Революция символов

Татьяна Корниенко в «Родине слонов»

Как в каменном веке работали технологии, применяемые современными специалистами по PR? Когда человек начал целенаправленно преобразовывать пространство вокруг себя и «изобрёл архитектуру»? Когда начала формироваться «информационная среда», объединившая общества Ближнего Востока?

Мы публикуем стенограмму эфира дружественного проекта «Родина слонов» о том, что изменилось в головах наших предков в эпоху неолита, с кандидатом исторических наук, доцентом кафедры зарубежной истории Воронежского педагогического университета, Татьяной Владимировной Корниенко.

М. Родин: Сегодня мы будем говорить о революции символов, которая случилась в неолите. Будем обсуждать, как изменялось сознание людей, а вслед за ним и общество, технологии и так далее. Мы неспроста говорим об этом с Татьяной Владимировной – она многолетний участник экспедиций в Сирию, как раз в те места, где по современным данным происходило зарождение первых цивилизаций, и случилась та самая неолитическая революция.     

Кроме того, Татьяна Владимировна – автор монографии «Первые храмы Месопотамии: формирование традиции культового строительства на территории Месопотамии в дописьменную эпоху» и принимала активное участие в издании на русском книги «Они строили первые храмы» Клауса Шмидта, первооткрывателя и исследователя Гёбекли-Тепе – комплекса, который буквально перевернул наши представления о той эпохе.

Сегодня мы будем говорить о социально-психологических аспектах и о том, как их можно реконструировать для той далекой бесписьменной эпохи.

Т. Корниенко: Я участвовала в исследованиях Сирийской экспедиции под руководством Рауфа Магомедовича Мунчаева. Конечно, не много лет, а только несколько сезонов.

Касаясь самого термина «Революция символов», я хотела бы вспомнить Гордона Чайлда, который изучал первобытные культуры Европы и через них пришел к изучению Ближнего Востока. Будучи марксистом, он создал понятия «неолитическая революция» и «городская революция», руководствуясь формационным подходом Карла Маркса и Фридриха Энгельса.

Понятие «неолитической революции» у Чайлда было по своим определяющим признакам гораздо аморфнее, чем «городской», для которой выделяется 10 четких признаков. Для неолитической революции в центре – переход к земледелию и скотоводству, а об остальном говорится довольно расплывчато. В частности, не предполагается наличие религии у неолитических жителей Ближнего Востока.

Понятно, почему для городской революции давались более чёткие признаки и определения – материалов по этому периоду в 1920-40-е годы, когда работал Чайлд, было больше, а неолит только начинал изучаться. Дальнейшие исследования показали, что историческое развитие даже в глобальных вещах не протекало одинаково и поступательно, как это представлялось, в том числе и в советской науке. На сегодня для цивилизаций Старого света мы имеем Восточно-азиатский очаг, где керамика, например культуры Дзёмон (Япония) появляется ещё в мезолите – 13-14 тысяч лет до нашей эры. Для Ближнего Востока в 1950-60-е годы открыт так называемый «докерамический период», когда переход к сельскому хозяйству и оседлости уже начался, а керамика появится только в седьмом тысячелетии до нашей эры, и уверенно распространится в шестом.

Соответственно нет какого-то единого пути как для технологий, так и для социальных институтов, хотя общие направления можно выделить. Стоит вспомнить Роберта Брейдвуда, который начал исследования в зоне «плодородного полумесяца» чтобы подтвердить или опровергнуть теорию Чайлда. Его экспедиции были междисциплинарными: в числе участников в обязательном порядке были палеоклиматологи, палеозоологи, палеоботаники и представители других специальностей как раз для того, чтобы «поймать» момент начала сельского хозяйства – производства зерновых культур. Упор делался прежде всего на естественнонаучные дисциплины, в том числе при обработке материалов применялась как раз в то время открытая радиоуглеродная датировка. В дальнейшем уже сами характеристики находок начинают определять круг специалистов, необходимых для обработки и полевого исследования материалов.

М. Родин: Это ведь могут быть остатки зерна, по которому можно определить одомашнено оно, или принесено из природы. Такое определит только палеобиолог.

Т. Корниенко: Это было предполагаемо – раз они ищут первые признаки одомашнивания растений и животных, то им нужны палеобиологи, почвоведы, палеоклиматологи. Им нужны даты, а значит должны быть специалисты по радиоуглероду. Но никто не ожидал, что материал, появляющийся в ходе раскопок эпипалеолитических и ранненеолитических поселений, потребует профессиональных архитекторов, специалистов по истории архитектуры, нейробиологов, психологов и прочих. В частности на раскопках Брейдвуда и Халет Чамбел, Стамбульский университет, на Чайоню-Тепеси (Çayönü Tepesi, юго-восточная Турция) с 1978 по 1988 работал профессор Вульф Ширмер, директор германского Института истории строительства при университете в Карлсруэ вместе со своими сотрудниками и студентами.

Поселение на холме Чайоню многослойное и самые ранние слои показывают нам круглоплановые, углубленные в землю постройки, полуземлянки – это фактически момент перехода к осёдлости.  Но в это время уже выстраивается какая-то структура поселения – были открытые площади, хозяйственные территории и жилые помещения.

И дальше от слоя к слою идет усложнение этой архитектуры. К этапу докерамического неолита B (Pre-Pottery Neolithic B, PPNB, восьмое тысячелетие до нашей эры) там уже двухуровневые постройки, что тоже выпадает из нашего представления о неолите. В нижнем, цокольном этаже располагались хозяйственные помещения и мастерские, под полами устраивались погребения, на втором уровне располагались жилые помещения. Помимо усложнения строительства жилых помещений происходит оформление общественных пространств и возведение общественных построек специального назначения.

Таким образом, Чайоню-Тепеси с участием историков архитектуры и других специалистов был хорошо раскопан и исследован. Сейчас он считается эталонным поселением для докерамического неолита как в северной Месопотамии, так и в Леванте. По размерам, ориентировке, форме структур, в частности фундаментов, датируются целые периоды. Фундамент может быть клетчатого (Сell Вuilding), канального (Сhannel Вuilding) вида, в форме решетки гриль (Grill Вuilding) и других типов. Для специалиста, который не на Чайоню работает, а, например, на Кафер-Хююк (Cafer Höyük), на других каких-то памятниках, обнаружение построек такого типа (не единичные, а в поселенческом комплексе) позволит сопоставить время постройки с Чайоню.

М. Родин: То есть по планам построек, так же, как по каменным орудиям, или впоследствии по керамике, мы можем говорить, что это такая-то культура, а если что-то изменилось, то это характерно для другой культуры.

Т. Корниенко: Да, и для эпипалеолита и раннего неолита этого не ожидалось. Если говорить об исторических мифах, то в настоящее время не только школьники и обыватели, люди не связанные с историей не могут уложить этого в голове, но и специалисты с трудом справляются. Меньше месяца назад я была на защите по архитектуре Месопотамии, и во введении к этой диссертации было отмечено, что архитектура в качестве наглядного преобразования окружающей среды – одно из новшеств городской революции. Конечно я и другой оппонент аккуратно отметили, что на границе эпипалеолита (мезолит в археологии Ближнего Востока, как правило, называют эпипалеолитом) и раннего неолита уже появляется архитектура как монументальное искусство со всеми признаками, стилистикой, технологическими характеристиками для отдельных построек и этапов строительства, пространственным символизмом, наличием архитектурных комплексов, характерных не для отдельных памятников, а встречаемых на значительных территориях. Последние два-три десятилетия это очень обсуждаемая тема, но в сознании ещё сидят устаревшие концепции.

Телль-эс-Султан (Иерихон), Телль-Асвад, Мурейбит, Джерф-эль-Ахмар, Немрик-9 – эти, а также не перечисленные мною поселения в Сирии, Палестине, Иордании, на территории Ирана и юго-восточной Турции, дают нам свидетельства сложно организованных, активно взаимодействующих между собой долговременных коллективов.

М. Родин: Тут надо объяснить, что сама архитектура многое говорит об этом обществе. Поскольку нет письменности, то так мы можем хоть как-то понять, как они жили.

Т. Корниенко: Есть и другие свидетельства, но архитектура в любой период многое говорит о социальной организации. Конечно, когда есть письменность, то одно другое дополняет. Причем если письменные документы – это сознательно создаваемая информация, которая тоже может искажать историю, то привлечение материальных источников, которые в меньшей степени субъективны, дает перепроверку. В нашем случае нет письменных свидетельств, зато есть множество материальных, по которым, если смотреть в комплексе и использовать метод перепроверки, можно сделать определенные выводы о социальной структуре. Причем это не только архитектура и даже не только символика. Как раз сейчас эта социокультурная трансформация – активно разрабатываемое международными коллективами направление. Для нашего региона известна книга Жака Ковена «Рождение божеств, рождение земледелия: Революция символов в неолите» (Naissance des divinités, naissance de l’agriculture : La révolution des symboles au Néolithique, на русский не переводилась), в которой он пишет, что сначала революция произошла в сознании, а потом уже был переход к производящему хозяйству.  Доказывает он это в том числе на примере керамики: глиняные фигурки людей, животных и абстрактных символов появляются раньше, чем возникает утилитарная керамика. Подобное прослеживается и с архитектурой, и с другими свидетельствами.

Я не зря упоминала восточно-азиатский очаг цивилизации – мы имеем и другой пример, когда керамика была, а земледелия ещё не было. Поэтому всегда нужно смотреть материал в комплексе, по одному признаку сложно судить. В целом, с конца 1980-ых «когнитивная» археология – изучение истории развития познавательных способностей человека получила свое развитие благодаря работам Колина Ренфрю, Тревора Уоткинса и Яна Ходдера – автора повторных раскопок на Чатал-Хююке, где когда-то начинал Мэлларт. Список авторов можно продолжить, которые возглавляют коллективы, направленные в том числе и на изучение развития сознания, как индивидуального, так и общественного, становления культурной памяти.

Наличие символических систем, о которых чётче всего сказано у Ковена, показывает резкое изменение по сравнению даже с верхним палеолитом в развитии общественного и индивидуального сознания у населения в зоне плодородного полумесяца. Конечно, самыми исследованными являются Левант и северная Месопотамия, где есть массовый материал, а о других местах мы можем только предполагать. В реальности символы действительно являются эффективным способом создания и укрепления общинной идентичности, средством воздействия на индивидуальное и социальное поведение. Сейчас нейробиологи и психологи активно привлекаются для этих исследований. В частности, нейробиология демонстрирует возможности воздействия на процесс познания, памяти, поведения человека и коллектива с помощью ритуальных или символических действий, с помощью архитектурных сооружений (пространственный символизм), и других приёмов. Визуальное воздействие идет быстрее и глубже, чем слуховое. Так называемая фиксированная установка – «priming effect», которая сейчас активно используется в обучении, управлении и рекламе.

Если мы посмотрим материалы таких выразительных памятников, как Невали-Чори и Гёбекли-Tепе, которые нам достались спустя 10-12 тысяч лет, уже не раскрашенные, не оформленные соответствующим образом, то все равно можем представить, каково было воздействие крупномасштабной скульптуры и монументальной архитектуры построек специального назначения на людей, которые проводили здесь свои церемонии.

М. Родин: Стоит пояснить, что речь идет о первых дошедших до нас неолитических культовых сооружениях. Они представляют собой большие круглые строения с каменными стелами, на которых высечено большое количество изображений. 

Т. Корниенко: Этот всплеск символизма приходится на эпипалеолит и ранний неолит. На ряде памятников – первых долговременных поселениях, где эти коллективы проживали, мы можем видеть материал, формировавшийся на протяжении нескольких столетий, или даже тысячелетий. Соответственно сама структура поселений эволюционировала, так же, как и жилые дома, как и общественные постройки. Если в более раннем докерамическом неолите A постройки круглоплановые, в том числе и культовые, то в более поздние эпохи архитектура прямоугольная.

 Стоит отметить, что такие специальные общественные постройки встречены как на обычных поселениях, хотя и несколько в стороне от жилищ, так и в составе межпоселенческих культовых или ритуальных центров. Например, на Чайоню-Тепеси есть отдельный район, вокруг площади которого, в период расцвета функционировало три общественных постройки специального назначения. Ярким и хорошо раскопанным примером второго типа является Гёбекли-Тепе.

М. Родин: То есть уже в каменном веке создавались большие центры, которые «работали» на всю округу и там отправлялись обряды, надо думать, одной и той же религии.

 Мы много говорим о неолитической символике, об архитектурных формах, скульптуре. Но при этом мы знаем, что ещё в палеолите существовала своя символика, были палеолитические венеры, очень реалистичная живопись на стенах пещер. Что же случилось в неолите, почему мы называем это революцией?

Т. Корниенко: Отмечается резкое отличие уровня развития символического поведения у культур Леванта и северной Месопотамии, о которых мы говорим. От эпохи эпипалеолита и раннего неолита начинается не просто количественное увеличение материалов, но и качественное. Первый яркий признак – появление архитектуры. В палеолите и мезолите охотники и собиратели жили, не имея постоянного центра своего мира, постоянных жилищ и обжитого пространства, хотя конечно они возвращались в удобные места, расписывали пещеры и прочее.

М. Родин: Мне вспоминаются Костёнки, там ведь достаточно крепкие сооружения есть.

Т. Корниенко: Про Костёнки бытует определенный миф, но всё-таки там были временно-постоянные стоянки, время функционирования которых не превышало нескольких десятилетий. И потом люди возвращались в эти места, которые по разным признакам были пригодны для жизни.

М. Родин: А здесь уже возникают постоянные поселения со специальными общественными сооружениями. Этого в палеолите не было?

Т. Корниенко: В принципе не было постоянного проживания на одной территории больших коллективов. Одно дело, когда ты живешь в группе из 20-40 человек, и совсем другое, когда нужно постоянно взаимодействовать с группой, в которой несколько сот и даже несколько тысяч человек. Уйти в случае чего некуда.

Есть такой замечательный антрополог, этнограф, профессор РГГУ, сотрудник института Этнографии и Антропологии имени Миклухо-Маклая, доктор исторических наук Ольга Юрьевна Артёмова. Её докторская диссертация «Охотники и собиратели: кросскультурные исследования социальных систем (по австралийским, африканским и южно-азиатским материалам)». Я обращалась к этой работе, чтобы понять что-то об обществах охотников и собирателей, живших 12 тысяч лет назад на основе данных о современных подобных обществах. Она делала описания и по социальным структурам, в том числе отмечая, что коллективы насчитывают 25-30 человек, и если внутри коллектива возникает серьезный конфликт, то он делится на две части, и та группа, которая стала источником конфликта, меняет свой путь. В данном случае им есть куда идти, но не тогда, когда появляется своя территория.

Это один из самых важных вопросов: почему тогда и в то время происходит переход к осёдлости, к производящему хозяйству? В начале голоцена в зоне плодородного полумесяца климатические изменения, сейсмические разломы и нахождение этой территории на стыке лесной и степной зоны способствовали видовому разнообразию, которое привлекало людей в эти места. Можно было находиться на одной и той же территории, не совершая больших переходов. Отдельные группы уходили, но какое-то ядро поселения всегда оставалось. Появляется понимание, что это твоя территория, твоей группы, её надо «застолбить» и охранять. Здесь символы тоже начинают играть решающее значение. Может мы сейчас не видим, не понимаем, не обращаем внимание на это, но такие вещи как флаг, герб, гимн, даже письменность, это не только способ понимать, что написано, это ещё и символ твоей территории, и разделение на свой – чужой.

Самое интересное, что впервые вот такие вещи, которые обозначают свою территорию, территорию коллективов, с которыми ты находишься во взаимодействии, в нормальных договорных отношениях, и напротив, зоны, выходящие из твоего влияния – понимание символического пространства, работа символов на сплочение коллектива, на идентификацию своих групп, это появляется в конце палеолита, в эпипалеолите и раннем неолите.

М. Родин: Задам каверзный вопрос. Может ли так быть, что в палеолите мы просто не встретили нужный материал, а здесь увеличивается количество населения, растет плотность и у нас появляется статистика? Например, были две общины с разными традициями, в которых по-разному рисовали быков, но мы просто не нашли эти две пещеры.

Т. Корниенко: В науке, не исключая и историю с археологией, всегда есть место большим открытиям, но в данном случае мы говорим о явлении, которое систематически изучается с XIX века, а в XX веке на это были направлены очень серьёзные ресурсы на разных территориях. Вряд ли могут присутствовать такие колоссальные пробелы в наших знаниях при сборе материала. Всё-таки и первобытное искусство, и первобытная символика ­– тема достаточно завлекательная, по верхнему палеолиту работают целые институты и в Европе, и в России. Тема прекрасно исследуется, но речь идет даже не о том, что мы чего-то не нашли, а о том, что происходит перелом в сознании, когда твой дом становится твоей крепостью, когда происходит доместикация не только растений и животных, человек одомашнивает сам себя. Эти положения впервые выдвинул Роберт Брейдвуд,

Поговорим о других символах. Есть так называемые «палочки с насечками» – вытянутые, чуть больше или чуть меньше ладони глиняные объекты с насечками, похожие на счетные палочки. Место их находки, Халлан-Чеми (Hallan Çemi), относится ко времени докерамического неолита А – девятое тысячелетие до нашей эры. Это одно из наиболее ранних поселений из исследованных в юго-восточной Турции. Как нам показывает стоянка Сунгирь, в верхнем палеолите они тоже существовали. Это позволяет говорить, что возможно вёлся какой-то учёт, хотя конечно на них не написано, что это палочки для учёта. Ещё на моей защите диссертации 15 лет назад один из оппонентов такой каверзный вопрос задал: «Вы хотите сказать, что население того времени умело считать?» Я немного удивилась тогда, ведь ещё Отто Николаевич Бадер на материалах Сунгиря показал, что в верхнем палеолите велся учет при помощи каких-то предметов и засечек. Если мы знаем сейчас о существовании таких сложных в техническом исполнении сооружений, украшенных множеством (их более двухсот на Гёбекли-Тепе) пятиметровых стел, то и считать хотя бы в пределах ста (в нашей системе счисления), а также высчитывать, и делать сложные технические вещи в то время умели.

Кроме того, есть интересная коллекция артефактов, которые происходят из ряда поселений, начиная с докерамического неолита, называемых «tokens» или фишки. Это небольшие глиняные фигурки – шарики, конусы или многогранники. Они хорошо известны для той территории, о которой я сейчас говорю. Их обнаруживают в большом количестве, и ещё в 1992 году вышла книжка Дениз Шмандт-Бессера, где автор проследила, показала и доказала, что именно из этих объектов, встречаемых на поселениях докерамического неолита (в верхнем палеолите они ещё не распространены), вполне вероятно, происходит письмо. Причём это может быть не единственным источником изобретения письма, в частности мы говорим об изобретении такого способа письма как клинопись. Как один из альтернативных, но не обязательно исключающих одно другое источников её происхождения, можно назвать процарапанные знаки/декор на каменных сосудах; а также ранние печати; рельефные украшения на стелах, которые не только показывали животных, птиц, но и абстрактные знаки; это, конечно же, знаки на каменных сосудах, ранние печати; это знаки в том числе на стелах, и Т-образных, где мы имеем не только изображения зверей и птиц, но и абстрактные знаки. Причём мы имеем как большие рельефные фигуры, так и знаки меньших размеров, которые идут в ряд – они как-то друг с другом соотносятся и связаны.

М. Родин: Получается, сейчас, благодаря этим находкам пересматривают и процесс возникновения письменности? Не просто упростилось изображение животного и получился символ, но и снизу, счётный символ усложнился до буквы.

Т. Корниенко: Письменность в северной Месопотамии возникла во второй половине четвёртого – начале третьего тысячелетия до нашей эры. Это сильно позже описываемых событий. Но под любым явлением есть большой период накопления знаний и умения обращаться с теми или иными знаками или изобретениями человечества для того, чтобы был следующий скачок. Соответственно сама идея, что знаками, будь то рисунки, как на упомянутых рельефах, или какими-то абстрактными символами можно что-то изображать, должна возникнуть на какой-то основе. Тот же учёт количества. Если это просто учёт, то для этого достаточно сделать засечки, а вот если это учёт разных видов животных, то их нужно показывать разными знаками.  Для этого используются где-то диски, где-то конусы. Складывание мысли о том, что можно использовать систему для записи данных, причем различных данных, шло, очевидно, разными путями, не из одного источника. Например, из картинки, которую мы упрощаем, а потом от быка доходим до латинской буквы V. Это знаки и на каменных сосудах, и на мегалитических стелах. Есть интересная серия объектов – «поперечно-желобчатые изделия» или «утюжки», как их называют российские археологи, или выпрямители стрел, которые на территории Ближнего Востока в тот период и в том регионе, о котором мы говорим, очень часто украшались и знаками и даже сюжетными картинками.

М. Родин: Это исключительно технологическая штука, которая помогает тебе делать ровные и прямые стрелы, но её украшали?

Т. Корниенко: Понятно, что в нашем сознании это исключительно технологическая штука, но для того, чтобы стрела получилась хорошей, далеко летела и убила животное правильно, так чтобы оно не принёсло тебе вреда, её нужно было с правильными магическими обрядами и знаками изготавливать, такая производственная магия. Измельчение в украшенных ступках или чашах, пестиком, верхушка которого представляет собой голову животного или птицы – тоже тотемные знаки.  Всё это в большом объеме появляется в раннем неолите. При этом, помимо переносных объектов, которые были, но в меньшем количестве и разнообразии у палеолитических охотников и собирателей, появляются и монументальные, постоянно находящиеся на одном месте символы силы, символы власти, они же – ритуальные комплексы. В целом, на сегодняшний день, на мой взгляд, среди важнейших материально фиксируемых достижений развития информационно-коммуникативных систем в истории человечества, революцию символов можно определить как первый из сыгравших серьезную или ключевую роль этапов в эволюции человеческих сообществ. Далее этот ряд можно продолжить изобретением письма – тоже цивилизационный прорыв, изобретение печати, которое дает новые возможности в информационном пространстве, и наконец изобретение компьютерных информационных технологий, которое мы в своей жизни пережили и переживаем сейчас. В своей жизни человек не замечает, что сегодня было одно, а завтра ты проснулся и мир изменился. Но если мы даже сейчас оглянемся на себя в школьном возрасте и на себя сейчас, то мы увидим, что мир действительно изменился. У нас телефоны, компьютеры, Wi-Fi и прочее-прочее.

М. Родин: У меня сегодня заглючил телефон, и я подумал, что всё, катастрофа, я не понимаю, как дальше жить как минимум до конца дня, когда я доберусь до другого.

Т. Корниенко: Взрослые люди понимают, о чём я говорю, но возможно, если нас слушают дети, то они не понимают, что такое «найти две копейки и срочно позвонить по телефону-автомату».

В данном случае это был прорыв информационных технологий. Это сюжеты, это идеологические и ритуальные посылы. Эти знаки читались теми людьми, которые их создавали и которые находились в этом пространстве.

М. Родин: А мы можем сейчас подвести итоги? Мы помпезно начали, что сейчас можно при помощи археологи и смежных наук узнать, что же у людей в головах произошло. Можно перечислить, какие изменения случились в головах у людей?

Т. Корниенко: Это направление достаточно молодое – история исследований социопсихологических трансформаций. Но тем не менее мы можем говорить, что уже намечается, какие идеологические концепции «ловятся» на том материале, который сейчас подробно собирается и начинает исследоваться. Для конца эпипалеолита – раннего неолита фиксируется стандартизация и широкое распространение символов, причём разными способами – от архитектуры до переносных объектов, которые имели и утилитарное и ритуальное назначение. Символика работала на сплочение коллективов, что в тот момент было актуально, так как появились долговременные поселения, демографический рост. Должна была появиться информационная среда, это стало необходимостью. Людей надо было как-то организовывать и примирять с тем, что они живут в коллективе. Соответственно возникает понятие «свой-чужой», определенные установки, которые давались в отношении контактов между группами, внутри групп. Появляется культ плодородия, он «ловится» по северо-месопотамским материалам. Прослеживается доминирование мужчин в коллективах. По тому, как расположены стелы в мощных постройках, мы видим, что власть принадлежала не одному человеку, а была коллективная – совет старейшин или совет мужчин рода, но в этом направлении сейчас ещё продолжается работа.

М. Родин: Насколько я понимаю, сейчас мы видим только начало работ в этом направлении, и нас ждут прорывы. За двадцать последних лет мы столько узнали, что ещё пока переработать не можем.

Т. Корниенко: До этого момента шёл процесс накопления материала, и только начинается осмысление и систематизация этого материала, появляются какие-то первые выводы об этом периоде.

---