О двойственных особенностях этики средневекового студенчества в «Кентерберийских рассказах» Дж. Чосера

Сведения об авторе:
Битиев Давид Владимирович
Северо-Осетинский государственный университет
им. К.Л. Хетагурова
исторический факультет, 3 курс

Давид Битиев о своей работе

Цель данной работы видится в выявлении и анализе элементов контркультуры средневекового студенчества по материалам поэмы Джеффри Чосера «Кентерберийские рассказы». В соответствии с целью был рассмотрен Основной Пролог как важное место произведения, в котором его автор развивает свою собственную систему образов, структурируя её, и выстраивает в соответствии с определённым замыслом. Кроме того, проанализированы и отдельные рассказы, в которых заметную роль играли студенты.

Актуальность темы определяется ростом популярности проблем, связанных с культурно-антропологическим поворотом в истории. В исторической науке прошлых веков господствовало мнение, что источники достоверно отражают реальность. Под влиянием Второй мировой войны, деколонизации, демократизации, информатизации, возникновения общества массового потребления возникло неприятие глобальных объяснительных схем (как это имело место у Маркса). Во всех гуманитарных науках начался поиск новой цивилизационной парадигмы. Сильное влияние на историческое знание оказали философы, лингвисты и антропологи. На состоянии отечественной науки отразились политический кризис и последовавший за ним распад СССР, отказ от марксистско-ленинской идеологии. В исторической науке произошёл так называемый «культурный поворот», в ходе которого в центре современных дискуссий оказалась культура. Культурный поворот во второй половине XX века можно отнести либо к социальным изменениям, либо к изменению научного подхода в рамках академического знания. Согласно первому взгляду, в развитых обществах культура играет более значимую роль, что соответствует понятию постмодерна как исторической эпохи, в которой подчёркивается важность искусства и культуры для образования, морального развития, социальной критики и изменений. Неослабевающий интерес к истории ментальных структур актуализирует, в частности, изучение литературного наследия Средневековья.

Основным источником для настоящего исследования послужило, как было сказано выше, произведение Дж. Чосера «Кентерберийские рассказы». В процессе работы использовался оригинальный текст на среднеанглийском [1], а также русскоязычный перевод [2]. В качестве дополнительного материала была привлечена «Божественная комедия» Д. Алигьери [3], а также «История» Геродота [4].   

Работа: лонгрид

Введение

Джеффри Чосер – английский поэт XIV в., считается одним из основоположников литературного английского языка, автор «Кентерберийских рассказов». Поэма создавалась в период крупных потрясений, таких как Столетняя война (1337-1453), крестьянское восстание (1381). Именно в этот период происходило сплочение населения Англии в единую нацию. При этом сам автор находился в гуще событий. В молодости он участвовал в военных действиях, попал в плен, но был выкуплен. Во время крестьянских волнений он находился в осаждённой столице. Всю жизнь он занимал высокие посты и имел среди друзей крупных общественных и политических деятелей. Неоднократно выполнял поручения «дипломатического свойства» [5, 13] в разных странах Европы, в т. ч. в Италии и Франции. В ходе этих поездок он знакомится с культурой этих стран. Так, во время визитов в Италию он приобрёл книги Петрарки, Боккаччо, а также «рукопись “Божественной комедии” Данте» [5, 14]. Некоторые из этих произведений стали источниками заимствования сюжетов для работ самого Чосера.

«Кентерберийские рассказы» представляют собой цельное поэтическое произведение, хотя есть и фрагменты в прозе. Все части скреплены между собой при помощи общего контекста: действие книги происходит во время паломничества из Лондона в Кентербери к мощам св. Фомы Беккета. В предместьях Лондона встречаются представители практически всех сословий английского общества того времени. Весёлый трактирщик вызвался проводить паломников, а чтобы скоротать время, он решает устроить своеобразное соревнование на лучшую историю. Именно из этих рассказов с прологами к ним, а также общения слушателей в перерывах между монологами и состоит книга.

Знакомство с текстом произведения даёт информацию о некоторых особенностях жизни тогдашних студентов, что для нас очень важно.

Постижение мировоззрения человека Средневековья – непростая задача, сложность которой усугубляется закрытостью общественных структур, образованных по корпоративному принципу. Феодальное «объячеивание» (Фосье) не могло не сопровождаться «объячеиванием» сознания людей, принадлежавших к различным обособленным сообществам. В «Кентерберийских рассказах» изображена целая панорама образов людей-представителей этих сообществ, в силу чего данное произведение является ценнейшим источником для изучения элементов мировоззрения и системы поведенческих норм, носивших корпоративный характер.

Университет являлся принципиально новой формой образовательного учреждения не только для Европы, но и для всего мира. Он сочетал в себе черты ремесленного цеха с присущей ему замкнутостью, но в то же время обладал особыми привилегиями, сравнимыми с преимуществами духовенства. Благодаря своей устойчивой структуре и частичной автономии университет смог выработать устойчивую систему норм корпоративной этики, пережившую Средневековье.

Глава I.: Основной пролог: системообразующий фрагмент произведения и отправная точка в исследовании

1.1. Паломничество к святым мощам

В «Рассказах» Джеффри Чосер изображает средневековое паломничество. Уже фабула произведения вызывает недоумение: в современном представлении путешествие к святым местам предполагает полную устремлённость к Богу, ведь ещё Иисус говорил «кто хочет идти за Мной, отвергни себя, возьми крест свой, и следуй за Мной» (Мк. 8:37). В Основном прологе, на первый взгляд, персонажи действительно соответствуют такому представлению. Однако, совершенно очевидно, что в произведении паломничество изображено не как духовная миссия, а как развлечение: паломники пьют, веселятся, рассказывают друг другу истории, большая часть которых совсем не о святых и мучениках, а о вполне обычных людях, находящихся в комичных и вполне обыденных ситуациях, чаще скабрезного характера.

Стоит иметь в виду особую роль паломничества в средневековой жизни. Автор начинает Основной пролог с отвлечённой зарисовки природы: «When that Aprille with his showres swoot//The drought of Marche hath perced to the root,//And bathed every veyn in suche licour,//From which vertu engendred is the flour» [1, 15] (Когда Апрель обильными дождями//Разрыхлил землю, взрытую ростками,//И, мартовскую жажду утоля,//От корня до зелёного стебля) [2, 45]. Затем он отмечает, что именно в это время всеобщего природного подъёма и пробуждения «паломников бессчётных вереницы» [2, 45] отправляются в путь к мощам св. Бекета. И в этом всеобщем потоке автор выделяет определённую группу паломников, с которыми ему пришлось отправиться в дорогу.

Создаётся впечатление, что спутники Чосера ничем не выделялись из общего числа пилигримов, а значит и их поведение, столь сильно отличавшееся от представлений о христианской морали, не казались современникам чем-то из ряда вон выходящим. И в этом образе паломничества, изображённом автором, уже улавливается намёк на его двойственную социальную природу: с одной стороны – духовное действо, с другой – способ развлечься, повеселиться и порадоваться жизни, протекавшей размеренно и не выделявшейся обилием ярких событий.

1.2. Студент-рассказчик

Обратимся к описанию Студента. В Основном Прологе Трактирщик, обращаясь к Студенту, отмечает: «Да что вы спите, что ли, сэр студент? … Вам фату и лент — / И в точности вы были бы невеста» [2, 451]. Судя по диалогам между персонажами, Студент действительно был немногословен, можно предположить, что он намеренно не шёл на контакт со своими спутниками. Кроме того, автор заостряет внимание на материальном положении студента: «As lene was his hors as is a rake,/And he was not right fat, I undertake;/But lokede hollow, and therto soberly» [1, 21].В переводе И. Кашкина это звучит следующим образом: «Не конь под ним, а щипаная галка,/И самого студента было жалко — /Такой он был обтрёпанный, убогий,/Худой, измученный плохой дорогой» [2, 53]. При этом он инфантилен и совершенно не приспособлен к жизни: «Он ни прихода не сумел добыть, /Ни службы канцелярской…» [2, 53]. Бедность в данном случае не была для него особой проблемой, скорее наоборот. Его интересует одна лишь учёба.

Что можно назвать «социальным образом» студента? Автор «Рассказов» рисует портрет Студента настолько жалким, что невольно возникает подозрение, что бедность эта показная и является частью «общей игры», суть которой проясняется, когда сам Чосер, словно для контраста, изображает образ Юриста (у Чосера – Sergeant of Lawe) – представителя другой корпорации – в образе преуспевающего буржуа.

Юрист отличается деловитостью, умением зарабатывать на своих знаниях (кстати, приобретённых в университете): «His word of law might never be suspecte./Nowher so busy a man in eny case,/And yet he semed busier than he was» [1, 22]. В переводе это примерно означает: «Его решения никто не мог оспорить. /Едва ли можно найти столь занятого человека, /И он даже казался более занятым, чем есть». Курсив неслучаен. В описании образа Юриста мы так же, как и при изображении паломничества, сталкиваемся с двойственностью характеристики: с одной стороны он предстаёт как предельно деловитый и занятой человек, с другой – автор намекает на то, что это всего лишь видимость.

Вышесказанное даёт основание искать аналогичную двойственность и в образе Студента. Предположим, можно говорить о наличии у некоторой части студентов страсти к бедности, которая для них была формой протеста другим корпорациям, в первую очередь горожанам, являвшимся носителями идеалов бюргерства и связанных с тягой к роскоши, демонстрации своего дохода.

1.3. Рассказ Студента и его возможные интерпретации

Важнейшей деталью стоит считать историю, которую автор вкладывает в его уста. В духе характерной для Чосера социальной направленности, школяр рассказывает ожидаемо «правильную» историю с точки зрения средневековой морали. Он представляет собой перевод на английский истории о Гризельде, которая была бедной крестьянкой, но пленила своей красотой местного маркграфа и стала его супругой. Однако семейная жизнь складывалась не совсем хорошо. Муж постоянно испытывал ее, но испытания его выходили за рамки категорий любви/нелюбви. Он лишал свою жену любимых детей, при этом она сама думала, что их убивают по приказу их же отца и ее мужа соответственно. Свои действия маркграф объяснял желанием узнать, насколько верна его жена.

В рассказе все внимание концентрируется на том, как безропотно главная героиня переносит несчастия, обрушивающиеся на неё. Гризельда проявляет не супружескую, а именно вассальную верность. Маркграф дал ей привилегированное положение, за которое она платит своим подчинением, верной супружеской «службой» [2, 453-490]. Гризельда, таким образом, – символ оммажа.

Своим рассказом студент не просто развлекает публику, поддерживает разговор или блистает эрудицией. Он соглашается с необходимостью соблюдения вассальной клятвы, а значит и со всей социальной системой феодальных отношений. В средневековом обществе не было места свободе личности: все от крестьянина до короля имели над собой господина [7, 159]. Очевидно, что в таком социуме одной из главных добродетелей выступает верность. Неслучайно в «Божественной комедии» Данте размещает на нижнем круге ада предателей, в числе которых был Люцифер – предатель божественной власти, а также Брут и Кассий – предатели земной власти и, конечно же, Иуда, как предатель царя земного и небесного [3, 151-153]. Именно изменников в аду ждало самое суровое наказание – быть вмёрзшим в воды озера Коцит.

В «Кентерберийских рассказах» ценность преданности как системообразующего компонента морали обосновывается на примере семейных отношений. Именно в этом и заключается комичность истории студента. Значение рассказа можно интерпретировать как «пощёчину общественному вкусу», если мы учтём, что содержание абсолютного большинства рассказов имело юмористический, скабрезный тон. Вместо того чтобы рассказать очередной пошлый анекдот, Студент рассказывает о безграничной преданности и самоотверженности. Однако это совсем не значит, что студенты были столь утончёнными и возвышенными. Как мы убедимся далее, они были детьми своего времени и своего общества.

1.4 Аббатиса – женственность под маской благочестия

Весьма показательна в отношении двойственности фигура Аббатисы. Она являла собой образец благочестия, воспитанности и такта: «Не поперхнётся крепкою наливкой/Чуть окуная пальчики в подливку, /Не оботрёт их о рукав иль ворот» [2, 49]. Но возникает вопрос, как такая благочестивая монахиня оказалась в столь пёстрой и шумной компании. Очевидно, что она играла некую роль, выполняла определённые действия, которые считались необходимыми для настоятельницы монастыря. Но отпечаток её личности виден в разных особенностях, на которые указывает автор: её поведение имеет подчёркнуто правильный характер, оно выдаёт в ней женщину благородного происхождения, знакомую с этикетом.

Если мы ещё раз присмотримся к её описанию, становится понятно, что в Аббатисе в первую очередь видели знатную женщину, а не монахиню. На это указывает характер описания Эглантины, в котором внешняя, физическая сторона преобладает над внутренней, нравственной: «Точёный нос, приветливые губки/И в рамке алой крохотные зубки,/Глаза прозрачны, серы как стекло/Все взор в ней радовало и влекло» [2, 49]. Автор явно намекает на то, что «влекло» не духовное совершенство, а женственность и манеры дворянки. Её одеяние было богато украшенным, роскошь сопутствовала религиозной атрибутике (чётки из драгоценных материалов – весьма показательная деталь в этом отношении).   

Она рассказывает вполне религиозную историю, но в центре внимания рассказчицы находится не христианский святой, а в первую очередь маленький мальчик, которого она жалеет по-матерински.

Глава II.: Особенности культуры поведения в рассказах «посторонних обывателей»

2.1. «Рассказ Мельника»

Пример Аббатисы неслучаен и является ещё одним примером двойственного образа представителя конкретной корпорации. Ориентируясь на то, что персонажи могли быть описаны «эзоповым языком» следует, что и образ Студента в Основном Прологе мог не соответствовать реальному положению дел. Выше был представлен идеализированный образ студента, однако содержание всего произведения даёт нам несколько иной взгляд на студентов и их поведение.

В «Рассказе Мельника» одним из основных персонажей является школяр Николас, или как его там называют – Душка Николас [2, 136]. С определённой уверенностью можно считать его антагонистом Студента-рассказчика. При этом Николаса зовут так же, как и небесного покровителя студентов. Таким образом, Николас – квинтэссенция студенчества как социального явления. Автор, возможно, иносказательно указывает нам на то, что не Студент из Пролога, а человек, поведением напоминающий Николаса, был негласным эталоном поведения.

 Помимо того, женщина, которую он соблазнял, была женой плотника. В Средние века к мужу Марии, Иосифу, тоже плотнику по профессии, было своеобразное отношение: он рассматривался как комичный персонаж, который даже не знает, от кого забеременела его жена [10, 260]. Такому образу недотёпы соответствует и плотник из «Рассказа Мельника». А все вместе они образуют анти-Святое семейство – престарелый плотник, его молодая жена и школяр, которого приютили в доме.

Нельзя отказать Николасу в наличии черт Студента-рассказчика: «Ученьем неустанным измождённый. /Бывало, сутки он не пьёт, не ест, /До дыр читает ветхий Альмагест» [2, 136]. Та же отчуждённость и самозабвенная жажда знаний, что и у Студента-рассказчика из Пролога, но тут же мы читаем: «Он знал ловушки всякие, секреты/Любви сокрытой, знал её приметы,/Но все уловки изучив,/Как девушка, был скромен и стыдлив» [2, 136]. То, что скрыто от взора в Основном прологе, здесь становится совершенно явным. Благочестие было для школяров явно не «основным инстинктом» в системе норм поведения. Пользуясь своими «навыками», Николас завязывает интрижку с женой плотника. Очевидно, что не только студенты в Средние века могли идти на подобные авантюры, здесь более интересен тот факт, что для школяров это был не просто «зов плоти», а некое действие, имевшее социальную ценность в их корпоративном сообществе.

2.2. «Рассказ Мажордома»

Этот аспект более выпукло проявлен в «Рассказе Мажордома» [2, 161-174]. Опять все сводится к плотскому греху: клерк Алан оказывается в одной постели с женой мельника, а его товарищ Джон – с дочерью этого же персонажа. Помимо юридической ответственности, они рисковали быть искалеченными или убитыми мельником, если он узнает об их проделках.

В данном отрывке привлекает внимание одна деталь, которая прямо указывает на то, что Студент-рассказчик был шаблоном или «одним лицом Януса», при том, что существовало и второе. Когда Джон осознал, что он оказался в проигрыше относительно своего товарища, он говорит: “And when this jape is tald another day,//I sal be held a daf, a cokenay” [1, 114] (И когда эта история станет известна,//Меня сочтут глупцом, безвольным). Как видно из дословного перевода, клерк считал, что те действия, на которые пошёл Алан, а позже и он сам, были желательными в данной ситуации. При этом он вполне осознавал, что поступает аморально и незаконно, но не мог или не хотел ничего поделать. Здесь усматривается проявление некой системы норм, которые прямо противоречили общепринятым образцам поведения и, очевидно, существовали в университетском обществе.

Однако стоит обратить внимание на то, что слово «cokenay» помимо представленного значения переводится также как «избалованный ребёнок», «незрелый». Такой смысловой оттенок указывает на то, что студент, который не ведёт себя противоправно, может показаться незрелым, недостойным того, чтобы называться студентом.

Похожее поведение наблюдается во многих культурах при переходе из одной социальной группы в другую: при инициации, когда посвящаемый уже потерял свой прежний статус, но ещё не приобрёл новый, характеризуется намеренным нарушением общественных норм. По свидетельству Геродота, сарматские женщины могли выйти замуж только после первого убийства врага [4, 216]. В данном случае именно личные качества индивида (доблесть, смелость) определяют степень его зрелости.

Необходимость проявлять некоторые качества определяется тем, что посвящаемый находится в промежуточном состоянии. И пока он не перейдёт в новое состояние, он остаётся в некотором смысле неполноценным, мёртвым, незрелым [11, 64-107].

Можно считать рассматриваемых студентов именно посвящаемыми, ведь они разорвали связь со своей прошлой жизнью, но ещё не нашли своего места в мире. Университет является своеобразным буфером: даёт возможность приобрести качества, которые им пригодятся в будущей жизни, которые определят её. 

До нас дошли отрывочные сведения о наличии ритуалов посвящения новичков в студенты. Так, в немецком анонимном трактате «Manuale scholarium» имеются свидетельства проведения нескольких обрядов, направленных на очищение «плохо пахнущего дикого зверя с рогами», т. е. кандидата в школяры, после которых он мог считаться студентом [12, 210]. Процедура посвящения включала себя принесение телесных повреждений, а также массовые попойки за счёт посвящаемого. Таким образом, он отрекается от своей прошлой жизни и входит в другую среду, правда, получив порцию тумаков от новых «братьев по парте».

Симптоматична фраза, которую обронил Николас, когда соблазнял жену плотника: “A clerk hath litherly byset his while,//But if he cowed a carpenter bygyle.” [1, 92] (Клерк время потерял напрасно, //Раз плотника не смог он объегорить). Если школяр допускает оплошность в своём нарушении установленного порядка, он, по мнению Николаса (и не только его), признается недостойным.

Альтернативные нормы студенческой корпоративной морали, таким образом, представляли собой часть своеобразной контркультуры, нередко шли вразрез с нормами поведения других сообществ или даже всего общества в целом, и могли носить в некотором смысле состязательный характер. Между клерками шло негласное соперничество не только на физическом, но и на интеллектуальном уровне.

2.3. Хулиганы под защитой правовых привилегий

Школяры, безусловно, были полноценными представителями средневекового общества, поскольку в отношении этики не изобретали велосипед, а предпочитали пользоваться уже имеющимся, правда, педали они очень часто крутили в обратную сторону. При этом они имели одно существенное преимущество, заключавшееся в их выгодном правовом и социальном положении. Ввиду этого, у них выработалась некая страсть к беспорядкам, с которой тщетно пытались бороться университетские власти. К концу Средневековья, легитимизовав некоторые виды развлечений, такие как спортивные игры, они смогли снизить напряжение [12, 199]. Условия автономной корпорации выявили, таким образом, тёмную сторону морального сознания, которая заключалась в полном отрицании общепринятых норм, а точнее, в их переворачивании. Следствием этой «перевернутости» становилось противостояние горожан, недовольных беспорядками, причиной которых они считали студентов.

В «Кентерберийских рассказах» конфликт горожан и школяров можно встретить в «Рассказе мельника» [2, 136-158] и «Рассказе Мажордома» [2, 161-174]. В них мы можем явно выделить неприязненное отношение обеих сторон друг к другу. Автор выводит противостояние на уровень борьбы «учёной» философии и мужицкой хитрости. Однако какими бы комичными не казались эти зарисовки, они имели вполне реальные и часто кровавые аналогии. Так, в 1200 г. в Париже имели место погромы, начавшиеся с обычной драки в таверне. Результатом этих событий стало издание королём Филиппом-Августом специального постановления передававшего школяров в ведение церковного суда, а не городского. Не менее примечательны массовые беспорядки в Оксфорде, начавшиеся в день св. Схоластики. Они продолжались три дня и начались с драки в таверне между студентами и хозяином заведения [12, 193]. В обоих случаях отправной точкой являлась пьяная драка, что говорит о том, что студенты имели обыкновение переходить «на тёмную сторону силы», оказываясь в неформальной обстановке.

Причиной таких всплесков агрессии можно с полной уверенностью считать амбивалентность моральных норм студенческого сообщества: они сочетали в себе как общепринятые добродетели, так и пороки, считавшиеся у них «добродетелью».

Глава III.: Возможное объяснение существования университетской контркультуры

3.1. Карнавал студентов

Проанализировав доступные источники, можно выделить двоякий характер в поведении студентов. «Кентерберийские рассказы» показывают, что студент мог быть и тихоней, и буяном, чаще всего это зависело от обстановки.

Примечательно, что у студентов была возможность нарушить строгий распорядок жизни, не попав под наказание и штраф. Имеются в виду многочисленные ежегодные церковные праздники, дни святого покровителя того или иного колледжа или университета, а также разного рода юбилейные торжества. В английских колледжах, например, 6 декабря, в день св. Николая клерки избирали из своей среды т. н. «рождественского короля, который раздавал “индульгенции” и “лиценции”» [12, 205]. Более того, сохранились документы, изданные таким праздничными руководителями: письмо Бальтазара, “короля королей и лорда лордов” дворца (колледжа) Гинкси Холл к “подложному” главе Грик Холла [12, 206], оба находились в Оксфорде. Так они пародировали существовавшую университетскую иерархию или точнее, переворачивали её.

3.2. Амбивалентность студенческого мировоззрения

Аналогичные мероприятия, часто приуроченные к религиозным праздникам, проводились на протяжении всего Средневековья. Так же, как и во время университетских праздников, на таких карнавалах провозглашалась «временная отмена всех иерархических отношений, привилегий, норм и запретов» [13, 15].

Наличие потребности в проведении таких праздников с переворотом социальной структуры свидетельствовало о существовании в сознании средневекового студента двух миров – мира порядка, чистоты, благодати, находящегося в стенах университета и мира греховных соблазнов, невежд, отсутствия строгих правил, расположенного на городских улицах. Праздники и карнавалы помогали на время освободиться от существовавшего порядка вещей, но они не отрицали этот порядок, а лишь на время его переиначивали и даже объединяли [14, 221]. Следовательно, средневековым студентам, как и всем людям Средневековья, была свойственна амбивалентность сознания.

Но, в то же время, у клерков двойственность проявлялась по-своему. Их поведение в одних условиях имело перевёрнутый характер относительно поведения в других. «Карнавал» студентов был выражен в их неофициальном этическом кодексе, который, как было отмечено выше, нарочито противоречил общепринятым идеалам благочестия, а также требованиям, предъявляемым к школярам со стороны самой университетской корпорации, которая парадоксальным образом превратилась в оппозицию сформировавшейся внутри неё студенческой корпорации.

Именно такой «карнавальной» инверсией, скорее всего, объясняется существование норм, одобрявших распутство, пристрастие к алкоголю, агрессивное поведение и пр.

Таким образом, амбивалентность этических норм школяров вытекает из двойственного восприятия ими мира. Специфические условия их жизни создали две среды, в которых к ним предъявлялись совершенно разные требования. Этот эффект усилило ещё и то, что для культуры эпохи Средневековья вообще была характерна амбивалентность мировосприятия. В «Кентерберийских рассказах» это весьма показательно демонстрируется.

Заключение

Подводя итог, можно сказать, что из нескольких сюжетов, имеющих отношение к студентам, наиболее оптимальным можно считать описание в «Рассказе Мельника». Очевидно, что средневековые студенты учились и учились самозабвенно, будучи для этого мотивированными не только соображениями будущего карьерного роста, но и стремлением соответствовать корпоративным нормам. Эта сторона представлена в описании образа жизни и комнаты Николаса. Не стоит забывать и о том, что методы обучения носили, как правило, экстенсивный характер, главный упор делался на заучивание текстов. При этом не оставлена без внимания и обратная сторона в виде описания любовных похождений студента. Через эти сюжеты проглядывают моральные установки школяров, такие как пренебрежительное отношение к горожанам, желание доказать им и товарищам собственное превосходство всеми возможными способами. Заметим, Основной Пролог показывает, что противопоставление студентов и бюргеров достигалось при помощи не одних лишь хулиганских действий, но и создания образа благочестивого и смиренного человека, если этого требовала ситуация.

Наличие обратной стороны объясняется особым положением школяров в правовом поле. Они, по сути, являлись духовными лицами, а значит, несли ответственность перед епископом, а не городским властями. Эта ситуация могла создавать атмосферу вседозволенности, всеобщего неподчинения установленным нормам.

Более того, до нас дошли свидетельства проведения неформальных процедур посвящения в студенты, наблюдаемых практически по всей Европе. Это наглядно иллюстрирует наличие чёткой границы между миром обывателей и миром школяров.

Помимо особого правового положения, уверенность в себе студентам могла придавать принадлежность к корпорации интеллектуалов. Оканчивая университет, выпускники могли заняться преподаванием, поступить на службу в органы светской и церковной власти, со временем некоторые из них занимали достаточно высокие посты – от понтификов до первых лиц в государстве [17, 13].

Не менее важно и то, что благодатную почву для такой двойственной морали создавала характерная для Средневековья амбивалентность сознания, жизнеспособное совмещение в пределах одной личности разных, а иногда противоположных черт и ситуативное лавирование между ними.