Бросить перчатку и пойти под суд?

Алина Ковалёва о суде за дуэли в русской армии

Вы, конечно, смотрели «Гусарскую балладу»? Помните: поручик Ржевский при всех бросает вызов Шурочке Азаровой в образе корнета, но в самый последний момент поединок расстраивается благодаря появлению командира партизанского отряда, Денисова. «И вы, корнет, себе другой забавы здесь не нашли, как затевать дуэль?!» — упрекает бывалый партизан растерянного «дуэлянта», после чего отсылает обратно в штаб, откуда корнет и приехал. А своему непосредственному подчиненному, Ржевскому, грозит «примерным наказанием», на случай если что-нибудь подобное повторится. Но можно ли поверить, что боевого офицера накажут за дуэль? В эпоху, на которую, по мнению большинства исследователей, как раз и приходится расцвет дуэлей, и часто именуемую «золотым веком русского дворянства»?

«Материалы военно-судных дел, отложившиеся в Российском государственном военно-историческом архиве (далее — РГВИА), подтверждают: да, именно так все и было. «Поединок чести» запросто мог привести к продолжительному следственному процессу и официальному корпоративному суду, сломать карьеру и вообще стоить многих неприятностей! Алина Ковалева рассказывает, как в начале XIX века в русской армии судили за дуэли и поединки».

У этой статьи есть специальный код для чтения. Выделенные курсивом абзацы — это подлинные рапорты подсудимых (сейчас мы бы назвали их дачей показаний) с сохранением оригинального авторского правописания, без купюр; читая их, можно, в какой-то мере ощутить себя на месте полкового командира, которому нужно теперь как-то во всем разобраться. Если же погружение в нарративистику не принципиально, и хочется быстрее добраться до сути, вы можете пропустить их и читать только авторский текст.

«Он меня ударил палкою, я ему ответил шпагою…»

В апреле 1803 года обыкновенное полковое учение лейб-гвардии Преображенского полка обернулось безобразным происшествием: два офицера подрались, причем один схватился за палку, другой — за шпагу (1). Батальонный командир полковник Рунич, немедленно арестовал обоих, отрапортовал о случившемся вышестоящему военному начальству, а участникам и свидетелям драки приказал отчитаться о случившемся. Так — буднично и в полном соответствии с армейским уставом — началось это замечательное дело; замечательное хотя бы по обилию высказываний от первого лица, сохранивших для нас живую речь и мировоззрение гвардейских офицеров, без пяти минут «героев 1812 года», а также их представление о чести, субординации и самопрезентации себя внутри полковой корпорации.

Капитан Казаринов 2-й. Рапорт:

Чистосердечно должен признаться находя себя преступником, началству угодно было удостоить его командовать двумя ротами в ученье… в которое время увидел что левой фланг немного худо исполнял свое дело, которое конечно происходило от худой команды и от несноровки, полагал неопытность еще господина графа Толстова к команде, на оное ничего не говорил, и нехотя его обидеть, и виду даже никакого не подавал, что оное было им притчиною, но держал плутоножную очередь… (далее идет перечисление команд, отданных Казариновым – А.К.) господин порутчик Толстой вышел пренебрежительным видом, и стал худою позициею, отставая от других господ офицеров, что его Казаринова немного обидело, но и тут смолчал, и стоя посреди фронта видел: что его правого фланга передния люди очень дурно стояли, что и заставило ево подойти к оным и поправить, а ему сказать что Толстой не только надобно уметь командовать (т.е.: «Толстой! Не только надобно уметь…» — и т.д. – А.К.), но и заниматься взводом, на что он ему отвечал, что ему их неучить, и поправлять, теперь, что его Казаринова огорчило и он принужден был ему сказать, что ж вы горечитесь, он еще продолжал свой разговор, но он Казаринов убегая всякого беспорядка сказал ему вежливым образом, извольте идти за фронт, что он однако ж по первому его приказанию неисполнил, вынудил ево вторично оное подтвердить, что он Толстой и исполнил с ропотом… он Казаринов…выровнявши фронт пошел насредину, и увидел что господин Толстой стоит подле порутчика Ефимовича на левом фланге без эспантона, незабыл и тут благопристойности, но сказал ему что вы смеетесь надо мной сударь, ис этим словом кликнул фельдфебеля Никитина которого и послал сказать господину батальонному командиру Руничу, чтоб он взял от ево Толстова, что полковник Рунич и зделал, приехал, т он Казаринов в должном по службе порядке донёс, что ему с Толстым несовладать, на что полковник зачал с ним (Толстым – А.К.) говорить, но что он говорил ему неизвестно…

Казаринов… довёл людей до их казарм, а сам с господами офицерами как то с порутчиком Ефимовичем, с подпорутчиками Толстым и де Броглио, прапорщиком Рындиным, воротился на луг, прося их чтобы оныя были с ним, говоря что Толстой им недоволен, то чтоб оне ево по дружбе а не по службе судили. Что оне исполнили, и потому возвращаясь на луг встретил он господина Толстова, котораго вежливым образом при пристутсвии господ офицеров спросил сими словами – что вы давеча шумели и кричали, какое вы имеете неудовольствие скажите теперь? Вот господа офицеры будут судиями. Думая что Толстой уважит ево чин службу и известное ево усердие к оной, вежливо объяснит свое неудовольствие, господа офицеры найдя по службе виноватым ево принудили бы просить прощение, или дать полное какое ему другое удовольствие. Но Толстой забыв всио, пренебрег им, и вместо того чтобы вежливо отвечать, на оной вопрос говорил ему грубости, тыкал ево, хотя он и испрашивал доскажите ваше неудовольствие порядочно, что вы кричите, но оной всио продолжал, наконец он дерзость свою столь далеко простирал, что руками очень близко махал к ево лицу, что он Казаринов посему дерско зделал, сказал ему чтобы он был осторожнее и руками немахал, но он всио продолжал а Казаринов ему вторично напомнил, и сказал естли вы будете махать вас ударю, на что он Толстой ему сказал ты подлец –он Казаринов признаётся что забыв стыд пренебрег и свое и его равно звание, вышел из границ благопристойности, долгу и честности, ударил его палкою, но сколько раз упомнить не может, чтож говорят господин Толстой обнажил на него шпагу, то он сего не мог приметить, ибо был  очень разгорячён, а раны даже и удару никакого не получил, что и заставляет ево думать что онаго небыло. Господин полковник Рунич видя беспорядки и отчаяние ево, приехал и тот же час ево Казаринова арестовал, и приказал ехать к графу Татищеву, возвратя ему шпагу, что он и ему господину инспектору самое то же донёс, и принимая ево милостивыя наставления просил пред лицом его у господина Толстова прощение, но и оное над ним никакого не делало влияния, а желая предать суждению, и зделать ево Казаринова преступником, в чем он и признается по чистой своей совести (2).

Итак, по версии капитана Казаринова, во время полкового учения он сделал справедливое замечание поручику Толстому, тот заспорил, а спор с вышестоящим офицером, тем более неподчинение непосредственному командиру (каким для Толстого являлся Казаринов), это грубое нарушение субординации, да и вообще порядка службы. Недолго думая, Казаринов непокорного поручика отправил «за фронт» то есть временно отставил от службы и физически удалил с места учения. Толстой же в скором времени вернулся и демонстративно завёл разговор с другим офицером-преображенцем. Возмущённый демаршем Казаринов призвал для наведения порядка батальонного командира Рунича и официально объявил о неподчинении мятежного поручика. Последнему это грозило уже серьёзными неприятностями, а публичное разбирательство перспективу лишь усиливало. В общем, с точки зрения Толстого Казаринов его подставил, а с точки зрения Казаринова Толстой его спровоцировал.

И если до сих пор мы описывали служебную ссору, то с этого момента обстановка ощутимо накалилась и возник дуэльный прецедент — совокупность условий, предваряющих поединок и непосредственно ему сопутствующих. Ведь не каждая вообще перебранка заканчивалась тем, что оппоненты присылали друг другу секундантов, скрещивали шпаги или становились у барьеров. По правде сказать, в данном случае конфликтёры вообще сделали довольно много, чтобы войти в историю!

Сразу по завершении полкового учения и своего «рабочего дня» Казаринов отправился на поиски Толстого, прихватив с собой еще нескольких офицеров в качестве свидетелей и, в общем, потенциальных секундантов (кстати, сразу для обеих сторон, поэтому их было четверо). Это вполне подтверждается рапортом поручика Толстого, согласно которому Казаринов приветствовал своего подчиненного вопросом: «какой вы желаете сатисфакции?»

Сам же Казаринов начало разговора вспоминал немного иначе. «Что вы давеча шумели и кричали, какое вы имеете неудовольствие скажите теперь?» — обратился он к поручику «самым вежливым образом», — «Вот господа офицеры будут судиями» — рассчитывая при этом, что «Толстой уважит ево чин службу и известное ево усердие к оной, вежливо объяснит свое неудовольствие, господа офицеры найдя по службе виноватым ево (Толстого — А.К.) принудили бы просить прощение, или дать полное какое ему другое удовольствие».

Но Толстой почему-то извиняться не пожелал, а совсем напротив: «говорил ему грубости, тыкал ево… наконец он дерзость свою столь далеко простирал, что руками очень близко махал к ево лицу».

Вот это «махание» — вообще очень интересный сюжет; в культуре того времени — немаловажный и выразительный. Нередко, если хотелось дать пощечину вышестоящему офицеру, а отвечать потом за это — нет, «изобретательные» офицеры прибегали к такой вот чрезмерной жестикуляции. А потом, смазав оппоненту по лицу, объяснялись, дескать, это не побои, а случайное стечение обстоятельств. И ладно бы только побои; в другом военно-судном деле подсудимый объяснял рубящий сабельный удар по своему оппоненту тем, что… догонял его, чтобы продолжить разговор, но вот беда — подскользнулся! Ни больше, ни меньше.

Казаринов дает понять, что этот вероломный маневр разгадал и предупредил Толстого в ответ: будете продолжать, я сам вас ударю. Толстой вскипел и назвал капитана подлецом, после чего действительно получил несколько палочных ударов. Принято считать, что единственно возможным ответом на оскорбление действием для дворянина, тем более, гвардейского офицера, был вызов на дуэль! И вряд ли бы мы узнали обо всей этой истории, если бы Толстой не пошел ва-банк: он подал рапорт вышестоящему начальству, чтобы драку при свидетелях «предать суждению, и зделать ево Казаринова преступником».

Интересно, что в пересказе происшедшего Толстой не сильно разошелся со своим оппонентом, но попросил «внести в протокол», что и сам он один или два раза ударил Казаринова шпагой (Казаринов в своем рапорте этого «не вспомнил»).

Поручик Толстой 1-й. Рапорт:

Будучи он на ученньи стоял на левом фланге вплутонге, и когда командовал господин Капитан Казаринов двумя ротами, то случилось в его плутонге что три ряда вышли вперед, в кое время он Казаринов кричал на него Толстова, что оныя ряды для чего невыравнены, но как ему было невозможно, по случаю что всиё время он был впереди, почему было отлучится от своего места нельзя, что и ему капитану Казаринову тож сказал; но он осердясь велел ему выти за фронт, что он и исполнил, и прошел за фронтом своей роты на правой фланг, он Казаринов сие увидя закричал что он был не у своево места, и посему он Толстой исполнил, и замыкал до тех пор покуда ученье кончилось; тогда же господин полковник Рунич подъехал к ротам, и что-то кричал но кому, небыло слышно, от того что был замыкающим. По окончании ученья и роты пошли в казармы, то господин Казаринов ево позвал, причем были подпорутчики князь Броглио, Толстой, прапорщики Татаринцов и Рындин, ион начал говорить ему Толстому что вы хотите от меня и какую требуете сатисвакцию (так – А.К.), насие он отвечал, что зачто был вами выслан зафронт, и тем обидели, он тут ему сказал молчите, в ответ же он от него получил, что молчать немогу, потому что от вас обижен, на что он ему еще повторил чтоб молчал, а естли небудешь молчать то ударит его палкою, и замахнулся, причем он Толстой избегая удара поднял руку дабы тем удержать оное, но он втож время ево ударил, и когда сие он учинил, то и он граф Толстой вышед из терпения в защиту себя вынул шпагу, в которое время еще вдругой раз он его ударил, а оттого принужденным нашелся шпагою отвечать, и ударил оною его…(3)

Свидетели ссоры и драки, тоже офицеры-преображенцы, подтвердили угрозы Казаринова, вспыльчивость Толстого, равно как и побои, взаимно нанесённые друг другу Толстым и Казариновым.

«А судьи кто?»

Сбором показаний, поиском «улик» и вообще первоначальным следственным процессом занимались отнюдь не представители какой-нибудь независимой инстанции, а офицеры того же полка, объединенные в Воинскую судную комиссию — такова была судебная делопроизводительная практика! И они же выносили приговор первой инстанции, руководствуясь Воинским сухопутным уставом, вот уже почти сто лет определяющим порядок службы в российской армии.

Исследователи, занимающиеся петровским временем, хорошо знакомы с правовыми нормами, отражёнными в этом замечательном документе; весьма немногие служебные преступления обходились без наказания, совмещенного с членовредительством, а многие проступки в принципе карались только смертью (без вариантов). В частности, героям нашей истории «за удар тростью или чем иным, кто пистолет или шпагу подымет в сердцах» полагалось отсечение руки, а за неповиновение старшему офицеру «из злости или упрямства» — смертная казнь. В реалиях александровской эпохи Воинские судные комиссии, составленные, напомним, из однополчан — коллег, друзей, иногда даже родственников (!) подсудимых — могли без упрёка собственной совести выносить приговоры «по силе действующих законов», поскольку никто, разумеется, не собирался их потом осуществлять.

Из суда первой инстанции краткая выжимка дела поступала в генерал-аудиториат (иногда копии направлялись высшим военным администраторам, так сказать, на экспертную оценку); здесь уже «законное наказание» предлагали смягчить до адекватно-реализуемого, окончательный приговор выносил император. Насколько можно судить, Александр I вообще внимательно вникал в дела — его сентенция в значительном числе случаев отличается от стандартизированных решений генерал-аудиториата. В частности, обоим нашим героям грозило исключение со службы, однако император счел зачинщиком поручика Толстого; его за «исполнение с ропотом приказания, несоблюдение субординации и грубости» было приказано разжаловать в рядовые в армейский полк, а вот Казаринов отделался счастливо — всего лишь трёхмесячным крепостным заключением!

Дуэль, поединок и драка: а есть ли разница?

В 1808 году прямо в Музыкальном собрании лейб-гвардии Семеновскаго полка поручик князь Дмитрий Никитич Урусов и лейб-гвардии артиллерийского батальона поручик Дмитрий Алексеевич Столыпин поссорились за игрой на биллиарде и подрались после этого на шпагах (4). Здесь, как видим, оппоненты принадлежали разным полкам, а потому для расследования дела была наряжена специальная комиссия. Скандальный характер истории быстро продвинул дело в самые высокие инстанции, его рассматривали великий князь Константин Павлович и военный министр граф Аракчеев. Можно себе представить, с какими лицами они читали, как за игрой в бильярде Столыпин посулил, что Урусов даст промах, а тот в ответ назвал его «дураком и скотиной». После «обмена любезностями» Столыпин дождался князя в швейцарской, где потребовал сатисфакции. Урусов же ответил: «врешь, дурак!» — за это получил от Столыпина пощечину, а после сорвал с себя аксельбант и бил им Столыпина (!), до тех пор пока последний не выхватил шпагу. То же проделал и Урусов, но после обмена несколькими ударами конфликтёров растащили.

Между прочим, этот Дмитрий Столыпин — двоюродный дед поэта Михаила Юрьевича Лермонтова, а его родной внук по прямой линии — знаменитый администратор и министр Пётр Аркадьевич Столыпин.

Военно-судное дело над обоими сохранилось не полностью, в частности, утрачены листы приговора, однако благодаря позднейшим публикациям удалось выяснить, что Урусова отправили в пехотный полк, «замаливать грехи», в качестве дополнительного наказания он не получил повышения в чине, которое автоматически полагалось гвардейцам при переходе в армию. Столыпин был оправдан, отличился в войне 1812 года, в тридцать с небольшим лет дослужился до генерал-майора. Вероятно, сыграла роль и весьма лестная аттестация, данная ему бывшим командиром, великим князем Константином Павловичем.

Ну, это же никакая не дуэль! — заметит читатель. Обычная драка с применением холодного оружия. Действительно, Урусова и Столыпина судили за драку, и эта формулировка позволила последнему избежать наказания. Ведь у драки может быть один инициатор, один «виноватый», а вот уже в дуэли участвуют оба, оба, значит, и отвечают.

Формулировка совершённого преступления сыграла важную роль в истории майора Сумского гусарского полка Римского-Корсакова, когда он поссорился со своим подчинённым, корнетом Смагиным (5). По версии майора, Смагин подстерег его ночью на улице и накинулся с саблей, чем вынудил Римского-Корсакова защищаться. Наутро Корсаков подал рапорт о «ночном разбойническом нападении» шефу полка.

Майор Римский-Корсаков. Рапорт:

По двум противу службы поступкам господина корнета Смагина в эскадроне мне вверенном имел я честь доносить Вашему Сиятельству прося должнаго изследования по коим командирван был господин полковник Вындомской и нашол будто виновным вахмистра о чем от меня представлено не было но просил я только об грубостях мне зделанных корнетом Смагиным, чему был свидетель господин майор Покровской по следствию сему наказан был арестом вахмистр побочным образом, и ордером Вашего Сиятельства за №223 мне предписано впредь в исполнение дел ваших немешаться, по второму ж исследованию господина полковника Вындомского о зделанных дерзостях мне пред фронтом корнета Смагина грубость неповиновение и дерзость противу начальства сокращена была выговором и в заключение всего сего господин корнет Смагин будучи сим поощрен прошедшую ночь противу квартиры Вашего сиятельства когда вышел я от Вас после рапорту на улице догнав меня ударил в плечо и обнаженною саблею начал меня рубить. Я защищаясь противу такового ночного разбойническаго нападения вынув свою саблю рубился но не знаю с одним, двумя или более поелику темнота ночи от меня скрыла покуда освобожден я был неизвестно кем по безпамятствоваанию моему от полученных ран пришед теперь в себя все происшедшее Вашему сиятельству имею честь представить и прошу об оном законнаго следствия (6).

Смагин вину, предсказуемо, не признал: в ответном рапорте он показал, что требовал от майора «как от благородного человека удовольствия», но «неблагородный» Корсаков выхватил саблю и набросился на подчиненного «с крайней азартностью». Смагин принялся защищаться — тоже саблей — ранил своего командира и обратил его в бегство.

Корнет Смагин. Рапорт:

Ордером Вашего сиятельства предписано мне было от 23-го сего месяца за №229 что бы я рапортовал точно ли по показанию на меня майора Римскаго-Корсакова я виновен, для чего сим донести честь имею, что служивши столько времени безпорочно в Сумском гусарском Высочайше Вам вверенном полку, ни когда не доходил до такой крайности, чтобы разбойническим образом нападать в ночное время на людей по улицам ходящих, в чем все служащие со мною благородные штаб и обер офицеры засвидетельствовать могут, будучи же безвинно во всех частях притесняемым, как по службе а равно и вне оной и по неоднократным на меня жалобам приносившим (так в тексте – А.К.) вашему сиятельству, что и понудило меня в такой крайности спросить причину его на меня озлобления, в ответ же кроме зделанных им мне грубостей ничего не получил, чем понужден будучи забыв себя повергнуть сему преступлению, и когда он после вечерняго рапорта от вашего сиятельства вышел, то я подойдя к нему противу квартиры вашей требовал себе так как от благороднаго человека удовольствия, но видя, что он никак на таковое предложение несоглашался принужденным нашелся оттолкнуть его от себя, как человека незаслуживающего никакого внимания, что видя г-н майор Римской Корсаков выхватя свою саблю бросился вдруг с крайнею на меня азартностию и начал рубить, я видя таковое ево скорое на себя нападение, только что мог успеть обнажить и свою саблю дабы воспрепятствовать ему в неожидаемом поражении видя же что я недопустил ево исполнить свои намерения и получа от меня во время рубки рану несколько раз повторял полно и от меня бежал; я получа свое удовольствие, вложа саблю отправился на отведенную мне квартиру, вот сущая справедливость всего произшедшаго, которую и под присягою утвердить могу и вашему сиятельству донесть честь имею (7).

Кого и за что судили по этому делу? Обоих. За дуэль. Узнав о формулировке, Римский-Корсаков принялся активно протестовать: это не он дрался на дуэли, а на него напали. Большая разница! Возмущенный Римский-Корсаков в рапорте вышестоящему начальству просил об отводе тех, кто «шьет» ему заведомо более серьезное дело, превращая из жертвы в соучастника. Как я уже писала, суд первой инстанции состоял из офицеров того же полка, следовательно, это они — другие сумские гусары — вместо «ночного разбойнического нападения» переименовали дело в «дуэльное». «Имея на всех подозрение в пристрастном производстве», — Корсаков желал, «чтоб воинской суд был наряжен из другаго полку, недоверяя всем никому из общества [офицеров]» (8).

Почему дело рассматривалось как дуэльное? Общее направление судебно-следственному процессу, разумеется, задавал полковой командир; по всей видимости, обиженный майор обладал неуживчивым и скандальным нравом. Переквалификация сулила наказание не только одному Смагину — который, к слову, характеризовался полковым командиром с самой лучшей стороны — но и Корсакову. От последнего, таким образом, командир гарантированно избавлялся. Жалобы на однополчан не принесли майору существенной пользы; его обвинили в «разрушении общего согласия», лишили офицерского звания с запрещением вновь поступать на военную службу («яко человеку беспокойному») (9).

А вот Смагин остался в том же полку, его разжаловали до выслуги в рядовые. Столь мягкому сравнительно со своим оппонентом приговору корнет обязан активному заступничеству полкового командира. От него же, разумеется, зависела и выслуга — возврат офицерского чина за успехи на службе в нижних чинах.

Переквалификация «драки» в «дуэль» фактически означала более «тяжёлую» статью; в военно-судных делах этого типа просьбы о переквалификации дела по более «легкой» статье отнюдь не редки.

В 1820 году подпоручик Гренадерского наследного Принца Прусскаго полка Кубасов попал под суд за «неприличные офицерскому званию поступки, дерзость против штабс-капитана Миклашевскаго и поединок с сим офицером (10)». Военно-судная комиссия установила: «означенный подпоручик Кубасов требовал того ж полка от порутчика Миклашевскаго объяснение, в сказанных будто бы насчет его каких-то обидных словах, Порутчик Миклашевский отвечал, что он объяснений ему никаких давать не обязан, и он так глупо требовать оных от него права не имеет, Кубасов засим ударил его рукою в лицо. На другой день Миклашевской вызвал Кубасова на поединок, а засим они стрелялись в Екатерингофе при свидетелях: штабс-капитане Мердере и подпоручике Салманове. На сем поединке никто из них убит или ранен не был, и кончился оный примирением» (11).

Здесь, как и в предыдущем случае, старший офицер постарался вывести подчиненного из под огня; он справедливо заметил, что если стрелялись двое: Миклашевский с Кубасовым — а судят почему-то только одного Кубасова (причину этого юридического казуса трудно определить наверняка; во всяком случае, формально Миклашевского обязаны были судить — А.К.), то и судить его нужно не за дуэль, а за пощечину. «По сему по мнению моему и следует чинить ему приговор за сей только неприличной званию офицерскому поступок» — написал в рапорте полковник Шипов. В том же рапорте он аттестовал Кубасова как отличного офицера, что, в свою очередь, объясняет вполне практический интерес полковника — добиться более мягкого наказания, чтобы не потерять подчинённого, чья служба, очевидно, Шипова устраивала.

Из показаний подпоручика Кубасова:

… мы согласились следующим образом; что бы стреляться на барьер в осмии шагах разстоянием и еще разойтись по осми же шагов и сходясь всякой имел право стрелять первой есть ли же кто дал промах, то оставшийся имел полное право над жизнию своего соперника. И так собравшись в моей квартире мы поехали в 3 часа утра на назначенное место и зарядивши пистолеты дожидали с полчаса пока станет виднее что бы можно стрелять; потом ставши в назначенную позицию начали сходиться и недойдя еще до барьера он прицеливши хотел выстрелить но пистолет сделал вспышку, давно и я замечая  ево пистолет и увидя показавшийся огонь хотел выстрелить из моего но и мой так же сделал вспышку; потом насыпавши вновь на полку пороху разошлись мы и как начали сходиться, то он выстрелил по мне но не попал. Я же имел по нашему условию полное право подойти к нему и приставя пистолет убить; тогда сказал я ему что жизнь ево в моих руках и что бы он просил извинения в тех словах которые он сказал; на что он сказал уже по второму моему вопросу: помиримся – и я выстрелил в воздух. После того мы помирились и поехали каждый на свою квартиру.

Приговор Кубасову исключительно строг: его разжаловали в рядовые с лишением дворянства. Лишение офицерского чина за дуэль — вполне рядовая практика (кстати, именно такое наказание в романе «Война и мир» понес Долохов за поединок с графом Безуховым), но вот лишение к тому же дворянства — мера, практически не знающая аналогов. Вполне возможно, что в дело вкралась банальная ошибка, поскольку три года спустя по ходатайству матери осуждённого император Александр вернул тому дворянство и приказал изменить бессрочную солдатскую службу на службу «до выслуги» (12).

Что касается Миклашевского, его наказали сравнительно мягко — переводом из гвардии в армейский полк.

Я/мы корнет Пусловский

В литературе, посвящённой дворянской и офицерской культуре времен Александра Первого, существует устойчивая точка зрения, согласно которой дуэлянтов вообще не преследовали (точнее преследование дуэлянтов со стороны государства было чем-то из ряда вон выходящим). Её основоположником в известной степени можно считать князя Сергея Григорьевича Волконского, участника наполеоновских войн, мемуариста и декабриста, и всё благодаря одному высказыванию: «в царствование Александра Павловича дуэли, когда при оных соблюдаемы были полные правила общепринятых условий, не были преследуемы Государем, а только тогда обращали на себя взыскание, когда сие не было соблюдено, или вызов был придиркой так называемых bretteurs…» (13)

Материалы вышеприведенных дел (которых, в действительности, в фондах РГВИА значительно больше) позволяют заметить, что князь Волконский сказал, в общем, чистую правду: Александр не преследовал дуэлянтов, этим занималось непосредственно полковое руководство. В случае, если командование желало скрыть то или иное происшествие, император, разумеется, не бегал с розгой за каждым нарушителем спокойствия; его устраивала боеспособная армия, до известной степени регулируемая изнутри. А военно-судные дела, возбуждаемые по факту очередного столкновения, попытки инициировать поединок, драки, ссоры и, наконец, «правильной дуэли» были эффективным инструментом корпоративной саморегуляции. Вплоть до того, что в ряде случаев командующий полком или его шеф могли добиваться осуждения подчиненных за участие в поединке, несмотря на полное с их стороны отрицание и отсутствие свидетелей. По всей видимости, очень хотелось избавиться от буянов законным способом (14).

Но предположим, что вы стали жертвой бретёра — и смогли пережить столкновение с ним. Что дальше? Сможете ли вы избежать наказания по «силе действующих законов»?

В 1823 году в модной кофейне официант по ошибке принес одному из посетителей заказ кавалергардского корнета Пусловского. Этим посетителем был жандармский штабс-капитан Гедеонов, здесь же находился его брат, отставной артиллерийский майор (по тогдашним нормам армейского делопроизводства они фигурируют в деле как Гедеонов 2-й, то есть младший, и Гедеонов 1-й, старший); что касается яблока раздора, то им оказалась креманка фруктового мороженого. Недоразумение быстро разрешилось, Пусловский и младший Гедеонов никаких претензий друг другу не имели, но старший Гедеонов (1-й), прислушавшись к разговору, неожиданно загорелся идеей «проучить» кавалергардского корнета (15).

В этой истории прекрасно всё: и выбор оружия, который почему-то предоставлен инициатору дуэли (откройте любую статью или монографию по теме и вы обязательно прочтёте, что выбор оружия всегда оставался за тем, кого вызывают; как видите, не всегда), и требование стреляться на шести (!) шагах расстояния, и то, что однополчане Пусловского, сам Пусловский и «пострадавший» Гедеонов 2-й уговаривали Гедеонова 1-го отказаться от своей затеи, и некоторый националистический подтекст (примерно как у современных конфликтов, в которых этнический русский противостоит этническому жителю Кавказа; в эпоху Александра Первого «нелюбимой» нацией были поляки).

Не буду слишком подробно распространяться о поединке, о нем есть специальная и достаточно подробная работа (16). Последствия же таковы: Гедеонов-старший не пережил инициированной им самим дуэли, а Пусловский попал под официальное следствие, в котором его защищали не только все причастные к поединку лица (включая Гедеонова-младшего), но и эскадронный командир Шереметев, и общественное мнение Петербурга. В самом деле, Гедеонов являет собой классический образчик бретера, помириться с которым попросту невозможно, избежать поединка — тем более. Пусловский — из хорошей семьи, офицер одного из самых привилегированных гвардейских полков и, к тому же, искренне не расположенный к поединку с Гедеоновым, конечно, вызывал определенные симпатии.

Пусловский был осужден за дуэль, но наказание получил довольно мягкое — его перевели в чине поручика в Арзамасский конно-егерский полк; заметим: не разжаловали в солдаты, не уволили из армии, даже не понизили в чине. Но Пусловский очевидно не видел смысла в службе вне гвардии и спустя 2 года подал в отставку. С точки зрения его самого и его семьи, карьера Пусловского оказалась уничтожена, причем совершенно несправедливо. Не помогла и личная встреча Пусловского-старшего с императором Александром Первым; Александр не дал добро на возвращение бывшего корнета обратно в Кавалергардский полк.

Итак, дуэль в эпоху Александра I была отнюдь не столь невинным происшествием, как это принято считать; в некоторых случаях полковое и вообще военное руководство могло закрыть глаза на очевидное, но могло, напротив, дать делу законный ход даже тогда, когда сами участники поединка все отрицали. Собственно, после дуэли все участники — непосредственные акторы и секунданты — были в равной степени беззащитны перед военной администрацией; им оставалось полагаться лишь на собственную значимость для полка, на репутацию отличных военнослужащих, на то, что полковой командир не сможет или не захочет заменить их достаточно быстро и потому поможет скрыть дело. Разумеется, это касается тех, кто находился в момент происшествия на действительной военной службе; «безработный» дворянин в случае поединка не рисковал ничем, кроме личной репутации — его неоткуда было уволить; другое дело, что карьерных перспектив такой нарушитель спокойствия впоследствии практически не имел. Как, например, участник «четверной дуэли» Александр Завадовский, которого за дуэль с Василием Шереметевым приговорили к запрету проживать в России где-либо кроме личного загородного имения. Завадовский предпочел просто уехать в Европу (это не возбранялось).

Нет ничего удивительного в том, что офицеры — в особенности, серьезно рассчитывающие сделать карьеру, — не только избегали поединков, но и по возможности пресекали их среди своих подчиненных. Там, где полковое начальство смотрело на дуэли по букве устава, у «начинающего» дуэлянта было гораздо больше шансов пойти под суд даже не за сам поединок, а только за попытку его инициировать.

---

1. РГВИА. Ф.801. Оп.62/3. Д.1355.
2. РГВИА. Ф.801. Оп.62/3. Д.1355. Лл. 7-9.
3. РГВИА. Ф.801. Оп.62/3. Д.1355. Лл.9-10.
4. РГВИА. Ф.801. Оп.62/3. Д.2007.
5. РГВИА. Ф.801. Оп.62/3. Д.1262.
6. РГВИА. Ф.801. Оп.62/3. Д.1262. Л.4.
7. РГВИА. Ф.801. Оп.62/3. Д.1262. Л.5.
8. РГВИА. Ф.801. Оп.62/3. Д.1262. Л.11.
9. РГВИА. Ф.801. Оп.62/3. Д.1262. Л.29.
10. РГВИА. Ф.801. Оп.65. Св.27. Д.4.
11. РГВИА. Ф.801. Оп.65. Св.27. Д.4. Л.10.
12. РГВИА. Ф.801. Оп.65. Св.27. Д.4. Л. 165.
13. Волконский С.Г. Записки. СПб. 1902. С.64.
14. РГВИА. Ф.801. Оп.62/3. Д.1472.
15. РГВИА. Ф.14664. Оп.4. Д.17.
16. Ковалева А.П. «Из-за креманки красного мороженого…»// Родина. 2013. №6. С.53-55.

---