Вспоминая метод

Исторический материализм в работах Владимира Сарабьянова

Сведения об авторе:
Мочалов Дмитрий Петрович
Оренбургский государственный педагогический университет
44.04.01 Педагогическое образование, магистерская программа «Историческое образование»

Дмитрий Мочалов о своей работе

Как правило, предметом популярного изложения становится конкретная историческая тема или событие, юбилей которого «на слуху». А между тем коренной вопрос, о доверии к исторической науке и ее статусе, неразрывно связан не с частной проблематикой, а с вопросами методологии.

Ситуация осложняется тем, что и сами историки все еще не до конца отошли от методологического кризиса рубежа тысячелетий. В данной статье на примере работ В.Н. Сарабьянова по историческому материализму наглядно демонстрируется роль метода для исторического познания. Особый акцент сделан на взаимосвязи исторической методологии и философии, которая не всегда очевидна не только людям со стороны, но и самим специалистам.

Цель работы состоит в научно-популярном изложении проблем методологии истории в связи с философией и сохранении памяти о наследии раннесоветской философии.

Задачи:
• сформулировать проблемные моменты в отношении современного исторического сообщества к философии и большим теоретическим обобщениям;
• рассмотреть основные положения школы «механистов» в советской философии в связи с обществоведческой проблематикой;
• проиллюстрировать на примере работ одного из представителей школы связь абстрактных философских вопросов с методологическими установками для конкретного исследования;
• выявить возможное значение опыта преодоления методологического на переломе XX века для современности.

Актуальность материала обусловлена падением доверия к исторической науке в российском обществе и пренебрежением специалистов к методологическим проблемам.

Материал основан на ряде журнальных публикаций ведущих исторических и философских журналов 1920-х гг. и обществоведческих работах Владимира Николаевича Сарабьянова, написанных в тот период.

Работа: лонгрид

Трудная судьба философии

Нет, наверное, такого предмета, который был бы недооценен в наши дни более чем философия. В том числе и среди историков. И дело не только в студентах, которые традиционно не понимают «зачем она нужна в их профессии», — это происходит со всеми дисциплинами, которые смеют отклоняться от прагматизма современного обучающегося, — но и в самих учебных программах, где часы на этот предмет, в виду его «непрофильности», стремительно сокращают. Если бы все ограничивалось этим!

Нигилизм в духе утверждений что «философия не нужна» или же более мягкое «каждая наука сама себе философия» (на практике тут разница чисто стилистическая и зависит от желания задеть оппонента) – знаковая черта нашей эпохи. Крайний эмпиризм и пренебрежение к «метафизике» всех мастей стал частью стереотипа о человеке науки в массовой культуре. Так что шутки в сторону, а «философию за борт!» [1]. Воистину, история умеет шутить. Тысячелетиями боролись линия Демокрита и линия Платона, а победителем, кажется, выходит «линия Минина»…

Справедливости ради, конкретно на территории Советского Союза для такого нигилизма или же просто прохладного отношения к большим философским системам есть вполне резонная причина – одно время в нашей стране было очень много философии, но она была одна и она была общеобязательна. И качество ее не на всех этапах было удовлетворительным. А потому ничего удивительного нет в том, что когда в исторической науке был запущен демонтаж формационного подхода, «бить» стали не только в марксизм, «бить» стали и в философию вообще.

Для исторической науки «программной», выражаясь старым языком, можно назвать статью А.Я. Гуревича «Теория формаций и реальность истории». Там было следующее: «Философия истории, какова бы она ни была, всегда диктует некую схему, поневоле упрощающую бесконечно красочную и многообразную действительность. Весь вопрос состоит в мере и характере этой схематизации… Опирающийся на источники и на научную традицию историк лишен возможности следовать за философом и социологом в эти заоблачные высоты… Разумеется, он не остается рабом хаоса эмпирических фактов и руководствуется неким общим представлением об историческом процессе. Но здесь-то и возникает вопрос о применимости тех или иных социологических концептов в качестве орудий исторического анализа. Какого “масштаба” и “ранга” познавательные категории пригодны в нашем исследовании — общефилософские и предельно генерализирующие или же “теории среднего уровня”, идеально-типические модели, которые строятся исходя не из глобальных конструкций, а вбирая в себя опыт исторического исследования?..» [2, с. 41-42]. Дабы не злоупотреблять цитированием отметим, что, само собой, Арон Яковлевич был на стороне последнего подхода.

Мы же нескромно позволим себе остаться защитниками безнадежного дела и возьмем на вооружение первую точку зрения, что общефилософские категории, сколь бы абстрактны и сложны они ни были, никуда не уходят в конкретном историческом исследовании, а их решение в ту или иную сторону, осознанное или стихийное, способно оказать серьезное влияние на методологию исследования. И сделаем мы это на примере работ Владимира Николаевича Сарабьянова – известного обществоведа раннесоветского времени. Исторический материализм по-прежнему остается распространенной и понятной в общих чертах большинству читателей историософской системой, так что выполнить нашу задачу на подобном примере будет и быстрее и проще. Параллельно мы затронем и некоторые любопытные аспекты интеллектуальной жизни тех лет.

Мир как механизм. И общество тоже

В своей нашумевшей статье «Мифы и истины в русской философии» Сергей Николаевич Корсаков с горечью констатировал: «…третий столп современной мифологии русской философии — это то, что советская философия, в особенности 1920-х — 1930-х гг., представляет некое «серое пятно», в котором не различимы ни люди, ни события, ни идеи» [3, с. 70]. Увы, таков стереотип, хотя как минимум 1920-е годы были периодом активных дискуссий и даже некоторого разнообразия школ в советском марксизме.

Одной из таких школ были так называемые «механисты», хотя, справедливости ради, сами представители данной школы воспринимали подобное обращение как оскорбление [4, с. 302; 5, с. 114]. Это было не самоназвание, а своего рода кличка, которую дали им ученики А.М. Деборина, сами называющие себя «диалектиками», и прозвища эти в историографии закрепились намертво. Помимо имени из чужих уст, «механистов» отличала и некоторая стихийность формирования, внешний толчок: в школе «диалектиков», сложившейся ранее по хронологии, они увидели угрозу «гегельянствующего марксизма», что и толкнуло их к борьбе [6, с. 132]. Именно к философам-«механистам» и примыкал в философских дискуссиях 1920-х годов Владимир Николаевич Сарабьянов.

Каковы же были основные черты этого направления? Если верить позднесоветским исследователям, то «механисты абсолютизировали механическую форму движения, объявляли диалектику пережитком гегельянщины в марксизме, сводили качественные различия к количественным, сложное к простому, склонялись к подмене диалектического материализма общетеоретическими проблемами естествознания, „механическим воззрением на природу“» [6, с. 64]. Несколько грубо, но вполне достаточно для нашего рассмотрения. Особенно нас тут интересует вопрос о «сводимости». Звучит непонятно, но если заглянуть в конкретные публикации, то станет яснее.

Возьмем того же Владимира Николаевича Сарабьянова. Вот что у него можно прочесть: «Химия уже поглощена физикой, в чем мы лично видим торжество механики, поднявшейся до физики. Объяснять мир физически это значит объяснять его с точки зрения механики, переросшей себя и вынужденной стать физикой… Свести вещь или процесс к физическим процессам означает объяснить эту вещь во всех ее проявлениях движением последних известных нам самодвижущихся частиц, из которых она состоит» [7, с. 154].

Или вот, ещё один замечательный пассаж, вполне в духе времени: «Обычно говорят, что механикой и движением не объяснишь духовных явлений, что органическое необходимо отличать от механического. Я считаю, что такая точка зрения ведет либо к плюрализму, либо к идеализму. Животное – машина, человек – машина, свойство ощущать есть свойство особо организованного механизма» [8, с. 195]

Чтобы одно качество сводить к другому, то есть общество к биологии, биологию к химии, химию к физике и так далее до простейшего движения молекул, надо чтобы весь мир состоял из одних и тех же бескачественных «кирпичиков». Таким образом, материя сводится к «веществу», то есть к тому что можно потрогать, понюхать, увидеть и всякая разница между веща-ми есть лишь разное расположение и количество первочастиц. Положение Ф. Энгельса о том, что философское понятие материи не тождественно ни одному из её конкретных проявлений игнорировалось механистами намеренно, как «устаревшее» [9, с. 39].

Соответственно этому, если всё сводится одно к другому, значит и рассматривать всё можно с точки зрения одних и тех же методов, к чему «механисты» и стремились [5, с. 92]. Любовь Исааковна Аксельрод, одна из представителей направления, помимо того, что призывала к переносу методов естественнонаучного эксперимента в общественные науки [10, с. 12], видела в переносе методов естественных наук на общественные и самую общую программу: «Согласно требованию метода Маркса, социология, философия истории, социальная политика и т.д. должны стать на строго научную почву и работать таким же точным методом, каким работает естествознание» [11, с.8].

Но вот беда — несмотря на столь смелые декларации, механисты редко писали обществоведческую литературу, оставляя реализацию своей программы на будущее. Тем не менее, Владимир Сарабьянов такую попытку предпринял, публикуя в центральных журналах ряд статей, а его учебник «Исторический материализм: популярные очерки» выдержал 8 изданий.

Несмотря на то, что философские дискуссии тех лет чаще апеллировали к вопросам естествознания, они влияли на общественную мысль в целом. Например, за механистическим направлением в философии одно время следила Милица Васильевна Нечкина [12, с. 261-262]. Да и нельзя игнорировать то влияние, которое оказывали на неокрепшие умы молодых советских историков многочисленные в то время учебники по историческому материализму, куда просачивались подобные идеи. Несмотря на то, что уже в недалеком будущем все эти книги попадут в «спецхраны», успело вырасти поколение людей, заучившее их наизусть.

Истмат нас не узнал

Одно из первых и самых важных положений Владимира Сарабьянова, это признание исторического материализма как метода и только. По мнению автора учебника, нет у истмата никакого предмета, никакой особенной области, которой он занимается. Это лишь метод и не более [13, с. 34]. Не углубляясь в подробности, помимо безусловного признания методологической функции, в те годы были варианты дать историческому материализму в качестве предмета человеческое общество, в духе социологии, или же общие закономерности развития.

И эта идея о беспредметности, она закономерна, тут одно цепляет другое. Когда всё качественное своеобразие областей мира сводимо одно к другому, науки, эти самые области изучающие, незачем разделять по своему предмету — разумнее по методам. В свою очередь, поскольку различия между предметами рассмотрения это не достижение, а недоработка, то и метод этот может быть в основе своей только один.

Чего это стоит историку? Помимо равнения на естествознание как на идеал, ещё и отсутствия обратного влияния метода на науки. Владимир Сарабьянов вполне чётко писал — исторический материализм даже не представляет собой чего-то самостоятельного. Были отдельные общественные науки, у них были свои частные методы. И вот на определенном этапе развития они выросли, точнее «свелись» в единый исторический материализм [13, с. 36-38].

Когда никакого особенного предмета рассмотрения нет, то это целое не более чем механическая сумма составляющих ее частей. Какое же тут может быть обратное влияние? Правда, встает вопрос о том, зачем он тогда, такой метод, нужен… Но только у читателя, не у самого автора.

Забавно, но обвинения со стороны критиков в идеализме тут не были пустым звуком. Достаточно было открыть книгу А.Ф. Лосева чтобы увидеть, что произойдет, если отказ от онтологии провести более последовательно: «Нужна ли, напр., убежденность в реальном существовании её [науки – Д. М.] объектов? Я утверждаю, что законы физики и химии совершенно одинаковы и при условии реальности материи и при условии её нереальности и чистой субъективности. Я могу быть вполне убежден в том, что физическая материя совершенно не существует и что она есть порождение моей психики, и все-таки быть настоящим физиком и химиком. Это значит, что научное содержание этих дисциплин совершенно не зависит от философской теории объекта и ни в каком объекте не нуждается» [14, с. 36]. Недаром говорят — крайности сходятся. Люди, стремящиеся тотально математизировать мир, пришли к тому же, к чему и православный мистик.

Далее на очереди ни что иное, как деление наук на идиографические и номотетические. Удивляться здесь не стоит, Владимир Сарабьянов действительно испытывал неокантианское влияние, что замечали уже критики тех лет [15, с. 52-53, 77]. На наш взгляд, есть по этому поводу еще ряд маркеров, которые критик не упомянул, но их лучше оставить специалистам.

Причём в данном случае линия разграничения проходила не по привычной границе гуманитарного и естественнонаучного знания, а между историческим материализмом как методом и частными областями исследования, в том числе историей, как чистой эмпирикой [13, с. 32].

И эта схема двухуровневой науки, где есть уровень «эмпирический» и «теоретический», она была довольно популярна в раннесоветской историософии [16, с. 21-22]. К слову, если копнуть глубже, есть какая-то связь с предложениями А.Я. Гуревича оторвать теорию исторической науки от философии и придвинуть ближе к самой истории. Только здесь эта идея проведена в рамках материалистического подхода и, возможно, именно потому — непоследовательно. Критики из лагеря «диалектиков», в частности Ф. Е. Тележников, последствия реализации подобного плана предвидели и боялись его, а потому стремились связать категориальный аппарат философии и истории, не допустить обособления последнего: «…общеметодологические категории находят полностью применение в области общественных наук и что категории исторического материализма суть лишь конкретная форма всеобщих диалектических законов. Правильное понимание категории диалектического материализма в известной степени предохраняет от искажений, которые могут быть часто невольно допущены при исследовании отдельных проблем марксистской теории общества» [17, с. 258].

Советский историк А.И. Тюменев, пусть и в дискуссии с другим автором, доказывал неразрывную связь индивидуализирующего и генерализирующего метода, как проявление философского вопроса общего и особенного в каждой области: равно как в общественных, так и в естественных науках [18, с. 171-172]. Он отмечал, что относительно двух разных объектов изучения, — природы и общества, — индивидуализирующий метод имеет место быть, он просто находится в разных положениях.

В естественных науках роль его много скромнее, «индивидуальная сторона сходит на нет, совершенно отступая…», а в общественных науках и конкретно в историческом исследовании «индивидуальная сторона его может нас интересовать сама по себе, на что имеются не только субъективные, отмечаемые риккертовоской школой, но и известные объективные причины…» [18, с. 172, 175-176]. Он же откровенно недоумевал: как вообще «нижний» уровень этой модели, то есть непосредственно историческую науку, представлять как дисциплину эмпирическую. Какая здесь эмпирия? «Естествоиспытатель имеет дело с непосредственными реальными данными, с данными, так сказать, осязаемыми, поддающимися непосредственному наблюдению, анализу, экспериментированию, историк, кроме письменных документов и вещественных памятников, не имеет перед собой ничего. Он должен проделать предварительную неблагодарную работу проверки и критики находящихся в его распоряжении источников. Но и после такой проверки он может восстанавливать факты лишь путем воображения, при-том нередко на основании неполных и недостаточных данных. С помощью такого же исключительно мыслительного процесса совершается, наконец, собственно научная работа расчленения и анализа установленного, таким образом, фактического материала» [18, с. 177].

Эта ситуация, к слову, нагляднее всего иллюстрирует связь абстрактных философских вопросов с установками для конкретного исследования. Демонстрируемое В.Н. Сарабьяновым пренебрежение к индивидуальному в общественных науках, попытка дать ему ту же роль, что и в науках естественных, является закономерным следствием избранной им философской системы. Её внутренняя логика подталкивает к механическому переносу естественнонаучных методов на гуманитарные области.

Нонконформизм в духе 20-х

Впрочем, самое интересное начинается тогда, когда Владимир Сарабьянов спускается ещё на один уровень ниже, то есть непосредственно до исторических концепций. Но спускается он туда, как мы уже выяснили, с определенным философским багажом. И содержание его резко выделяло автора в академической среде тех лет. Вместе с тем, эти различия позволяют наглядно продемонстрировать степень академической свободы того времени.

Например, есть у Сарабьянова подобная мысль: «Не имея возможности охватить предмет во всех его проявлениях и в связи со всеми окружающими его вещами, мы должны ставить субъективно-практические задачи: рассматривать его в тех функциях и в тех связях, которые нас в данный момент, в данном месте интересуют» [13, с. 162]. Это приводит автора к признанию философской категории «качество» как чисто субъективной. Всякое представление о различии качеств, о холодном, теплом, красном и т.д. рождается в нашей голове. В действительности это всё сводимо в конечном счете к механическому движению бескачественных единиц. Какие последствия это имело для историка, вооружившегося подобной философской системой? Исторический релятивизм.

Например, по мнению Сарабьянова, Февральская революция была революцией лишь относительно старорежимной России, а относительно Октябрьской революции события февраля 1917 года никакой революцией не являются [13, с. 158-159]. Никакого объективного значения у исторических событий с его точки зрения нет, позиция наблюдателя тут меняет не просто оценку, но и само содержание. Антропоцентризм как он есть, только ярлычка не хватает. Впрочем, это не мешает и сегодня подавать подобные вещи как некое откровение и новый поворот.

В полном согласии с этой установкой В. Н. Сарабьянов декларировал и релятивизм исторической истины в принципе: «Неужели вам неясно, что в девяностых годах XIX в., когда русская промышленность только что начинала становиться машинной индустрией, когда капитализм начинал свое «прогрессивное шествие» особенно скорым шагом, правы были и либералы, и марксисты, каждый с точки зрения своего класса» [19, с. 74]. В более ранней статье: «Мир знает не одну правду, а множество их. Монархия разумна, но и борьба с ней тоже разумна, — говорил Герцен. Не угодно ли выбирать!» [8, с.189].

Современную автору академическую среду рассуждения о том, что у революций нет «объективного исторического значения», а деление на реакционные и революционные классы не нужно, приводили, конечно же, в полный шок [15, с. 196]. И вместе с тем Сарабьянов продолжал публиковаться в ведущих журналах, его книги издавались без купюр.

Стоит отметить, что подобное «вольнодумство» для данного автора было в порядке вещей. Например, в 1926 году он открыто, в главном философском журнале страны, высказывался о том, что по вопросу о «теории иероглифов» целиком и полностью стоит на позиции Г.В. Плеханова и против В.И. Ленина [19, с. 65]. Годом ранее, на замечание одного из критиков о том, что понимание диалектики у Сарабьянова повторяет таковое у Александра Богданова, философского противника Ленина, Владимир Николаевич абсолютно открыто ответил в духе того, что у Богданова написано весьма здраво [8, с. 193], тем самым, по сути, обесценивая ту работу, которую проделывали ортодоксальные марксисты по борьбе с махистскими веяниями в философии.

Несколько позже даже одно из таких высказываний могло стоить человеку головы, но в те годы, на II Всесоюзной конференции марксистско-ленинских учреждений, где В.Н. Сарабьянов входил в состав делегации «механистов», он умудрялся даже нападать на соперников [20], а после официального осуждения выпустил полноценную книгу, в которой громко «хлопнул дверью» [7].

Дальше — больше. Прилежно комментируя классиков марксизма, Сарабьянов вполне соглашается с поздними письмами Ф. Энгельса, где тот пишет об обратном влиянии надстройки на базис, о необходимости учета субъективного фактора, о том, что экономические отношения, хотя и являются ведущими, «в конечном счёте», но всё же входят в более широкую категорию общественных отношений [13, с. 132-133, 136-146]. Как только начинается полемика, маска спадает: «… я утверждаю, что базис переходит от одного качества к другому только в силу своих внутренних противоречий, надстройка же в силу последних может изменяться только в пределах своего качества, т.е. количественно, и стать новым качеством надстройка может лишь под влиянием качественно нового базиса.

Надстройка, далее, обратно влияет на базис, но лишь в пределах его собственного качества; она изменяет его лишь количественно, не будучи в силах и по собственной природе превратить качество базиса в новое» [13, с. 24]. С виду канон соблюден, а ситуация всё равно неловкая.

Не вдаваясь в детали, корни подобной концепции шли к утверждению о том, что категорию производительных сил надо отождествлять с техникой [13, с. 127-130]. Базой для этого было следующее представление о материи: «Мы уже раньше указывали, что под материей марксизм так же, как и материалисты XVIII в. [Позднесоветские обществоведы могли бы впасть в ступор уже здесь: ни Энгельс, ни Ленин, надо понимать, ничего нового в эту категорию в сравнении с французскими просветителями, оказывается, не привнесли! — Д.М.] разумеет все то, что вызывает в нас ощущение, если происходит в соприкосновение с нашими органами чувств. Отсюда нетрудно вывести заключение, что надо понимать под «материальными условиями существования». Это – все те условия, которые носят чувственный характер, т.е. которые мы видим, слышим, осязаем и т.д., и в первую очередь те условия, в которых мы добываем средства своего существования» [13, с. 131]. Такая позиция позволяет отношения производства представлять как отношения между вещами, а не людьми. В таком случае всё абсолютно логично: пришло конвейерное производство — капитализму конец. Никаких субъективных усилий не требуется, сам факт оного уже даёт то самое «несоответствие производительных сил производственным отношениям».

Это была линия на натурализацию общества, представление его как системы вещей, а не мыслящих и действующих людей. И опять крайности из рода «оба хуже»: всё субъективно, антропоцентризм… но сам субъект не нужен! А почему? Всё объяснимо, но объясняемое, то есть онтология, не существенно.

Николай Бухарин в одной из статей против Владимира Сарабьянова ставил вопрос прямо: автоматическая смена надстроек, как простая производная от вызревания базиса, лишает историю всякой пластичности, а события вроде Октябрьской революции, когда политическую власть захватывают ради коренного преобразования базиса, строительства нового общества, и вовсе немыслимыми [21, с. 288]. От себя добавим, что в схему Владимира Сарабьянова совершенно не укладываются и так называемые «революции сверху». Упускается из виду и тот факт, что классические буржуазные революции после победы вынуждены были основательно подвергать ломке унаследованные экономические отношения. Собственно, для этого им и нужен был захват власти. Эти же вопросы, но завуалировано и без явного политического подтекста задавал один из рецензентов в журнале «Под знаменем марксизма» [22, с. 254].

Поразительно, что В.Н. Сарабьянов даже не стал оправдываться и более того, в восьмом издании своей книги взял западного социал-демократа и противника большевизма, Генриха Кунова, имевшего те же взгляды на соотношение надстройки и базиса, под защиту [13, с. 16]. Но, конечно, только в плане методологии. Политические выводы из неё он делал другие.

Исторический материализм — вполне законченная и наиболее распространенная часть марксистского учения, которая, казалось бы, отличается непоколебимой стабильностью. Но как показывает данный пример, если оторвать её от своей философской основы, то даже прилежный пересказ для совпартшкол можно заполнить совсем иным содержанием. Ай да «абстракции»!..

Тоска по методу: незаживающая рана или фантомные боли?

Значительная часть читателей может скептически заметить: в сравнении с введением, ясно только одно — дело действительно безнадёжное! На фоне дальнейшего развития науки значительная часть изложенного — чистейший архаизм. Так разве это не доказательство обратного, того, что нечего философии лезть в историю, что не выйдет из этого ничего кроме голого схематизма?

И как ни странно, такие читатели будут правы. Но совершенно не там, где им кажется. «Механисты», и концепция исторического материализма Владимира Сарабьянова в частности, — дети своего времени, со всеми соответствующими плюсами и минусами. Хотя в то время была, конечно, и другая философская школа, и отдельные оригинальные авторы, что называется «вне категорий».

Давайте посмотрим, в целом, не решаем ли мы и сегодня тех же самых проблем? Точные методы в общественных науках, размежевание и взаимопроникновение дисциплин, субъект в истории и т.д. Но тогда нужно ставить вопрос — а можем ли мы решать всё те же задачи, отказавшись от предельного обобщения? Какова цена всем «теориям среднего уровня» и «социологическим концептам», основанным на конкретном историческом материале, в их отрыве от общефилософской базы?

Другой момент. Много есть исторических методов, хороших и разных, уходящих корнями в разные школы. И очень часто закрывают глаза на их эклектическое смешение, лишь бы работа была внешне непротиворечива. А внутренне? Ведь стоит огромный вопрос: машина собрана из разных частей, а заведётся ли, а поедет? Зачастую концепции самых разных уровней в «статике» смотрятся безупречно, а вот в «динамике» разваливаются на раз. В применении к истории, не значит ли встраивание в ещё большую систему, соблюдение внутренней логики в соответствии с этой системой, адекватную замену динамике, которая могла бы показать, не разваливается ли построение?

Стоит задать вопрос и о самой этой логике. Есть промышленный пере-ворот вообще, как понятие, а есть конкретные промышленные перевороты в каждой из стран. Можно ли выяснять их двустороннюю связь сугубо на историческом материале? Конечно же можно! Но не нужна ли нам особая логика того, как строятся подобные связи? А не должна ли она в таком случае опираться на большее количество областей, чем одна только человеческая история?

Не хочется в качестве вывода говорить каких-то банальностей вроде «обоснования значимости», «наглядно продемонстрировано…». Аргументы в пользу философии это не ответы — это сами вопросы.

Мнение специалиста

Работа посвящена важной теме, вызывающей споры и непонимание на протяжении многих десятилетий, а именно, проблеме наследия раннесоветской философии. На примере работ В. Н. Сарабьянова по историческому материализму автор наглядно демонстрируют роль метода для исторического познания, взаимосвязь методологии истории и философии. 

Автор продемонстрировал владение историографическим методом, рассмотрел и проанализировал основные концепции В. Н. Сарабьянова в контексте методологии выбранного периода. При этом работа выполнена в научно-популярном стиле, доступном для понимания широкой аудитории. Работа отличается оригинальным оформлением с использованием инфографики. 

Если говорить о недостатках, то автор, преследуя цель популяризации сложных концептов, упростил в некоторых аспектах столь сложную тему. Впрочем, серьёзно исказить ту картину, которая представлена в конкурсной работе, этот недочёт не смог. 

• Список используемой литературы и источники

  1. Минин, С.К. Философию за борт! // Под знаменем марксизма. 1922. № 5-6. С. 122-127.
  2. Гуревич, А.Я. Теория формаций и реальность истории // Вопросы философии. 1990. № 11. С. 31-43.
  3. Корсаков, С.Н. Мифы и истины в истории русской философии // Вопросы философии. 2015. № 5. С. 69-85.
  4. Аксельрод (Ортодокс), Л.И. Мой ответ // Диалектика в природе. Сборник второй. Вологда: Северный печатник, 1927. С. 301-304.
  5. Варьяш, А.И. Об общих законах диалектики в книге Энгельса «Диалектика Природы» // Диалектика в природе. Сборник третий. Вологда: Северный печатник, 1928. С. 76-128.
  6. Чагин Б.А., Клушин В.И. Исторический материализм в СССР в переходный период 1917-1936 гг. : Ист.-социол. очерк. М. : Наука, 1986. – 439 с.
  7. Сарабьянов, В.Н. В защиту философии марксизма. М., Л. : ГИЗ, 1929.–189 с.
  8. Сарабьянов, В.Н. О некоторых спорных проблемах диалектики // Под знаменем марксизма. 1925. № 12. С. 179-196.
  9. Степанов, И.И. Диалектический материализм и Деборинская школа. М.: Гос. изд-во ; Л. : Гос. Изд-во, 1928. – 160 с.
  10. Аксельрод (Ортодокс), Л.И. Критика основ буржуазного обществоведения и материалистическое понимание истории : курс лекций. Изд. 2-е. М. : Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2011. – 104 с.
  11. Аксельрод (Ортодокс), Л.И. Идеалистическая диалектика Гегеля и материалистическая диалектика Маркса. Изд. 2-е. М. : Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2010. – 98 с.
  12. Тихонов, В.В. Историк Милица Нечкина и культурно-интеллектуальная революция // Вестник СПбГУ. Серия 2. История. 2019. №1. С. 256-265.
  13. Сарабьянов, В.Н. Исторический материализм : Популярные очерки. Изд. 8-е. М., Л. : Московский рабочий, 1926. – 187 с.
  14. Лосев, А.Ф. Философия. Мифология. Культура. М. : Политиздат, 1991. – 524 с.
  15. Столяров, А.К. Субъективизм механистов и проблема качества. М., Л. : Московский рабочий, 1929. – 199 с.
  16. Бухарин, Н.И. Теория исторического материализма : Популярный учебник марксистской социологии. М. : Вече, 2008. – 382 с.
  17. Тележников, Ф.Е. Оранский. Основные вопросы марксистской социологии // Вестник Коммунистической академии. 1929. №32. С. 258-260.
  18. Тюменев, А.И. Индивидуализирующий и генерализирующий методы в исторической науке // Историк-марксист. 1929. №12. С.153-184.
  19. Сарабьянов, В.Н. Как иные товарищи творят ревизионизм // Под знаменем марксизма. 1926. № 6. С. 61-75.
  20. Выступление В.Н. Сарабьянова // Современные проблемы философии марксизма : Доклад А.М. Деборина : Прения по докладу и заключительное
  слово. М. : Изд-во Коммун. акад., 1929. С. 71-78.
  21. Бухарин, Н.И. По скучной дороге (ответ моим критикам) // Красная новь. 1923. №1. С. 275-289.
  22. Ширвин[дт], М.Л. Сарабьянов. — «Исторический материализм» // Под знаменем марксизма. 1923. №2-3. С. 253-255.е