12.11.2019     0
 

Архитектура и археология


Надежда Решетникова в «Родине слонов»

Современные археологи уже давно работают вместе с представителями других наук. Это, например, ученые-естественники: антропологи, биологи и химики, исследования которых обогащают гуманитарный метод. А что нового сможет рассказать оказавший на раскопках профессиональный архитектор? Например, зачем пирамиды в Судане при строительстве засыпали песком? Что общего у древних и современных строителей? И какой памятник китайской архитектуры, не имеющий равных в самом Китае, был обнаружен на территории России? 

Мы публикуем стенограмму эфира дружественного проекта 
Родина слонов. О совместной работе археологов и архитекторов рассказывает Надежда Алексеевна Решетникова.

М. Родин: Сегодня мы снова будем говорить об археологии. Будем говорить о ней, как о комплексной науке. Археологи всегда нам подкидывают поводы для разговоров. Мы знаем, что современная археология привлекает огромное количество специалистов из разных отраслей. Не может современная наука действовать изолированно. Поэтому мы уже общались и с антропологами, и с почвоведами, и про химию, про физику рассказывали. Про все эти методы, которые используются в современной археологии. Сегодня будем говорить про архитектуру.

Как архитекторы могут помочь современным археологам? Казалось бы, с одной стороны очевидно: надо же разобраться, как строили свои мегалитические конструкции древние цивилизации. А с другой стороны, там очень много интересного и совершенно даже неочевидного.

Как вы вообще попали в археологию? Насколько я понимаю, у вас именно архитектурное образование.

Н. Решетникова: Да, образование архитектурное. Московский архитектурный институт. И изначально я работала в архитектурном бюро обычным архитектором. Но в какой-то момент, видимо, любовь к путешествиям и жажда узнать что-то новое возобладала, и жизнь меня вывела на общение с историками и археологами. Это случилось ещё когда я была в аспирантуре. И тема была связь современной архитектуры с историческими сооружениями, технологиями. Мы делали парк, который должен был быть связан с небесными телами, ландшафтом, и т.д. И, задумываясь над этим, мы вышли на тему археологии и исторических сооружений, потому что в древние времена это было очень сильно развито. Люди были более близки к природе, чем мы сейчас. Собственно, с этого начались вопросы об исторических памятниках и дружба с археологами, которая вылилась в продолжительную работу. 

М. Родин: Насколько я понимаю, вы очень много времени провели в одной из колыбелей мировой цивилизации: в районе Египта и Судана, долины реки Нил.

Н. Решетникова: Да. Когда я начала приходить к археологам со своими архитектурными вопросами, выяснилось, что у них есть свои вопросы и им необходима помощь в документации сооружений, в их понимании, реконструкции. И они позвали меня работать в Египте в одной из гробниц. Это т.н. ТТ-320, где были найдены основные мумии фараонов, которые хранятся в Каирском музее.

Вход в гробницу TT-320 в Дейр эль-Бахри

Мы повторно раскапывали эту гробницу, документировали, так как это не было сделано изначально. Археологи её уже исследовали, но не было сделано архитектурной документации. Поэтому появился интерес пригласить архитектора для документации. А это не так уж просто. Например, вертикальная шахта глубиной в 12 м и горизонтальная шахта в 60 м. Задокументировать такие вещи не так просто, тем более когда нет сложных аппаратов, как, например, современные лазерные сканеры, которые всё это, в принципе, могут, но они довольно дорогостоящие. Архитектор это может сделать, скажем так, более подручными методами проще, дешевле, быстрее и с непосредственным анализом.

М. Родин: А в Судане?

Н. Решетникова: Начав работать в Египте, возникла возможность попрактиковаться в Судане благодаря одному из наших спонсоров, который спонсировал археологическую группу, с которой я тогда работала. И, как ни забавно, археологи из организации не решились ехать в Судан, потому что страна непонятная, неизвестная. Я решилась и сказала: «А почему бы и нет? Я поеду посмотреть». И я отработала один сезон с немецкими археологами в Судане. Там завязались контакты, дружба с ними большая. И эта дружба в результате растянулась на 20 лет.  Не только с ними, но и с другими экспедициями: американскими, польскими, российскими.

М. Родин: Это, кстати, отдельная интересная тема. Насколько я понимаю, вы представляете собой образчик учёного, который, что называется, «учёный мира». Вы сотрудничаете с огромным количеством экспедиций из разных стран и для разных людей выполняете работу.

Н. Решетникова: Да. Потому что археологические команды представляют собой некое ядро археологов, которые обычно принадлежат к одному из университетов и работают вместе. Но так как им нужны специалисты из разных областей, они их приглашают. Палеоботаников, антропологов, архитекторов. Таких специалистов в мире не так много. И их приглашают в различные экспедиции. Т.е. когда возникает какая-то необходимость, конкретная задача, то зовут специалиста. Таким образом у архитектора есть возможность перепрыгивать из одной экспедиции в другую и получать большое число интереснейших проектов. 

М. Родин: Какие основные задачи непосредственно в экспедиции и после, при обработке информации, возникают перед архитектором?

Н. Решетникова: Изначально, раскапывая архитектуру, археологи фиксируют всё сами и делают основной археологический анализ. При раскопках архитектуры возникает первая необходимость правильно её зафиксировать. А фиксация – это не только зарисовка видимых камней, видимых объектов, но и анализ, понимание того, что это было. А так как это всё очень часто сохраняется в довольно плачевном состоянии, то для того, чтобы разглядеть в этих повреждённых предметах оригинальные объекты и понять, чем они были, для чего они служили, как это всё изначально строилось, нужен, конечно, архитектор. Потому что у архитектора немного другое видение. Например, иногда, чтобы понять высоту стены, мы базируемся на её толщине, смотрим данный материал и можем рассчитать максимальную высоту, которая возможна при таких условиях. Это те знания, которых у археологов нет. Тут нужны углублённые математические вещи, знание механики.

Дальше мы переходим к реконструкциям, когда архитектор, который знает, как строить и имеет практический опыт в строительстве, может легче понять, как здания были построены, что было возможно, что – невозможно. И сделать более правдоподобные реконструкции на базе данного материала.

Так как археологи – люди отважные, они иногда раскапывают очень опасные памятники. Например, есть крепости, которые засыпаны песком, но как только археологи убирают песок, обнажаются стены высотой иногда до нескольких метров. Мы раскапывали крепость последнюю, Дерахеиб, это на севере Судана, почти на границе с Египтом, высота стен была до 12 м иногда. И стены в плохом состоянии. И как только их начинают раскапывать, возникает опасность обвала. Археологи работают в гробницах. Это не просто могилы, которые раскопали сверху и документируют материал. Но это очень старые подземные структуры, которые начинают разрушаться, обваливаться. И здесь археологам необходим архитектор, который делает временные укрепления для того, чтобы археолог мог работать. И это целые инженерные сооружения. Кроме инженерных, архитектурных знаний нужно понимание материалов, которые мы можем использовать. Потому что, работая в таких странах, как Судан, мы зачастую не можем найти хороших материалов. И мы делаем из того, что можем найти. И не понимая свойств материала, не умея рассчитывать их, можно ошибиться и подвергнуть жизнь людей опасности.

Вид на археологический памятник Дерахейб в Судане. Источник

Когда памятник раскопан, возникает вопрос: хотим ли мы, чтобы туристы видели памятник? Что нам для этого нужно делать? Здесь вперёд выступают реставраторы, которые укрепляют и фиксируют найденные объекты. Но иногда возникает необходимость устройства защитных сооружений. Таких, как навесы, возможно, какие-то мостики, переходы, дорожки. Чтобы люди могли спокойно ходить по памятнику, не разрушая его. Потому что любые археологические памятники, как только мы их открываем из земли, с катастрофической скоростью начинают разрушаться под воздействием ветра, солнца, песка, и т.д. Тут вперёд выходит архитектор, который проектирует и строит защитные сооружения. Иногда это целые комплексы, больше похожие на музеи, чем простейший навес.

Более того, строительство в археологической зоне – это совершенно отдельная область, потому что это безумно сложно. Мы имеем огромное количество археологических останков в земле, и очень трудно расположить фундаменты или какие-то опирающиеся конструкции. Нужно специально думать о материалах, которые мы используем. Нужно думать о вентиляции. То есть очень много аспектов. И мы работаем вместе как с археологами, так и с реставраторами, чтобы наши сооружения действительно помогали сохранить памятник, а не ускорили его разрушение.

Ну и банальный строительный аспект. Потому что, например, очень часто возникает необходимость строительства в археологической зоне туристических центров, археологических баз, музеев. Архитекторы делают проекты и занимаются курированием строительства.      

М. Родин: То есть это уже непосредственно современная архитектурная работа.

Н. Решетникова: Да.

Ещё один момент – это устройство археологических парков. Это уже ландшафтная архитектура, когда на базе какого-то интересного объекта устраивается комплекс. Когда продумываются туристические потоки, как люди будут ходить через памятник, с каких точек интереснее будет устроить обзор, как сделать так, чтобы, не устраивая заборов, исключить непосредственный контакт людей с памятником. Археологические парки под открытым небом позволяют людям касаться истории и непосредственно видеть, откуда у нас возникают знания о том, что было.

М. Родин: Откуда возникают знания – тут тоже интересный момент. Если просто перечислить места, где вы работали, Судан, Египет, Тыва, Крым – понятно, что везде в мире по-разному. Но, скорее всего, чаще всего вы имеете дело не с архитектурой, как мы привыкли видеть себе здание, а просто с фундаментами. Из земли вылезают камни, собранные в правильную геометрическую форму. Как из этого реконструировать что-то? Как сделать 3D модель полноценного дома с крышей? Иногда даже двух-трёхэтажного. 

Н. Решетникова: Бывают очень значительные сооружения. Но как это всё сделать – вопрос интересный. Именно поэтому архитекторы предпочитают работать на памятниках различных эпох и культур, так как это позволяет сохранить свежесть взгляда на памятник. Не исходить из стереотипов, а исходить из того, что конкретно мы имеем, раскопав памятник.

Мы имеем, действительно, фундаменты. Они позволяют нам видеть, насколько серьёзным было основание стен, насколько толстой была стена. Это уже позволяет нам реконструировать высоту стены, порой – её наклон. Если мы видим остатки штукатурки, иногда расписной, иногда она пластами отваливается, мы можем даже видеть рисунки, которые на ней были, реконструировать цвета сооружений. В развалах камней вокруг фундамента мы находим архитектурные детали. Если повезёт – каменные архитектурные детали. И они позволяют восстанавливать то, что было сверху. Их размеры, форма говорит о том, какой была кровля, насколько она была может быть даже высоко. Какие декоративные элементы использовались.

Дальше, как элементы упали. Если была колонна и она упала, то зачастую, если её не разобрали в позднейшее время на строительство других сооружений, мы по тому, как рассыпались камни, можем примерно рассчитать, с какой высоты они упали, с какого расстояния. Опять же, это позволяет уйти в третье измерение, в высоту, и говорить, что по этим данным стена была не меньше подобной высоты, потому что иначе этот камень не мог бы оказаться здесь. Это, конечно, не голословное утверждение. Это целый анализ всех факторов, когда ты можешь предоставить расчёты, на базе чего была сделана реконструкция.

И, соответственно, остатки любых материалов, штукатурки, соломы, дерева, и т.д., позволяют судить, из чего была сделана кровля. И опять же, тут мы выходим на знания архитекторов. Потому что, найдя какие-то соломенные маты, мы уже представляем, как на их базе делается кровля, как они используются. И есть примеры тому в древней архитектуре.

И тут очень интересный момент возникает: мы начинаем исследовать современную традиционную архитектуру. В России избы строились столетиями, тысячелетиями. Изба развивалась и дошла до какого-то своего универсального состояния и продолжает строиться так до сих пор. Можно найти мастеров в деревнях, которые знают, как строить избы и строят их по тем канонам, как строили наши дедушки, бабушки, прадедушки и прапрапрадедушки. То же самое происходит в любой стране, в любом климате. Когда приезжаешь в отдалённую деревню, где ещё нет современного строительства и люди продолжают строить традиционными способами, ты видишь непосредственно, как они строят. И это очень сильно помогает.

Мы, например, раскопали в Судане целое поселение мероитского периода, где-то III в. н.э. И стали думать о реконструкции. Спорили, анализировали. И в какой-то момент я шла к нашему лагерю через деревню, посмотрела вокруг и поняла: вот она, реконструкция! Это та самая деревня, в которой мы живём. И эти дома практически не изменились.

Комплекс этих знаний помогает порой довольно точно реконструировать древнюю архитектуру. Конечно, мы не обходимся без фантазий. Очень часто бывают моменты, когда просто нет данных о каких-то вещах. Тогда включается логика и начинаешь думать логически: что здесь могло быть, если мы имеем данный комплекс фактов? Но в любой реконструкции, если мы её предоставляем учёным или публикуем, мы обязательно даём информацию, что было реконструировано на конкретной базе, а что было уже додумано, чтобы не возникало каких-то недопониманий. Чтобы какие-то фантазии архитекторов, даже если они продуманы, не пошли в науку как неоспоримый факт.

М. Родин: Давайте тогда пробежимся по конкретным сюжетам, которыми вы занимаетесь. Давайте поговорим про Египет. Вы копали в Луксоре, в Фаюме. Это достаточно старые, развитые центры цивилизации. Что конкретно вы там раскапывали и что благодаря этой работе мы теперь знаем?

Н. Решетникова: В Фаюме мы раскапывали коптское кладбище, в котором было много интересных захоронений. Тут работа архитектора сильно не нужна. Моей задачей там была документация остатков монастыря, который был найден в непосредственной близости с кладбищем. Мы занимались документацией раннехристианской архитектуры, которой как в Египте, так и в Судане сохранилось довольно много. Это была колыбель христианства. И любая информация по этому поводу открывает очень интересные страницы нашей христианской культуры.

Раскопки в Фаюме. Источник

В Луксоре я раскапывала гробницы. Как я уже говорила, это гробница ТТ-320, и несколько нецарских гробниц знати, которые располагаются в долине Дейр эль-Бахри рядом с известным храмом. Сама долина полна разнообразных гробниц.

М. Родин: Это гробницы какого царства?

Н. Решетникова: Это Новое царство. Так как египтология всегда была более заинтересована в изучении храмов, царских гробниц, потому что это богатейший материал, просто не хватало времени на фиксацию остального материала. В Луксоре мы как раз раскапывали гробницы знати и бедных людей, которые не могли себе позволить создание собственной гробницы. И они делали подбои, подкопы в уже существующие гробницы и подзахоранивали туда людей.

Там, конечно, гораздо более сложный возникает вопрос с фиксацией и с пониманием, потому что это сложное переплетение, наслоение. Когда в разные периоды что-то достраивалось. В нашем случае было две гробницы, которые в конце концов соединились благодаря этим подкопам и достройкам. И получился совершенно уникальный лабиринт с различными ходами под землёй, с шахтами. И, конечно, богатейший материал для антропологов там был найден. Там присутствует не одно захоронение. Там было найдено до сотни людей из различных периодов. Кости различной сохранности, различного возраста. Это было уникально. Там было сложно разобраться, с чего всё начиналось, как выглядели базовые гробницы. Это информация, которая даёт нам понимание жизни обычных людей. Это то, что касается моей работы в Египте.

М. Родин: Это уже скальные гробницы? Мы говорим о Новом царстве, когда углублялись под землю.

Н. Решетникова: Царские гробницы были скальными. Они делались в очень прочной породе. Более бедные люди не могли себе позволить этого и делали себе гробницы в более мягком грунте, который был до царских долин. И, конечно, копать было гораздо легче. Но и сохранность сейчас гораздо хуже, потому что всё обваливается. Опять же, возникает опасность работы внутри. Это прототипы скальных гробниц. Попроще и поменьше.  

М. Родин: Самое главное, что сейчас обсуждают: «Невозможно было построить все эти пирамиды и скальные гробницы в Луксоре». Какие технологии вы видите там, как архитектор? Как это было возведено, как вырублено в скалах?

Н. Решетникова: Это действительно вопрос, который чаще всего люди спрашивают, которые знают, что я работаю в Египте и в Судане. И мой ответ всегда был таким: они просто не знали, что это было невозможно. Это действительно очень близко к истине, потому что мы живём в современном мире и уже настолько привыкли к технологиям, что наш мозг всё реже и реже используется на продумывание того, а как же сделать, когда у меня нет под рукой машин, специальных средств, телефона, чтобы позвонить в какую-то фирму. А в древности они вынуждены были решать вопросы сами. И порой решения, которые они принимали, для нас выглядят фантастическими, нереальными. Но тем не менее они были.

До того, как я приехала на пирамиды, до того, как познакомилась с древними памятниками, у меня были вопросы: «как?», «а правда ли это?». Но как только я туда приехала и прошлась по памятникам, первое, что я увидела – это отметки строителей, которые сделаны на камнях для того, чтобы камни состыковать друг с другом.

М. Родин: А как они сделаны?

Н. Решетникова: Они нацарапаны. Обычно процарапываются на камне. Подобные метки не могли появиться, если камень был передвинут магическим образом. Если камень передвигался определённым образом, иногда на камне сохраняются следы, царапины. Эти вещи тоже фиксируются. Есть сооружения недостроенные. Когда сооружение не достроено в своё время, то, что осталось, показывает процесс строительства. И это совершенно очевидно говорит в пользу того, что всё-таки это было построено руками. Руками людей, которые больше думали о механике, чем об электронике. Которые полагались на физическую силу и использование подручных средств.

Например, что в Египте имели в изобилии – это песок. Одна из наиболее правдоподобных версий того, как они делали свои огромнейшие храмы – насыпались рампы из песка. По ним было легче затаскивать камни наверх. И изображения таких рамп сохранились в гробницах, на древних сооружениях. Это не фантазия. Были проведены опыты. Что называется, практическая археология, когда люди пытаются древними методами что-то построить, поднять большой вес на большую высоту.

Например, когда строился древний храм Луксора, строился остов из камней. Этот остов был сделан из довольно грубых камней. Это всё заполнялось песком до верха и сверху скульпторы, мастера по камню начинали высекать основное лицо стены с иероглифами, рельефами, и т.д. И это сохранилось в недостроенных храмах, когда мы действительно видим остатки необработанных камней внизу и более обработанный камень сверху.

М. Родин: Получается, вместо того, чтобы леса построить…

Н. Решетникова: …насыпался песок.

М. Родин: Они засыпали, грубо говоря, весь будущий храм песком и сверху вниз его обрабатывали.

Н. Решетникова: Да. Начинали его потихоньку расчищать. Это одна из версий. Возможно, применялись какие-то другие технологии. Но эта – одна из наиболее вероятных. Так как они обладали большим количеством рабочей силы, не обладающей специальными знаниями, а таскать песок – это просто. Точно так же, как сейчас на раскопках мы используем местных людей, которые нам очень сильно помогают в физической работе, перенося песок, грунт, раскопанные останки, и т.д. Но они при этом не понимают, что, собственно, происходит. На древних сооружениях был какой-то специалист, который знал, что он собирается построить, обладал специальными знаниями, и была огромная масса людей, которых использовали как муравьёв, грубо говоря. Мы удивляемся муравьям, которые строят сооружения гораздо больше их размеров. Но древние люди были им подобны.

Также не надо забывать, что эти сооружения строились не так, как сейчас, на протяжении месяца-двух, полугода, года. Они могли строиться на протяжении столетий.

М. Родин: По поводу огромных сил, которые необходимы, тоже расскажите. Потому что во всякой псевдонаучной литературе фигурируют всякие страшные цифры: двухсоттонные блоки перемещались на высоту 100 метров наверх. Насколько я помню, двухсоттонных блоков в Гизе, например, два, или что-то около того. Когда мы говорим про пирамиду, да, там есть пятитонные блоки. Т.е. не надо преувеличивать. И все они лежат на «первом этаже». А чем дальше, тем они меньше. И чем дальше наверх, тем больше дыр внутри, туда уже человек зайти может.

Н. Решетникова: Абсолютно верно. Ещё один аргумент, который вы уже объяснили. Когда видишь, что размеры камней уменьшаются с подъёмом наверх, это говорит о том, что люди испытывали трудности с поднятием камней. И если бы у них подобных трудностей не было, они использовали бы камни такого же размера. Но мы видим, что да: чем выше, тем сложнее. Размер камня уменьшается. Качество того, что люди могут увидеть и потрогать, гораздо лучше, чем качество того, что люди увидеть не могут, что находится на большой высоте или что загорожено другими какими-то элементами. Это мы тоже можем, наверное, и в современном строительстве увидеть. То, что заказчик не может проверить, зачастую страдает в качестве. В древних сооружениях ты видишь, что люди были людьми всегда. У них были такие же подходы, задачи сохранить свои силы и не тратить их там, где никто не будет видеть. И чем больше смотришь на древние сооружения, вопросы об их магическом возведении отпадают больше и больше.

Да, иногда очень сложно представить, как какие-то конкретные блоки и элементы поднимались на высоту. И не стопроцентно это доказано. Но уже базируясь на этих маленьких фактах, когда ты видишь, какие хитрости применялись в строительстве, это уже говорит о том, что это было построено людьми.

М. Родин: А какие ещё были хитрости?

 Фридрих Хинкель

Н. Решетникова: Я имею ввиду хитрости такого плана, когда вес или размер камней, качество обработки, подгонки материала меняется. Например, когда немецкие учёные исследовали пирамиды в Судане, там работал Хинкель, очень хороший известный немецкий архитектор, археолог. Он поставил перед собой задачу восстановить суданские пирамиды теми методами, которыми они были построены. И он разобрал несколько пирамид. Разобрать их было необходимо не только для того, чтобы понять, как они были устроены. Но так как в Судане песчаник, который использовался для строительства пирамид, гораздо слабее, чем камни, использовавшиеся в Египте, он разрушается гораздо сильнее. И во многих пирамидах камни основания рассыпались и представляют угрозу обрушения всей пирамиды. Поэтому приходится иногда прибегать к такому методу, как полный разбор древнего сооружения с маркировкой камней, с фиксацией того, как они были, и потом возведению его заново с реставрацией нижнего слоя камней. Что практически невозможно делать, если пирамиду мы не разбираем.

Он действительно разобрал и заново восстановил несколько пирамид. И, разбирая их, он как раз обнаружил, что в середине пирамиды было отверстие, иногда со следами дерева. И очевидно, что в центр вставлялся деревянный столб, который¸ возможно, работал наподобие нашего колодца-журавля, когда системой рычагов поднимали камни наверх. Он восстановил эту систему, проверил. Она действительно работает. И он восстановил несколько пирамид подобным образом. Он работал с местными рабочими только за счёт механических средств, рычагов и их физической силы.  

М. Родин: Получается, к этому центральному вертикальному столбу горизонтально прикреплялся шест, который с помощью рычага можно было поднимать.

Н. Решетникова: Да. Который поднимал камни. Как мы знаем, чем длиннее рычаг, тем легче поднять камни. Эта система работала. И он практически доказал, что всё это было сделано руками и не так сложно.

М. Родин: Но там же есть проблема: им были доступны только деревянные рычаги, а они большой вес не выдержат.

Н. Решетникова: Нет, они выдерживают. Во-первых, суданские камни, суданские пирамиды поменьше размером, чем египетские. Вес тех камней эти деревянные рычаги выдерживали.

М. Родин: Суданские поменьше. Но они технологически, как мне кажется, более сложные в том смысле, что они более «острые». У них угол наклона выше.

Пирамиды в Мероэ

Н. Решетникова: Да, они другой формы. Но в Египте такие пирамиды были у бедных людей, и пирамиды знати.

М. Родин: Что это за бедный человек, который может построить пирамиду?

Н. Решетникова: Скажем так, людей, не принадлежавших к царской династии. Например сверху тех гробниц, которые мы раскапывали в Луксоре, как правило строилась небольшая пирамида именно такой острой формы. Они отличались по форме от тех, что мы знаем в Гизе. И в Судане пирамиды действительно более острые. Они позволяют делать их более высокими с меньшими затратами на материалы и на работу. Но вместе с тем они более уязвимы к разрушениям. Тем более в Судане, где технологии строительства были гораздо менее развиты, чем в Египте. Поэтому там возникают большие трудности в сохранности памятников. Они разрушаются не только за счёт времени, но и за счёт того, что методы, которыми они строились, гораздо более слабые и не выдерживают проверки временем. И материал более слабый. 

М. Родин: Я так понимаю, вы работали на памятнике Пор-Бажын. Расскажите про него с точки зрения архитектора. Что там самое интересное и что там ещё нужно изучать?

Н. Решетникова: Памятник Пор-Бажын – это был совершенно неожиданный проект, который получил очень сильную поддержку как от частных фирм, так и от государственных людей. На проект было направлено большое количество сил, студентов, собраны археологи со всей страны.

История была в том, что в Тыве, в большом отдалении от всех населённых пунктов, на острове в горах, обнаружены были развалины уникального памятника, который местными людьми считался колдовским местом. Шаманы не рекомендовали к нему подходить даже близко, потому что это место, где жили духи. Возникла идея этот памятник раскопать и посмотреть, можно ли сделать на его базе археологический парк.

Мы туда приехали. Это была отдельная история с доставкой всех людей вертолётами или на больших грузовиках по рекам, валунам, потому что дорог там нет. Когда мы начали раскапывать, все ожидали сырцовую архитектуру, кирпич, как мы привыкли в Средней Азии. Стены действительно были похожи на сырцовые с первого взгляда. Но первые же месяцы раскопок показали, что архитектура там совершенно уникальная, больше похожая на китайскую. Она представляла абсолютный аналог монгольских и древнекитайских сооружений. Они были глинобитными. Когда сооружались какие-то деревянные каркасы, забивались землёй, и таким образом возводили стены с некими деревянными структурами внутри для поддержания прочности.

В результате раскопок этого памятника выяснилось, что это уникальная крепость с культовым комплексом внутри, в котором никто не жил. Он использовался, видимо, для каких-то ритуалов. И когда мы пригласили китайских специалистов посмотреть, знают ли они какие-то аналоги, они были потрясены, потому что в Китае не сохранилось памятников подобного типа. Они знают, что они были, у них сохранилось много изображений. Но когда мы поехали в Китай посмотреть на археологические памятники там, мы увидели, что то, что они там находят – это просто небольшое количество камней, которые они восстанавливают по мельчайшей какой-то информации или по изображениям на стенах гробниц.

У нас же сохранились стены. Сохранилась полностью штукатурка. Памятник был заброшен, и штукатурка просто пластом упала со стен. Сохранился рисунок на штукатурке, чего в Китае просто нет. Сохранились полностью кровли, которые рухнули. С черепицей, орнаментальной черепицей на завершении кровли.

Этот памятник относился к уйгурской архитектуре. Эта архитектура соединяет собой архитектуру оседлых людей и кочевников. Я упомянула монгольские памятники, потому что в Монголии она очень сильно развивалась. Когда у них начали развиваться буддийские монастыри, кочевая культура начала строить сооружения, где они стояли постоянно. И там получилась очень интересная смесь китайской архитектуры. Т.к. монголы не умели строить значительные немобильные сооружения, они приглашали китайцев. Поэтому очень много китайских технологий, и сам вид сооружений во многом очень близок к Китаю.

В Тыве на Пор-Бажыне мы столкнулись именно с такой архитектурой, которая была подобной смесью кочевой и оседлой архитектуры.

М. Родин: Но это, насколько я понимаю, ещё до монголов происходило. Уйгуры – это более ранний период.

Н. Решетникова: Это IX в. н.э.

М. Родин: И это получился заповедник китайской архитектуры.

Источник

Н. Решетникова: Когда памятник был раскопан и возник вопрос о создании музея, археологического парка, мы столкнулись с такой проблемой, как вечная мерзлота. На ней очень сложно было построить любые сооружения. Большая сложность возникла с подведением любых коммуникаций, с организацией мест для жизни туристов. Сложностей было так много, что проект не осуществился. Хотя архитектурный проект был сделан. Но в связи с большими техническими сложностями его не выполнили. 

М. Родин: Пор-Бажын построен на острове посреди озера. Меня всё время волновала форма острова: она очень правильная. Он искусственный или натуральный?

Н. Решетникова: Остров не выглядит искусственным. Раскопки и изучение его гидрогеологами показали, что он естественный. И озеро естественное. Единственное, он был другой формы и, скорее всего, когда строили крепость, он был полуостровом. А так как там происходит процесс вечной мерзлоты и прихода вод, гидрогеологи интереснейшее исследование там сделали. Уровень этого озера постоянно меняется, поэтому постепенно полуостров превратился в остров. В действительно недоступное место, которое больше выглядит как жилище духов, чем нечто, построенное людьми.

Кстати, интересный момент общения с современными культурами. Когда мы пришли туда копать, по договорённости, по обязательствам со стороны местной администрации к нам приехали представители буддизма и представители шаманизма. И до того, как мы начали копать, они провели ритуалы, которые должны были умилостивить духов на острове. Чтобы ничего плохого не случилось ни с нами, ни с людьми, которые живут вокруг. Это было сделано совершенно серьёзно. Это было ещё одно прикосновение к древности, к тому, что мы в современном мире забыли.

М. Родин: А к IX в. туда буддизм добрался?

Н. Решетникова: Нет, речь идёт не о буддизме там. Туда приехали современные буддисты, так как они имеют отношение к местной культуре. Это как у нас есть христианская церковь, которая освящает разные места.

М. Родин: Правильно ли я понимаю, что результат ваших трудов во многом – это интересные, для меня во всяком случае, 3D-реконструкции, схемы сооружений, которые вы реконструируете в графическом виде? Где-то их можно посмотреть?

Н. Решетникова: Да, мы делали реконструкции многих памятников. Мы говорили о физической реконструкции, реставрации памятников. Иногда физическая реконструкция бывает невозможна. И мы делаем реконструкции, реставрации компьютерные. Они как правило публикуются на археологических сайтах, на сайтах тех университетов, которые занимаются раскопками, либо в научных трудах. 

М. Родин: Т.е. какого-то научно-популярного сайта, где это всё собрано, нет?

Н. Решетникова: Одного сайта нет, к сожалению.


Об авторе: Редакция

Подпишитесь на Proshloe
Только лучшие материалы и новости науки

Ваш комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Для отправки комментария, поставьте отметку. Таким образом, вы разрешаете сбор и обработку ваших персональных данных. . Политика конфиденциальности

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.