Андрей Панин в «Родине слонов»
Почему следы древних поселений следует искать даже там, где на первый взгляд никто жить не может? Были ли в Гнёздово искусственные гавани? И в каком году была построена крепость Пор-Бажын?
Мы публикуем стенограмму эфира дружественного проекта «Родина слонов» с доктором географических наук, профессором географического факультета МГУ, заведующим отделом палеогеографии четвертичного периода Института географии РАН Андреем Валерьевичем Паниным.
М. Родин: Сегодня мы будем говорить о естественнонаучной дисциплине, которая занимается тем, как формировался рельеф земной поверхности: о геоморфологии. О том, как удивительным образом эта наука влияет на историю, а точнее на археологию. Вы геоморфолог. Как эта профессия помогает археологам?
А. Панин: Археологические памятники располагаются в естественном природном ландшафте. И основа этого ландшафта – рельеф. Рельеф – это формы земной поверхности. Археологов прежде всего интересует, какой был этот естественный ландшафт в то время, когда существовал данный археологический памятник. Был овраг, который сейчас по соседству с памятником, или нет? Была ли река в то время, когда здесь жили люди?
Также немаловажны вопросы сохранности археологических памятников. Русла рек перемещаются. Река где-то намывает, где-то размывает берега. И вопрос: та часть археологического памятника на современном или древнем берегу реки – это весь памятник, или только сохранившаяся его часть?
Археологи часто ещё до того, как позовут специалиста, формулируют свои гипотезы о том, каков был естественный ландшафт. Потому что сакральный вопрос археологии – «А почему это именно здесь? Почему люди выбрали именно это место?» И первое, на что пытаются обратить внимание – это нет ли каких-то особенностей в ландшафтной, позиции этого места, которые помогли человеку сделать свой выбор. Особенно интересен этот вопрос в случае с многослойными памятниками палеолита, мезолита. Потому что это удивительная вещь: люди через многие тысячи лет приходили на одно и то же место.
М. Родин: Как на Зарайской стоянке, например.
А. Панин: Я бы кроме Зарайской стоянки вспомнил знаменитые Костёнки на Дону. Костёнковско-Борщёвский верхнепалеолитический район, где известно уже несколько десятков стоянок разного времени. Например, стоянка Костёнки-14, знаменитая найденным в 1950-е гг. верхнепалеолитическим погребением . Там четыре основных культурных слоя, которые делятся ещё на подслои, говорящие о том, что в течение примерно двадцати тысяч лет люди приходили именно на этот мысик и селились именно здесь. А как минимум на сотни километров вокруг в это время (40-20 тысяч лет назад) нет ничего. Хотя, казалось бы, ландшафт одинаковый. Археологи пытаются это объяснить, и задают вопросы, в том числе геоморфологам.
Объект исследования этой науки – рельеф земной поверхности. Предмет – выяснение происхождения этих форм, возраста, т.е. времени, когда они образовались, истории развития, современной динамики, и прогноз, что будет дальше. Прогноз нас интересует на ближайшие 50-100 лет. Для инженерных сооружений существует определённый срок службы, и на этот срок службы нужно сделать прогноз, что здесь будет происходить, чтобы это не было разрушено.
А вот и довольно неожиданный аспект: оказывается, есть потребность в прогнозах развития климата, ландшафта, в том числе рельефа, на 100000 лет. У нас есть пункты захоронения разных радиоактивных отходов, и по нормам МАГАТЭ нужно обосновать, что природная обстановка здесь стабильная, что отходы захораниваются в пласты, которые не будут иметь водообмена с приповерхностными водами, которые не потревожит ледник, тектонические процессы, или реки не углубят свои долины так, что они вскроют захороненные отходы. Вот у МАГАТЭ норматив — на 100000 лет вперёд.
М. Родин: Ещё вспомнил пример работы геоморфологов на острове Матуа.
А. Панин: Мой коллега по кафедре геоморфологии в МГУ Юрий Беляев как раз там возглавлял геоморфологическую часть.
М. Родин: Я с ним был в экспедиции. Весь остров – это практически вулкан. И им нужно было понять, где можно построить что-то, чтобы потом не залило лавой.
А. Панин: Во-первых, да, лавой. Во-вторых, там собирались строить порт. В связи с этим геоморфологи оценивали устойчивость берегов. Сейчас статья выходит в Вестнике Московского университета.
М. Родин: Как формируется рельеф, что на него влияет, как быстро происходят эти разные процессы?
А. Панин: В двух словах не ответить, но я попробую. Рельеф – это результат взаимодействия эндогенных и экзогенных процессов. Эндогенные – это внутриземные. Они действуют в очень большом масштабе времени и пространства. Обычно за пределами интересов археологов, если это не ранний-средний палеолит, где это нужно учитывать.
Экзогенные процессы – то, что действует на земной поверхности. Деятельность воды, ветра, силы тяжести, которая срывает обвалы со склонов, и т.д. Эти процессы действуют в основном в средних-мелких масштабах времени. Образование оврага – пример экзогенных процессов. Это может произойти за несколько лет, или десятков лет. Это изменит локальный ландшафт, уничтожит археологическую стоянку или, например, засыпет её отложениями, которые образовались при эрозии. Или наоборот, овраг был древним, и люди поселились на его краю. Как, например, известный верхнепалеолитический памятник Каменная Балка в Ростовской области.
Так что, взаимодействие внутренних и внешних сил Земли приводит к тому, что форма поверхности с течением времени меняется. Она может меняться двумя основными способами. Первый – денудация, в переводе с латыни «разрушение». Это когда материал с данного участка сносится. Образование оврага – это пример денудации. Но, поскольку существует закон сохранения массы, если откуда-то грунт смыло или снесло, то где-то он должно осесть. Этот процесс называется аккумуляцией. И формы рельефа можно разделить на две группы: денудационные и аккумулятивные. Ветер надул холмик, или ледник растаял, оставил моренный холм – это пример аккумуляции и аккумулятивных форм рельефа.
М. Родин: Я так понимаю, для палеолитчиков геоморфология особенно важна. Давайте пойдём по конкретным кейсам взаимодействия геоморфологов с археологами. Насколько сильно влияет и что помогает конкретно изучать?
А. Панин: Без геоморфологии и четвертичной геологии, а я не стал бы разделять эти дисциплины, палеолитчикам никак нельзя. Потому что чем больше проходит времени, тем больше происходит изменений. Допустим, в Средневековье отличия рельефа от современного будут не такие сильные. Хотя у нас есть примеры, когда они тоже существенные.
Человек палеолита (сосредоточимся на верхнем палеолите) жил в иной обстановке, где действовали иные процессы. Это была последняя ледниковая эпоха. Сейчас у нас межледниковье. Иной комплекс процессов, иной рельеф окружал его. Поэтому палеолитчики часто приглашают специалистов-геологов и геоморфологов.
Я бы не сказал, что у геоморфологов и четвертичных геологов какая-то монополия. Очень много работают с палеолитчиками, и вообще с археологами, к примеру, палеопочвоведы. Но я бы палеопочвоведение включил бы в троицу вместе с геоморфологией и четвертичной геологией, потому что убедительные результаты невозможно получить, если ты чем-то одним только занимаешься.
М. Родин: Какие конкретно памятники приходят вам в голову? Костёнки, например, вы упоминали. Какие там были задачи? Какими методами их удалось решить?
А. Панин: Я не возьму на себя смелость сказать, что нам всё удалось решить. Костёнки изучаются уже 150 лет, и будут, дай Бог, ещё столько же изучаться. Потому что это удивительный кладезь истории древнего человечества. Там стояло и, думаю, всё ещё стоит, два вопроса. Первый вопрос: почему именно сюда приходили люди? Многократно на разные участки этой относительно небольшой территории в несколько километров вдоль правого берега Дона в сорока километрах к югу от Воронежа. А вокруг вообще или почти нет памятников этого времени. И другой вопрос, касающийся конкретных стоянок: почему они именно здесь?
Критерий истины у нас примерно такой: когда большинство действующих специалистов с чем-то согласны – это и есть истина. Что не мешает через 20-30-50 лет этой истине поменяться.
Почему приходили именно сюда – сложнейший вопрос. Похожие ландшафты есть вокруг. Специально для этих целей делали реконструкцию истории развития одной из балок. Балка – это малая сухая долина, в которой сосредоточено большое количество памятников. Мы бурили поперёк неё, датировали отложения, пытались восстановить историю того, когда она углублялась, когда она заполнялась, каким образом образовывались вторая и первая террасы, н которых основные стоянки расположены.
И у нас получилось, что в конце средневалдайской эпохи, порядка 40-30 тысяч лет назад, эти все балки были достаточно глубоко врезаны, углублены. Они вскрывали водоносные горизонты. Там и сейчас ручьи текут. А потом там происходило заполнение. И если посмотреть окружающие ландшафты, там не везде есть ручьи в балках. И самое главное: если посмотреть на геологическое строение, то основные водоупоры, которые держат воду, здесь достаточно высоко, их можно вскрыть эрозией. А вниз по Дону, к югу, они погружаются. И есть предположение, что, возможно, здесь в засушливые эпизоды ледниковой эпохи в балках вода могла сохраняться, а ниже по течению Дона она могла пересыхать, хотя ландшафты там похожие. Такие экстремальные климатические эпизоды могли длиться десятилетиями. А пить хочется каждый день. Это могло обусловить то, что животные, а за ними и люди, приходили именно сюда.
М. Родин: Мы поняли, что стоянка расположена в каком-то углублении, которое защищено от ветра, каких-то непонятных воздействий. Но в то же время там есть вода, это удобное место для жилья. Поэтому там и селились.
А. Панин: Но мы вступаем на опасный путь, потому что Костёнки – это довольно известный памятник, и любое заключение о нём может вызвать разные реакции специалистов. Поэтому, пока это хорошо не опубликовано и не отрецензировано, я остерегусь дальше углубляться в эти вопросы.
М. Родин: На примере Костёнок вы упомянули, что очень часто люди в палеолите жили в очень других условиях. Насколько сильно сейчас ландшафт отличается от того, что было?
А. Панин: Если ландшафт толковать в расширенном смысле, не просто как форму рельефа, а форму рельефа, покрытую почвенным покровом и растительностью, то, конечно, очень сильно отличался.
М. Родин: Тогда это была мамонтовая тундра?
А. Панин: Да, но, с другой стороны, когда ещё в 50-е гг. делались анализы угля из очагов, был выявлен большой спектр древесных пород. Правда, оппоненты потом писали, что определения были ошибочны, но тем не менее.
М. Родин: То есть всё-таки были деревья, а не только высокая трава.
А. Панин: Включая даже, насколько я помню, угли орешника. А это широколиственная порода, которая вообще требует тепла. Поэтому возникали концепции, что, возможно, там были т.н. рефугиумы. Когда у вас везде плоско – то будет всё одинаково. Когда у вас большие перепады высот – тогда у вас большое разнообразие микрообстановок. Здесь побольше тени, и это может быть хорошо в жарких, засушливых условиях, т.к. здесь вода будет меньше испаряться. Здесь побольше света – в холодных условиях такая обстановка будет благоприятна. Разнообразный благодаря эрозионному расчленению ландшафт позволял адаптироваться людям при изменениях природной обстановки.
М. Родин: Стоит ли на ваших масштабах отличать мезолит от палеолита, или мы можем сразу к неолиту перейти?
А. Панин: По неолиту у меня персонально мало опыта работы на стоянках. Я работаю либо по палеолиту, либо по Средневековью. Памятники мезолита тоже интересны. Алексей Николаевич Сорокин из Института археологии, д.и.н., занимается исследованием мезолитических стоянок в районе деревни Минино на Дубне. Там Дубнинская низина, т.н. Заболотский торфяник. Сейчас там не топи, но мокровато. А в основании этого торфяника – культурные слои несколько стоянок.
Там стоит очень чёткая проблема. Была концепция, которая до сих пор популярна, что последний ледник в валдайскую эпоху, 20000 лет назад, довольно сильно подпруживал Волгу. А Волга тогда текла в другое место. Верховья Волги тогда не принадлежали нынешней Волге (так долгое время считалось). И весь бассейн Волги выше известного города Плёса давал сток либо на север, либо на северо-запад. И только в последней ледниковой эпохе в районе Плёса произошёл прорыв и Волга соединилась в современную речную систему. А до этого там существовали огромные подпрудные озёра. В том числе одно из них, Тверское озеро, заходило в Дубнинскую низину. А мы там имеем стоянки древних людей. Нужно было понять, что это был за ландшафт. Они сидели на берегах озёр, ловили рыбу? Или что здесь было?
Здесь совершенно конкретная палеогеографическая, геоморфологическая концепция была воспринята археологами, чтобы объяснить древний ландшафт. А там, Алексей Николаевич мне сказал, уже появились и позднеплейстоценовые даты, то есть это, видимо, не только мезолит. Но пока я не буду углубляться в это. Скажем так: в основном это мезолит.
Что это было? Это какие-то остаточные озёра, оставшиеся после того, как сошло гигантское Тверское озеро, или что? Мы там поработали, и пока получается, что, видимо, никакого гигантского озера не было. И по другим данным этих гигантских озёр нет. По нашим данным, Волга у Плёса прорвалась ещё в конце предпоследней ледниковой эпохи, примерно 150000 лет назад, а не 15000, как предполагалось. Озёра были, но не такие гигантские.
На Дубнинской низине сама река Дубна унаследовала огромную котловину, с которой не могла справиться. Поэтому там такая заболоченность. Котловина выработана не рекой. Когда река сама вырабатывает себе долину, она её под себя приспосабливает. Когда ей достаётся обширная низина –делать нечего, она разливается, получаются разнообразные болота и озёра.
В конце последней ледниковой эпохи река Дубна всё-таки текла. Но при этом палеотопография была значительно расчленённее, чем сейчас. Если сейчас там плюс-минус полметра, то было плюс-минус два метра. Это, видимо, было уже существенно. Были какие-то локальные озерца, была сама река, где рыболовы (эти люди были в значительной степени рыболовами: там находят разные снасти ) могли найти себе пропитание.
Я не могу сказать, что всё это нравится нашим заказчикам. Но часто так бывает, что нам приходится разочаровывать археологов, потому что те концепции, которые у них были в голове до того, как они нас пригласили, часто разрушаются.
М. Родин: Вы подробно описываете, как ландшафты выглядели в разные периоды. Я был в нескольких разведках и примерно понимаю, как археологи мыслят. Они знают свою культуру и ищут, например, городище своей культуры. И понимают, как люди той культуры любили селиться. Они идут по ландшафту и смотрят: «Ага, здесь мысок, значит, тут могло быть городище» и начинают там шурфить. А на самом деле ландшафт раньше мог быть совсем другой. Для современности это может быть совсем неочевидное место. Тут сейчас ничего нет, а раньше текла река. Археологи берут ваши карты, чтобы искать такие места, поселения?
А. Панин: Карты – это громко сказано. Потому что откартировать в такой детальности древний ландшафт – это чудовищная работа, это невозможно. Если мы какие-то карты делаем, то по итогу нескольких лет работ на одном памятнике. Там нужна сетка бурения 10х10 м, как мы сделали в Гнёздово, и там мы смогли откартировать положение культурного слоя и построить карту палеотопографии. Но это потребовало нескольких лет усилий большого коллектива. Поэтому выложить карту половины Европейской части России и сказать археологам «берите» — невозможно.
М. Родин: Скорее в обратном порядке: у нас есть стоянка, и вы для неё можете нарисовать карту.
А. Панин: Совершенно верно. Нас приглашают. Мы используем эту возможность и для себя. Просто так в чистое поле ты не придёшь и не будешь вкладывать такие огромные усилия и финансовые средства. Современная наука дорогая. Мало раскопать, нужно хотя бы по минимуму продатировать. Методы датирования разные, все они дорогие, дат нужно много. Помимо этого есть другие аналитические методы, чтобы была доказательная база для каких-то утверждений. Верхоглядство в науке уже закончилось. Сейчас мы должны всё обосновывать аналитическими методами, есть принятый набор анализов, который нужно делать.
М. Родин: Если говорить о методах, как вообще это происходит? Вы приходите с буром и вытаскиваете колонки из земли?
А. Панин: Зависит от поставленной задачи (а помимо поставленной задачи мы пытаемся удовлетворить и собственный интерес). Например, в Гнёздово нас пригласила Вероника Владиславовна Мурашёва из ГИМа. Всегда считалось, что Гнёздовские городище и селище располагались на террасе, вне сферы доступа реки. Те сто с лишним лет, что памятник известен, раскапывали именно там. А в середине 90-х гг. случайно копнули на пойме Днепра.
М. Родин: То есть в более низкой части.
А. Панин: Которая затапливается рекой, где, по идее, нормальный человек не поселится.
М. Родин: Сейчас затапливается.
А. Панин: Совершенно верно. Логика археологов, которые сто с лишним лет копали буквально в ста метрах на горке, а сюда не спускались: какой толк, кто здесь будет жить? Приехал Сергей Николаевич Седов, очень известный почвовед, который знает, что на поймах рек есть погребённые почвы зонального типа, свидетельствующие о том, что в прошлом были эпохи, когда столетиями или тысячелетиями пойма не затапливалась, и здесь можно вполне было жить. И там действительно нашли культурный слой. С тех пор уже двадцать с лишним лет там копает ГИМ.
М. Родин: Это значит, что у тебя есть погребённая почва (собственно то, где интересно копать), а над ней огромный слой пустой породы, которую рекой нанесло.
А. Панин: Метр-полтора, кое-где и до трёх метров. В Гнёздово очень интересная ситуация. Я там работаю уже 15 лет, и многие вещи только-только начал понимать.
Зачем нас туда позвали? Там есть озеро Бездонка подпрямоугольной формы. К нему ведёт от мелкой речки Свинец, которая впадает в Днепр, трапециевидная щель, очень похожая на искусственный канал. Вопрос был, не вырыто ли это людьми. Шли поиски порта, там явно была какая-то портовая деятельность. Не было ли само озеро вырыто специально как искусственная гавань?
М. Родин: То есть ещё в те времена.
А. Панин: Да, в IX-XI вв.
С этого всё началось. Дальше получилось, что — нет. Бездонка сначала не была озером. Это была яма, высверленная катастрофическим половодьем на Днепре порядка 2500 лет назад, когда ещё людей тут не было. А потом, когда гнёздовцы сюда пришли, это был, по-видимому, мелководный залив, куда они могли действительно «парковать» свои суда. Как считает В.В. Мурашёва, это был первый порт. А потом сюда пришёл Днепр и стал наваливать прирусловой вал, который сейчас прекрасно там виден, и подпруживать его.
М. Родин: Т.е. делать из него обособленное озеро.
А. Панин: Совершенно верно. IX-X в. Видимо, водоём всё-таки был небольшой, но не такой. Уровень озера был на два метра ниже, чем сейчас. Уровень воды был ниже, чем современное дно озера. И само озеро в том виде, в котором мы сейчас его видим, возникло за счёт подпруживания Днепром, который навалил этот вал. Там в одном из раскопов реконструируется песчаный ландшафт, где люди живут вполне комфортно. Потом т.н. стерильная прослойка, уже паводочная, и потом начинаются следы борьбы с обводнением.
М. Родин: То есть вы видите следы сооружений.
А. Панин: Это уже делают археологи, которые по сантиметрам изучают свои раскопы.
М. Родин: Мы видим, как люди боролись с водой, строили какие-то ровики, сооружения.
А. Панин: Да. А нам удаётся это связать с реальными изменениями ландшафта. Примерно на это же время попадает весь этот процесс. Днепр подошёл, стал подпруживать своим валом, уровень воды стал расти. В конце концов, портовая деятельность была перенесена на новый берег Днепра. Есть раскоп, где есть эти следы.
Каждый год встаёт проблема, где копать. Некоторые раскопы продолжаются из года в год, а где-то хочется сделать ещё разведку. И мы для этих целей предложили сделать по сетке бурения с тем, чтобы понять конфигурацию культурного слоя. И вроде получилось это. Только благодаря тому, что культурный слой ложится, во-первых, на хорошо развитую почву, которая больше тысячи лет формировалась, и в кернах наших скважин она очень хорошо видна. По сетке мы разбурили, и удалось нарисовать примерный контур, как залегает здесь культурный слой. А по нему, соответственно, восстановить палеотопографию. Это же поверхность рельефа. Где-то на глубине полметра, где-то – 2 м, или даже больше. Соответственно мы из современного цифрового агрорельефа вычли мощность отложений, которые над культурным слоем, и получили палеотопографию. Но это буквально единичный случай, потому что это 200 скважин.
М. Родин: Мы у себя в журнале “Proshloe” выкладывали видео. Нам показывали Каинов с Новиковым, как они сделали лидарную съёмку, на неё ваши данные наложили и сделали 3D-модель средневековой топографии.
А. Панин: Я не видел. Но, думаю, видимо наши, потому что других нет. У них есть и свои данные, конечно, хотя они не на пойме копают. Каинов копает курганы, а Новиков в основном копает террасы.
М. Родин: Вы вместе с археологами восстанавливаете прямо по десятилетиям, как меняется топография какого-то конкретного поселения. Какой масштаб этих изменений?
А. Панин: Где-то удаётся какие-то события датировать и с декадной точностью. Но это очень сложно. В основном наш масштаб времени – это столетия. В этом веке река пришла, в этом – ушла. К сожалению, точнее мы не можем. Потому что основной метод датирования в этом масштабе времени – радиоуглеродный метод. А он точнее не может. Есть ошибка измерения, есть процедура калибровки, перевод из радиоуглеродного возраста в календарный или в астрономический. Там чаще всего эта дата разлетается ещё больше.
Если вы нашли какое-то бревно, вы можете продатировать отдельные годичные кольца, например, взяв по 10 колец, построить график, и провести процедуру, которая по-английски называется «wiggle matching», это можно перевести, как согласование вариаций калибровочной кривой. Это как отпечаток пальца, грубо говоря. Прислонить друг к другу и таким образом получить время рубки или гибели этого дерева, даже если нет дендрохронологической таблицы для этого региона. Этот метод может использоваться, чтобы привязывать дендроданные, которые не заякорены к современности.
М. Родин: Когда нет данных о кольцах от современности к древности.
А. Панин: Да, т.н. висячая хронология, когда у вас есть ствол, но у него нет пересечений с рядом, который идёт до современности. Можно таким методом привязать дендроданные хотя бы до десятилетия. Мы пытались такую работу сделать в Гнёздово. И оказалось, что всё-таки Гнёздово возникло не в конце IX в., а пораньше. Не буду говорить сейчас точно.
М. Родин: Пораньше насколько?
А. Панин: Не моё право об этом говорить, потому что это археологический памятник. Когда это будет, наконец, опубликовано – тогда будем говорить. По-видимому, ближе к началу IX в. Но не моё право об этом рассуждать. Я лишь подталкивал, чтобы эти работы были сделаны. Потому что у нас есть хороший опыт с другим археологическим памятником.
На Оку меня пригласил работать Александр Сергеевич Сыроватко, начальник Коломенского археологического центра. Там у него интересный памятник эпохи Тёмных веков: Щурово. Это пойма правого берега Оки. Не совсем пойма: часть памятника на песчаном мысике-террасе, а часть – на пойме. Там удалось зафиксировать удивительную вещь: в течение всего голоцена этот участок поймы не затапливался. А начиная с эпохи Алексея Михайловича и дальше в XVIII в. с пиком при Екатерине Великой (я упоминаю имена монархов, потому что хронология сделана по монетным находкам) этот террасовый мысик заливался. Во времена Алексея Михайловича началось затопление поймы, а во времена Екатерины паводки были метра на три выше, чем сейчас. Под слоем суглинистого аллювия были найдены следы древней пашни, которые чудом не были уничтожены. У нас вышла статья в одном международном журнале, где мы пишем про хронологию паводков, которые идут с первой трети XVII в. и до второй половины XVIII в. , потому что их Следы этих паводков почвоведы, геологи, геоморфологи видели в поймах рек повсеместно, но для Русской равнины это первый случай их точного датирования. Есть погребённая почва, которой примерно тысяча лет, она очень широко встречается по центру Русской равнины. Над ней — слоистый аллювий. И всегда, со времён нашего классика Докучаева, это связывали с хозяйственной деятельностью людей. Распахали территории, снесли леса, активизировалась эрозия, нарушился водный режим. Вот вам и паводки возросли. И с полей наносы пришли сюда, в реки.
У нас давно были сомнения, что тут такая прямая связь. Просто потому, что следы в поймах повсеместны, а человеческая деятельность в те времена была локальной. Здесь, на Оке, это никак не сходится, потому что пик распашки был гораздо раньше, чем начались паводки. И начались они во времена Смуты, когда население здесь просто всё покинуло, и вся пашня заросла. Поэтому здесь паводковая активность находится в обратной связи с хозяйственным освоением бассейна Оки.
М. Родин: Получается, хозяйство не повлияло.
А. Панин: Получается, что оно не повлияло в таких масштабах. Это хороший пример, когда данные археологии вместе с геоморфологией позволяют развеять стереотипы в палеогеографии и в исторической географии. Нам ведь нужно иметь реалистичное представление о масштабах воздействия человека на природу, чтобы понимать современное состояние ландшафта и делать какой-то прогноз.
М. Родин: Давайте поговорим о самом точном датировании.
А. Панин: У нас в своё время гремел известный проект Пор-Бажын. Это озеро в труднодоступном районе в Туве недалеко от границы с Монголией. Озеро во внутригорной котловине, на озере остров, на острове крепость, как её изначально называли. С конца XIX в. профессиональные исследователи бывали там буквально пару раз. Последние раскопки там были в конце 50-х-начале 60-х гг. С тех пор утвердилось мнение, что это одна из крепостей времён третьего Уйгурского каганата, которая построена в 750 г. Это всё было установлено довольно косвенным путём.
Потом были охранные раскопки, потому что были подозрения, что остров, на котором расположена крепость, активно разрушается озером. Многие стены крепости сильно провалены. И было впечатление, что еще несколько лет – и ничего этого уже не будет. Поэтому под патронажем Сергея Кужугетовича Шойгу, уроженца тех мест и большого любителя археологии, был организован большой проект.
Вот сухой остаток. Археологи всё это раскопали и обнаружили удивительную вещь: там нет культурного слоя. Это огромное сооружение построили и никак не использовали. Там не было ни монет, ничего. Поэтому археологическими методами не удалось уточнить время его сооружения. Это эпохи разных каганов, которые сменяли друг друга. Там разный контекст: культ бога Солнца и манихейство.
И еще у археологов бытовало мнение, что в VIII в., когда строили эту крепость, никакого озера не было, оно появилось позднее. Была гипотеза об искусственном происхождении: построили, потом специально затопили.
М. Родин: Как ров.
А. Панин: Да. Мы это всё изучили и получили, что озеро образовалось 11 тысяч лет назад. Остров – это большой бугор криогенного пучения, что вполне характерно для области мерзлоты. Он появился порядка 4-5 тыс. лет назад, сначала был больше, потом стал немного разрушаться.
М. Родин: То есть он как бы всплыл внутри озера.
А. Панин: Совершенно верно. Дно озера очень мелкое, и оно вспучилось. Всё это было задолго до появления людей. В VIII в. они пришли и строили сразу на острове.
Современные скорости разрушения, на самом деле, не такие чудовищные. Лет ещё 100 как минимум, пока разрушение берегов дойдёт до стен. А там были проекты обнести всё вокруг дамбой, откачать воду, чтобы спасти памятник. Нет, там не надо тратить миллиардов, всё хорошо, разрушение не такое сильное.
Но как были разрушены стены крепости? Мы нашли и продатировали следы трёх землетрясений. Разрушения не за счёт военных действий, не за счёт таяния мерзлоты, а за счёт сейсмической активности.
В основании глинобитных стен были найдены стволы лиственниц, по которым мы применили тот самый wiggle matching. Мы это сделали в 2008 г., и в 2009 г. опубликовали. У нас получалось, что время рубки этой лиственницы, постройки крепости – 770-е гг. Почему это важно? Там в 770-х гг. был другой каган, который принял манихейство, очень непопулярную у уйгуров религию, и в 779 г. там был антиманихейский переворот, когда поубивали знать и в том числе этого кагана. Поэтому мы предположили, что это был манихейский монастырь: он его построил, но не успел использовать.
В 2012 г. в журнале Nature была опубликована статья японцев, которые датировали единичные годичные кольца у себя в Японии, и обнаружили интересное явление значительного роста радиоуглерода в атмосфере в 775 г. Сейчас это астрофизическое событие называют «событие Мияке». Буквально в этом году нам удалось с помощью голландских коллег продатировать спил лиственницы и получить точное время до года, или даже до сезона. Получился 777 г. постройки, т.е. наша первичная гипотеза подтвердилась