по уровню археологии то, что мы видим, представляет примерно одинаковый уровень.
А. Давлетшин: Примерно одинаковый уровень, только за исключением того, что рапануйские гигантские статуи больше, чем ольмекские гигантские статуи, не говоря уже про египетских того времени.
М. Родин: Люди, которые пришли на остров Пасхи, подвергли его терраформированию. Расскажите про это. Обычно это упоминают, как какую-то экологическую катастрофу, которая и убила население. Так ли это?
А. Давлетшин: Ну, экологическая катастрофа всегда возникает там, где появляются люди. Вымирают мамонты, мастодонты, любая другая мегафауна. И полинезийцы не исключение. Археологически мы очень хорошо видим, что каждый раз, когда в Полинезию приходят люди, они сильно изменяют облик островов, на которые они приплыли. И остров Пасхи не представляет собой исключение.
Но не это убило население острова Пасхи. Мы знаем по отчётам первых мореплавателей, которые там останавливались, что было много людей, они были здоровые, у них были хорошие зубы. История состояла в другом.
Здесь можно упомянуть про самих островитян. Они до сих пор живы. Их больше трёх тысяч человек только на острове Пасхи живёт. Они чрезвычайные непоседы. Они постоянно что-нибудь делают и просто не могут усидеть на одном месте. На острове каждый камень имеет своё имя. В любой семье есть музыкальная группа. Кто-то обязательно лингвистом себя считает, кто-то – археологом. И на острове Пасхи применялись исключительно развитые техники интенсивного земледелия. Например, каменные сады разного типа. И весь остров Пасхи использовался для интенсивного земледелия, в т.ч. с ирригацией, и т.д. Поэтому проблем с питанием не было. Это была экологическая катастрофа для растений и животных, которые жили там до прихода людей, но для людей она проблемой не была.
М. Родин: То есть, они всё переделывали под себя. То же самое, что и альпийские луга. Это тоже не природное явление совсем. И итальянские поля. Это ландшафт, созданный ещё в античности.
Вы даже упоминали, что они даже деревья сажали, когда им надо было, и у них там были рощи.
А. Давлетшин: По крайней мере, как и на многих других островах с высокими культурами в Полинезии, всё то дерево, которое было нужно, люди высаживали.
М. Родин: Давайте вернёмся к письменности и поймём, как она была устроена. Здесь большая проблема. Мы сейчас находимся на этапе дешифровки. Но, насколько я понимаю, лингвисты ещё не умеют читать язык, но уже понимают его структуру и как эта письменность устроена. Статистика, видимо, помогает.
А. Давлетшин: Такая ситуация не только с письменностью острова Пасхи. Это, наверное, вообще общая тенденция науки, ведь наука в этом состоит. Мы не можем что-то понять до конца, но мы понимаем довольно много. В действительности удивительно, насколько мы продвинулись в понимании того, как устроена письменность Пасхи, за последние двадцать-тридцать лет. Мы знаем довольно много разных деталей.
Письменности по своему устройству бывают разные. Бывают алфавитные, когда каждый знак приблизительно равен букве. Бывают письменности слоговые, когда знак равен слогу. А бывают письменности иероглифические и слоговые, когда некоторые знаки передают слоги, т.е. абстрактные последовательности звуков, а другие знаки передают слова. Слова в каком смысле? Они передают, как звучит слово, и что оно обозначает. То есть такие лексические знаки. Когда-то, и некоторые исследователи до сих пор, называли такие знаки идеограммами. Но они, на самом деле, передают не идеи, а именно слова.
И можно показать, что письменность острова Пасхи не является ни слоговой, ни алфавитной. Почему? Во-первых, число знаков сильно больше знаков слогов для этого языка. Поскольку звуков немного, в этом языке всего лишь 54 слога возможно. А количество знаков назвать довольно сложно, но 200 знаков там точно есть. Во-вторых, по наблюдению знаков иногда понятно, что вот эти знаки слоговые, а эти – словесные. Как это можно понять? Если знак слоговой и передаёт абстрактные звуки, он сам по себе ничего не значит. Я немножко огрубляю, но он единично в тексте не может появиться. Он всегда появляется с каким-то другим знаком.
М. Родин: Грубо говоря, как минимум в составе слова, да?
А. Давлетшин: Да. А если знак словесный, то, например, нельзя сказать одно и то же слово четыре раза подряд ни на каком языке.
М. Родин: Можно, но смысла это не будет иметь.
А. Давлетшин: Совершенно верно. Но никто так не говорит и не пишет. Опять-таки, немного округляю, но в письменности острова Пасхи довольно много последовательностей, когда знаки бывают удвоенные, утроенные, когда четыре одинаковых знака подряд друг за другом идёт. Или, допустим, у нас один знак будет «а», а второй – «б». И у нас есть последовательности типа «абаб».
М. Родин: Это слово «папа» по-русски. Я имею ввиду, такая же структура.
А. Давлетшин: А для полинезийских языков как раз характерны редупликации. Например, слово «маленький» – «ити-ити», «большой» – «нуи-нуи».
М. Родин: Т.е. два раза повторяется один знак.
А. Давлетшин: Морфема, или корень, повторяется два раза. Но бывают и слова, которые состоят из двух одинаковых слогов. Например, «хака папапапа». Я немножко изобретаю, но это можно перевести как «рассказывать генеалогию» или расставлять людей в генеалогии по местам. И здесь появляется то самое «папапапа» – четыре раза подряд повторяется один и тот же слог. И поскольку таких знаков много, одни знаки в одиночку употребляются, а другие знаки входят в состав таких последовательностей.
Про многие знаки мы не можем понять, у нас не хватает данных. Мы зависим от статистики, а текстов у нас не очень много. Но про некоторые знаки мы надёжно понимаем, что они слоговые, а про другие надёжно понимаем, что они словесные. И здесь есть другие интересные наблюдения: для тех письменностей, для которых есть словесные знаки, характерно такое явление, как звуковые подтверждения. Мы даже в русской письменности его можем найти, потому что у нас есть числительные, которые мы записываем цифрами. А цифры функционируют, как словесные знаки. И иногда, чтобы показать чтение знаков, мы добавляем к ним буквы на конце, чтобы показать, что это не 1, а 1-й или 1-я. Но в письменности словесно-слоговой, где много словесных знаков, в китайской, в письменности майя, в ацтекской письменности, в клинописи, у египтян, таких звуковых подтверждений много. И звуковые подтверждения, как правило, стоят на конце, но они не обязательны. Т.е. можно написать со звуковым подтверждением, а можно – без.
И интересно, что в письменности острова Пасхи, иногда сличая параллельные тексты и параллельные написания одного и того же слова в одном и том же контексте, мы можем видеть, как какой-то фонетический знак появляется после словесного знака. И понимаем, что это звуковое подтверждение. Это даёт нам больше уверенности в пользу того, что мы правильно определяем, что этот знак словесный, а этот – слоговой.
М. Родин: То есть, условно, мы видим текст, в котором, условно, имеется ввиду «5-я».
А. Давлетшин: Более того, иногда, как это бывает и в русских текстах, та же самая «5-я» иногда записывается просто цифрой «5». Это как раз и позволяет понять, что перед нами подтверждение.
У нас не дешифрованная письменность. Мы, вроде бы, совсем про неё ничего не знаем. Но, например, кажется, мы понимаем, как пишутся числительные. Почти все иероглифические письменности на земле для записи чисел используют очень похожие знаки. Например, если мы возьмём письменность майя, там комбинации точек и палочек передают числительные. Одна точка – 1, две точки – 2, и так далее. В египетской письменности штрихи. В китайской письменности 1, 2, 3 тоже пишутся горизонтальными штрихами, которые повторяются определённое число раз. И в письменности острова Пасхи есть тоже такой знак: когда полумесяц появляется то один, то их два, то их три, четыре, шесть. Иногда с одними и теми же последовательными знаками за ними. Т.е. мы понимаем, что там что-то считается. Так можно понять, что там не только есть словесные и слоговые знаки, но есть и числительные.
М. Родин: Получается, мы уже точно знаем, что письменность ронго-ронго состоит из слоговых и логографических знаков. Т.е. часть символов обозначает целиком слово, а часть – слога. Плюс у нас есть какие-то числительные.
А. Давлетшин: Которые тоже являются словесными знаками.
М. Родин: Кстати, это тот случай, когда нам известен хотя бы язык. Мне кажется, это должно облегчать задачу. Мы можем как-нибудь вычленить слога, например?
А. Давлетшин: Это сильно облегчает. Если бы перед нами был совершенно неизвестный язык, было бы совершенно непонятно, где подступать. А мы действительно видим не только характерную структуру. Поскольку мы видим много повторяющихся знаков, мы знаем, что это редупликации. Они грамматически продуктивны в полинезийских языках. Мы также видим некоторую другую грамматику, потому что для полинезийских языков характерны частицы, которые оформляют глагольную группу и справа, и слева.
Но что нам это даёт помимо всего? Нам это, видимо, говорит о том, что письменности устроены по-разному совершенно не случайно. Вот в Мезоамерике люди изобретают письменность – она словесно-слоговая. На Дальнем Востоке, у китайцев, она словесно-слоговая. У египтян и в древнем Шумере она словесно-слоговая. И на острове Пасхи она тоже, кажется, словесно-слоговая. Опять-таки, выход на большую теорию о том, как устроен человеческий мозг, и как мы воспринимаем реальность.
М. Родин: То есть, мы понимаем, что на одном и том же уровне грамматика в первых письменностях одинаковая у всех.
А. Давлетшин: Структура, механизм её функционирования. Потому что языки разные и грамматика у них разная. Письменности не абсолютно одинаково устроены. Но у них есть некоторые общие вещи, универсалии. Точно так же, как языки устроены по-разному, но не абы как. Есть вполне чёткие правила. Нет языков без гласных и нет языков без слогов. Нет языков без грамматики.
М. Родин: А что с грамматикой там?
А. Давлетшин: Как раз-таки сопоставляя с восточно-полинезийской грамматикой, мы можем видеть, что грамматика очень похожая. Там есть препозитивные и постпозитивные показатели. И для полинезийских языков, например, характерно такое явление, что когда мы задаём список, не важно чего, мы его маркируем с помощью специальной частицы, у которой довольно много функций. И у нас есть списки в письменности острова Пасхи, и они тоже задаются определённым знаком.
М. Родин: То есть, вы понимаете, что это список чего-то, хотя не можете прочитать.
А. Давлетшин: Да. И более того, например, есть жезл из Сантьяго большой, это самый длинный текст в нашем распоряжении, он целиком представляет собой список. В этом списке чуть больше чем 600 чего-то. И мы понимаем, что это только личные имена. На острове больше нечего считать в таком количестве. Причём это уникальные вещи, они почти не повторяются.
М. Родин: То есть, слова уникальные, да?
А. Давлетшин: Да. Единицы перечисления в списке почти всегда разные. И мы понимаем, что речь идёт о личных именах. Более того, если мы присмотримся, то увидим, что есть определённые значимые позиции, которые, по всей видимости, представляют собой титул. И для архаических, и даже для современных культур в человеческом имени очень важен титул, который обозначает статус, ранг человека.
М. Родин: То есть, мы считаем, что этот жезл – это перечисление каких-то подданных, налогоплательщиков, глав семейств или что-то в таком духе?
А. Давлетшин: Именно так. Причём можно было бы подумать, что это список податей или налогов, но так не получается. Можно подумать, что это список принесённых жертв, но для острова, пусть его население будет 10000 человек, 600 человек принести в жертву – это чересчур. Видимо, это именно список подданных. Но не абы каких, а, видимо, старейшин, глав семей.
С именами опять-таки интересная история есть. Это открытие Бутинова и Кнорозова 1956 г., которые написали совершенно потрясающую статью в своё время. На малой дощечке из Сантьяго есть такая последовательность, которую мы не можем понять никак по-другому, как генеалогию. Вначале идёт титул, некоторый знак, потом другой, потом идёт закрывающая частичка, которая, по всей видимости, есть маркер списка. Потом повторяется тот же самый титул, и тот знак, который был в конце, становится первым и появляется какой-то другой. Мы видим эту структуру: имя, отчество. Потом то, что было отчеством, становится именем и появляется другое отчество. У нас есть такой список из шести элементов, и мы понимаем, что в тексте рассказывается о человеке, очевидно, не простом. И, когда начинают о нём говорить, добавляют его генеалогию. Это вполне полинезийский способ рассказывать тексты и относиться к уважаемым людям. Для полинезийцев очень важна генеалогия. А устроена она как раз таким образом.
М. Родин: И тут мы опять приходим к обобщениям. Всегда письменность возникает там, где нужно что-то считать, перечислять, и не забыть, кто тебе должен и в каком количестве.
А. Давлетшин: Это именно так. Письменность – это социальный заказ, который исходит не абы от кого, а от человека, который может за этот заказ заплатить. Это очень дорогостоящее мероприятие в конечном итоге. Это всё находится на дорогостоящем дереве. И там не записывали абы что. Там записывали вещи, которые имело смысл записывать. Что-то очень важное.
М. Родин: Мы упомянули два варианта того, что может быть на этих табличках. Перечень подданных или людей, и перечисление родословной одного человека. Какие ещё варианты возникают? Я так понимаю, у всех табличек структура разная.
А. Давлетшин: У табличек не совсем разная структура. В том смысле, что у нас есть два параллельных текста. Один большой текст появляется на трёх разных табличках. Другой текст у нас появляется на двух других табличках.
М. Родин: А, то есть у нас даже есть копии.
А. Давлетшин: Да. т. н. большой текст, который появляется на малой дощечке из Петербурга, на большой дощечке из Петербурга и на большой дощечке из Сантьяго, написан везде разной рукой. А текст один и тот же. И он довольно близок друг к другу. Т.е. вариации очень незначительные. Мы понимаем, что это не абы какой текст.
Но прежде чем говорить, что написано на этих дощечках, нужно ещё немного поговорить об их структуре. В этих текстах очень много поэзии и литературы. И хотя мы не можем их читать, когда у нас появляется стих, с аллитерацией в начале, с рифмами в конце, со строками длинной в семь знаков, мы понимаем, что это стихи.
Видны и другие характерные приёмы полинезийской устности, например списки, перечисления, перечисления с числительными, антиметабола (когда мы повторяем одни и те же слова в обратном порядке), хиазм (когда мы целые мысли крест-накрест передвигаем). И мы иногда видим, как один и тот же фрагмент текста по-разному с помощью разных поэтических приёмов переиначивается. Это то, что можно назвать распространением или развитием поэтического текста.
С одной стороны, это может показаться странным, или мы можем сказать, что вот здесь вот литература. Но нужно вспомнить, что в Полинезии, не только в восточной, а в целом в Полинезии, мифологические тексты и исторические предания как правило имеют поэтическую природу. Потому что люди запоминали очень длинные тексты. И даже генеалогии были устроены некоторым литературным образом. Такая форма в устной традиции облегчает запоминание и передачу информации из поколения в поколение. И хотя мы знаем, что там написаны стихи (не в случае, например, списка подданных), есть другие литературные приёмы, по всей видимости, я думаю, речь идёт именно об исторических преданиях. Не знаю, правда или нет, но кажется (или хочется), что тот самый большой текст, который у нас есть в нескольких списках – это самый главный текст острова Пасхи. История о том, как остров был заселён.
М. Родин: То есть, вы даже уже предполагаете, что бы хотелось там найти, когда расшифруете.
А. Давлетшин: У меня есть некоторые дополнительные рассуждения. Например, есть много записанных версий истории открытия острова. О том, как предки современных островитян жили на прародине, в далёкой Хиве. Хива стала уходить на дно моря. И тогда вожди стали искать, куда переселить людей. И один из жрецов в своём сне находит остров Пасхи. И они уже после этого сознательно переселяются.
М. Родин: Это мы знаем по этнографии. Легенды устно рассказываются.
А. Давлетшин: Да. Много версий этой легенды было записано и в первой половине ХХ века, и в конце XIX в. Более того, есть записи самих островитян алфавитным письмом первой половины ХХ века, собственно где и встречается самая подробная версия этого текста. И в этой версии, так называемый «Манускрипт Е», говорится в частности о том, что, когда первый вождь острова Пасхи Хоту Матуа посылает людей заселить остров, он говорит: «Возьмите с собой культурные растения» – и идёт их список. И велит обязательно взять с собой калебасу с мухами, что очень интересно. И после этого тот, кого он посылает, возвращается к нему и говорит: «Я взял один сахарный тростник, один ямс, один таро». И интересно, что в большой табличке из Сантьяго в самом конце текста вначале появляется какой-то список (мы не можем понять, что это), а после этого появляется список растений с цифрой «1» в начале.
М. Родин: То есть, получается, мы по структуре этого текста, который мы не можем перевести, можем догадаться, что он похож на структуру рассказа, который сейчас бытует.
А. Давлетшин: Я хочу сразу сказать, что это некоторое сильное предположение. Я до конца не уверен. Но на каких-то таких сопоставлениях и строится наше понимание. Потихоньку оно растёт. Мы уже понимаем, что это стихи. Мы знаем, что в конце хороших полинезийских стихов всегда появляется гласная «е» для рифмы, и т.д., и т.п.
М. Родин: Судя по всему, мы на пороге расшифровки письменности острова Пасхи.
