Опасные связи: о возможных мотивах одного политического убийства

Помещенный под 1097 г. рассказ об ослеплении Василько Теребовльского, одного из братьев Рюрика, еще более усложняет интересующую нас коллизию. Здесь происходит многоэтапное нагнетание интриги вокруг убийства Ярополка. Святополка, младшего брата погибшего князя, пытаются убедить, что он не будет в безопасности, если те, кто к этому убийству причастен, сговорятся между собой. Такие речи ведет его кузен — Давыд Игоревич, но инициатива исходит не от него, и мысль о давешнем злодеянии на страницах летописи вложена не в его уста, а в уста неких мужей из его окружения — им же такие мысли внушил не кто иной, как дьявол. Драматизм этой сложной конструкции усиливается еще и тем обстоятельством, что Святополк колеблется, не может решить, верить или не верить услышанному, причем его сомнения могут относиться как к существованию нынешнего заговора, так и к виновности Василько в гибели брата. Текст летописи не позволяет однозначно решить, знает он или не знает его убийц (1).

Вообще говоря, если судить исключительно по летописи, ссора с Ростиславичами, которым удалось ненадолго завладеть Владимиром-Волынским, не была последним династическим конфликтом, в котором принимал участие Ярополк; более актуальным, пожалуй, было его противостояние с родным дядей, киевским князем Всеволодом Ярославичем, и его сыном Владимиром Мономахом. Именно против дяди Ярополк попытался выступить незадолго до гибели и именно кузен Мономах вынудил его спешно бежать в Польшу, оставив в Луцке, фактически в руках своих противников, мать, жену и детей. Из Польши Ярополк вернулся довольно быстро и, заключив мир, получил обратно свой город Владимир, куда Всеволод посадил было Давыда Игоревича. Возвращение это и условия мира сами по себе остаются довольно загадочными — оказывается, в сущности, что выступление против дяди не нанесло династической судьбе Ярополка особенного урона. Не получив большего, он отнюдь не лишился того, чем владел прежде, и, недолго просидев во Владимире, он с не вполне ясными целями отправляется в Звенигород.

Все это позволяет включить Всеволода Ярославича и Владимира Мономаха в круг подозреваемых. Быть может, не случайно несколько лет спустя пресловутые «мужи» Давыда Игоревича, стремившиеся настроить родню убитого князя против Василько Теребовльского, подчеркивают стремление последнего объединиться с Мономахом. Нельзя, впрочем, забывать и о фигуре самого Давыда Игоревича, который, на краткий срок заполучив Владимир-Волынский, потерял его столь же быстро, когда Ярополк вернулся из Польши, и впоследствии принужден был вести долгую борьбу за этот город. Не пытался ли он, обвиняя Василько, обелить самого себя?

• 

• 

Характерно при этом, что летописец в панегирическом слове Ярополку Изяславичу как будто бы не стремится к прояснению ситуации, говоря о том, что князь «Многы бѣды приемь, без вины изгонимъ от братья своея, обидимъ и разграбленъ, наконець и смерть горку прия» [ПСРЛ, II: 198]. Речь идет, таким образом, не о каком-то конкретном злодее, но, скорее, о несправедливостях, претерпленных от родичей-князей вообще. Если же учесть, что в предыдущих погодных статьях упоминается, как именно Мономах привел семью Ярополка в Киев и отобрал все его имущество, то его никоим образом нельзя исключить из числа тех гонителей убитого князя, о которых говорит повествователь. 

Общую атмосферу сомнительности всей ситуации в целом усугубляет и то обстоятельство, что после убийства Ярополка не было предпринято, в сущности, никаких видимых мер, инициатором которых должен был бы выступить киевский князь. В самом деле, Всеволод, Владимир и Ростислав с почетом и скорбью встречают и хоронят тело Ярополка в Киеве, в церкви св. Петра, но за всем этим не следует ни поиска, ни осуждения виновных в его гибели. В летописной статье мы читаем краткое упоминание о походе Всеволода к Перемышлю, однако цели и результаты этого предприятия остаются неясными, а Ростиславичи, насколько можно судить из дальнейшего, не лишаются этого города.

Итак, данный трагический эпизод в династической истории XI в. в полной мере остается детективной загадкой, когда подозревать можно многих, но обвинение ни против кого не выдвинуто. Как это нередко случается с классическими детективными историями, невозможно сказать, остаемся ли в неведении только мы, читатели летописного текста, или те же сомнения и трудности испытывал сам летописец? Пытался ли он затушевать нечто, ему хорошо известное, или вся интрига разворачивалась в такой тайне, что русский книжник и его аудитория так и не узнали заказчика убийства Ярополка Изяславича? Или, быть может, Нерадец действовал один и совершил это преступление по каким-то личным мотивам? Последнее, впрочем, представляется наименее вероятным. 

Разумеется, если перед нами не политическое убийство, то реконструкция его причин представляет слишком широкое поле для догадок, которые достаточно лаконичный летописный материал не в состоянии ни подтвердить, ни опровергнуть. Если же предположить более правдоподобный сценарий политического убийства, то у нас, как кажется, есть возможность выдвинуть новую гипотезу о его мотиве. В самом деле, почему «злым советникам» именно в 1085 г. удалось убедить Ярополка в необходимости и возможности выступить против своего «стрыя», киевского князя, обладавшего к тому времени достаточно неоспоримым родовым старшинством? Почему Ярополк, вернувшийся из Польши, оказался фигурой настолько опасной, что для его нейтрализации пришлось прибегнуть не к обычным средствам вроде военного похода, но к заказному убийству? Каким образом этот князь, как будто бы не получивший от поляков военного подкрепления, смог беспрепятственно вернуться на свой стол во Владимире?

Конечно, существенную роль в этом последнем событии играло то положение, которое он занимал в княжеской иерархии.

Будучи старшим и законным из живущих сыновей Изяслава, по родовому счету Ярополк уступал своему дяде Всеволоду Ярославичу, но превосходил Мономаха и прочих своих кузенов. Именно ему предназначался старший стол после кончины Всеволода, последнего из оставшихся в живых сыновей Ярослава Мудрого.

Однако это преимущество Ярополка было очевидным с тех пор, как погиб в битве на Нежатиной Ниве его собственный отец Изяслав. Что же изменилось к 1085 г.?

Для того, чтобы предложить свою версию ответа на этот вопрос, нам необходимо обратиться, с одной стороны, ко времени несколько более раннему и, с другой стороны, существенно более позднему, отстоящему от убийства Ярополка на семь с лишним десятилетий. Начнем с последнего. 

3 января 1158 г. в Киеве на 84-м году жизни умирает дочь Ярополка Изяславича [ПСРЛ, II: 492–493]. Из этого сообщения, отличающегося необычным для русского летописания вниманием к хронологическим вехам и биографическим подробностям жизненного пути скончавшейся княгини, мы узнаем, что она была вдовой полоцкого князя Глеба Всеславича и вдовство ее длилось около 40 лет. В летописи мы не обнаружим точной даты ее замужества, однако, по всей видимости, ее выдали (или, во всяком случае, просватали) за Глеба при жизни отца. 

В самом деле, скончавшаяся в 1158 г. княгиня была,, скорее всего старшей дочерью (но отнюдь не единственным ребенком) Ярополка и Кунигунды. Вскоре после смерти мужа Кунигунда покинула Русь, взяв с собой ту из дочерей, которая впоследствии была выдана замуж за кефернбургского графа Гюнтера [Назаренко 2001: 524–528]. По всей видимости, старшей дочери была бы уготована сходная судьба (ведь ей к моменту гибели отца было не более 13 лет), если бы ее матримониальная участь не была бы уже предопределена и связана с Русью. 

С другой стороны, естественно допустить, что брак Ярополковны и Глеба Всеславича не мог состояться и намного раньше 1086 г. По крайней мере, в дальнейшем русские князья имели склонность дожидаться для вступления брак канонически допустимого возраста, если в противном не было крайней политической необходимости. Это тем более вероятно, что для Глеба Всеславича брак с Ярополковной, судя по всему, был не первым, а традиции браков взрослых людей с маленькими детьми на Руси, кажется, не существовало: преждевременные, с канонической точки зрения, союзы представлялись допустимыми, коль скоро юными были оба брачующихся. 

Иначе говоря, женитьба или сговор Глеба и Ярополковны должно было состояться очень незадолго до внезапной кончины отца невесты. Мы предполагаем, что между этими событиями существует не только хронологическая близость, но и непосредственная причинно-следственная связь.

Вспомним, что речь идет о самом первом (во всяком случае, из известных нам) внутридинастическом браке в доме Рюриковичей — этот мощнейший политический инструмент, игравший столь кардинальную роль в мирной и военной стратегии династии в течение, по крайней мере, двух последующих столетий, был впервые опробован на деле. 

Как мы знаем из дальнейшего, подобные матримониальные соглашения станут весьма эффективным средством для объединения интересов различных ветвей весьма разросшегося рода. В данном же случае объединялись две ветви, разошедшиеся с самого начала, да еще в переговорах участвовали такие их представители, которые могли претендовать на старшинство в собственной семье. Поскольку, как уже отмечалось, Глеб Всеславич был взрослым человеком, а его невеста — совсем юной, то центр тяжести при заключении этого союза, скорее всего, определялся соглашением между зятем (Глебом) и тестем (Ярополком), хотя наверняка в деле должен был так или иначе фигурировать и отец Глеба, Всеслав Брячиславич, глава полоцкого дома. 

Ветвь Ярослава Мудрого, к каковой принадлежали Ярополк, его отец и родные дядья, по родовому счету была младше ветви полоцких князей, потомков Изяслава Владимировича. К 80-м годам XI столетия конфликты, сотрясавшие династию в середине этого века, отнюдь не ушли в прошлое. Всеслав был единственным наследником своего отца, Ярополк — старшим в своем поколении Ярославичей. Женитьба сына одного из них на дочери другого в определенном смысле объединяла бы и усиливала их претензии на тотальное старшинство в династии и оставляло бы далеко позади притязания всех прочих членов рода. Весь клан полоцких князей получал немедленную поддержку в лице Глебова тестя, сам же этот тесть, Ярополк, приобретал, в свою очередь, дружбу и помощь Всеслава и Всеславичей. Очевидно, что такого рода сотрудничество, как и все союзы, основанные на браке, разом объединяло в себе тактику и стратегию. В дальней перспективе Ярополк мог рассчитывать, что полоцкие князья, во-первых, не станут соперничать с ним за киевский стол, как соперничали в свое время с его отцом и дядьями, и, во-вторых, родовые права и военная сила этих свойственников пойдут ему на пользу в грядущем противостоянии с его собственными кузенами. В перспективе же ближней, поддержка зятя и всей его родни позволяла Ярополку потребовать от дяди (Всеволода Ярославича) большего, чем ему досталось при первоначальном разделе, и недвусмысленно заявить всему роду о своих будущих правах, о тех новых основаниях старшинства, которые приобрела теперь его семья. 

Опасность этой созданной Ярополком матримониально-генеалогической конструкции ясно читалась остальными Рюриковичами. Коль скоро он договорился со Всеславичами, то воевать с ним, а тем более — умалять его права на династическое старшинство, оказывалось весьма затруднительным. Благодаря такой почти шахматной комбинации, родовые преимущества Ярополка могли показаться неуязвимыми ни для чего, кроме внезапной гибели. Этот-то ответный ход и был сделан.

Напомним еще раз, что союз Ярополковны и Глеба Всеславича был первым в истории Рюриковичей внутридинастическим браком. Не исключено, что князья отчасти даже переоценивали степень нерушимости и серьезность угрозы, исходящей от такого союза. На протяжении XII в. у них была возможность убедиться, что отношения между тестем и зятем или двумя сватами отнюдь не всегда оказывались столь безоблачно устойчивыми, как они задумывались при заключении брака, что переменчивость политических интересов подчас оказывается сильнее уз свойствá. Однако в последней трети XI в. это новое, еще не испытанное оружие представлялось, по-видимому, неким абсолютно действенным инструментом, способным перечеркнуть все старые средства и связи и раз и навсегда изменить ход династической истории. 

Именно к такому выводу нас подталкивает ситуация, сложившаяся зимой 1073 г., когда произошел конфликт между родными братьями, сыновьями Ярослава Мудрого, и отец нашего Ярополка вынужден был оставить киевский стол. Напомним, что непосредственным поводом, заставившим Всеволода Ярославича выступить против самого старшего из своих братьев, было исходящее от Святослава Ярославича известие о том, что «Изяславь сватается сь Всеславомъ, мысля на наю» [ПСРЛ, I: 182–183]. Иными словами, одного только известия о переговорах Изяслава и Всеслава Полоцкого о браке их детей хватило для того, чтобы разрушить триумвират Ярославичей. Эффективность грядущего матримониального союза кого-то из отпрысков Изяслава с представителем полоцкой ветви Рюриковичей представлялась настолько всеобъемлющей, что грозила перечеркнуть и давнюю упорную вражду Ярославичей со Всеславом, и узы кровного родства, объединявшие братьев, так что потребовалось незамедлительное изгнание Изяслава, дабы предотвратить эту опасность (см. выше: ч. I, гл. 3, в наст. издании).

На то, чтобы сгладить конфликт между Всеволодом и Изяславом Ярославичами, ушли годы. Наследники же Святослава Черниговского, в сущности, так и не смогли примириться со своими дядьями, что и привело к гибели Изяслава в битве на Нежатиной Ниве. В 70-е гг. XI в. этот нежелательный для большинства представителей Ярославовой ветви брак со всей очевидностью удалось предотвратить, однако сама по себе соблазнительная возможность вступить в матримониальный союз с представительницами полоцкого дома осталась.

Напомним, что, с канонической точки зрения, только среди них и могли искать себе брачных партнеров остальные Рюриковичи как в 70-е, так и в 80-е гг., а все прочие внутридинастические комбинации еще оставались невозможными, так как остальные члены разросшейся семьи Рюриковичей были еще в слишком близком родстве. 

Иными словами, в семье Ярополка осуществилось то, что не дано было довести до конца его отцу Изяславу Ярославичу. При этом Изяславу пришлось за свой брачный проект расплатиться киевским столом, а Ярополку Изяславичу, если наша гипотеза верна, собственной жизнью. Можно было бы, попытавшись реконструировать мотив политического убийства, попробовать указать и на его бенефициаров. Мы, однако, предпочли бы воздержаться от прямых обвинений, так как восстанавливаемая нами ситуация была нежелательна для всех потомков Ярослава Мудрого, не принадлежавших к линии Изяслава. Представляется несомненным, вместе с тем, что в наибольшей степени угрозе подвергались династические планы Всеволода Ярославича и его сыновей.

Небезынтересно, разумеется, оборвалась ли жизнь Ярополка в ту пору, когда его дочь была уже отдана за Глеба, или же предусмотрительные убийцы пытались, подобно тому как это было проделано в 70-е гг., разрушить такой матримониальный проект на стадии сватовства. Как мы знаем из дальнейшего, договор о династическом браке был лишь немногим менее значим для его участников, чем самая свадьба, и Ярополк, строго говоря, мог выступить против своего дяди, не дождавшись того момента, когда его дочь будет уведена в полоцкие земли. Однако сколько-нибудь определенные ответы на все эти вопросы из летописи извлечь не удается. 

Примечания
1. «И влѣзе сотона у сердьце нѣкоторымъ мужемъ, и начаша глаголати къ Давыдови Игоревичю, рекуще сице, яко «Володимеръ сложилъся есть с Василкомъ на Святополка и на тя». Давыдъ же, имъ вѣры лживымъ словесемь, нача молвити на Василка, глаголя сице: «Кто есть убилъ брата твоего Ярополка, а нынѣмыслить на тя и на мя, и сложилъся есть с Володимеромъ? Да промышляй си о своей головѣ». Святополкъ же смятеся умомъ, рекий: «Еда се право будеть или лжа, не вѣдѣ. И рече Святополкъ к Давыдови: «Да аще право молвиши, да Богъ ти буди послухъ, аще ли завистью молвиши, да Богъ будеть за тѣмъ». Святополкъ же съжалиси по братѣ своемь и о себѣ нача помышляти, еда се право будеть? И я вѣру Давыдови, и перельсти Давыдъ Святополка»[ПСРЛ, I: 257].

---