06.08.2020     0
 

Святослав и Людовик


Искушение правителя как бродячий сюжет германского фольклора

Повесть временных лет – самый известный и изученный источник по истории Древней Руси от самых её истоков. Конечно, историки уже давно избавились от заблуждения, что в этом сочинении начала XII века в точности описано, как всё было на самом деле. Многие источники, из которых черпал вдохновение автор летописи, учёные смогли обнаружить, заодно расширив своё представление о культурных связях Киевского княжества, но, кажется, колодец этот не вычерпать досуха.

Летописный рассказ о посольстве византийцев к киевскому князю Святославу имеет явные параллели в скандинавской литературе. Однако точно также, как русский летописец, но о посольстве скандинавов ко двору франкского государя Людовика Немецкого, ещё за два века до этого писал один западноевропейский монах. Значит ли это, что автор Повести временных лет просто вставил в свой труд отрывок из западноевропейского сочинения? Или же всё гораздо сложнее?

В работе историка нарративные источники, казалось бы, должны быть самым благодарным материалом. Ведь историки древности уже постарались, собрали все известные им сведения и записали их, так что теперь нам осталось лишь прочитать эти тексты и узнать, как оно там всё происходило. Но, конечно, всё совсем не так. Дело даже не в том, что хронисты и летописцы древности могли врать – или врать и искажать действительность в угоду собственным интересам могли люди, от которых они черпали свои сведения. Дело в том, что для этих авторов во главе угла стояла традиция.

Сообщая о некоем событии, которое он мог видеть своими глазами, историк древности описывал его, пользуясь уже заготовленными шаблонами и клише, загоняя жизнь в тесные рамки традиционных форм и сюжетов.

В итоге, продираясь через нарративный источник, историк современности точно идёт по минному полю, никогда не будучи уверенным до конца, собственные ли это слова и мысли автора или очередная завуалированная цитата. Об одном таком случае из моей личной практики мне и хотелось бы рассказать в этой статье.

В конце шестидесятых годов X века киевский князь Святослав, сын княгини Ольги, пройдясь огнём и мечом по Поволжью и разгромив Хазарский каганат, решил обратить своё внимание на запад. Особый его интерес вызвало болгарское Подунавье с центром в городе Переяславце, где проходило множество торговых путей и куда так милостиво его пригласили византийцы – постращать болгар. Регион Святославу пришлось захватывать два раза – с перерывом на печенежский набег на Киев – после чего он обратил свой взор на Византию, до которой теперь рукой подать. В Византии не обрадовались ещё когда на Дунае у них появился новый весьма воинственный сосед, а уж повышенное внимание с его стороны радости сулило ещё меньше, тем более что в империи своих проблем хватало, начиная хотя бы с мятежа Варды Фоки против императора Иоанна Цимисхия и борьбы за императорский титул в целом. И после нескольких военных столкновений византийцы решили от не в меру воинственного руса попросту откупиться.

Завоевание Святославом Болгарии и ответный поход византийского императора на миниатюре XIV века

Повесть временных лет описывает этот эпизод таким образом:

«И созва [византийский] царь боляре своя в полату, и рече имъ: “Што створимъ, яко не можемъ противу ему стати?” И рѣша ему боляре: “Поели к нему дары, искусимъ и, любьзнивъ ли есть злату, ли паволокамъ?”. И посла к нему злато, и паволоки, и мужа мудра, рѣша ему: “Глядай взора и лица его и смысла его”. Онъ же, вземъ дары, приде къ Святославу. И повѣдаша Святославу, яко придоша грьци с поклономъ. И рече: “Въведѣте я сѣмо”. Придоша, и поклонишася ему, и положиша пред нимъ злато и паволоки. И рече Святославъ, кромѣ зря, отрокомъ своимъ: “Схороните”. Они же придоша ко царю, и созва царь боляры. Рѣша же послании, яко: “Придохомъ к нему, и вдахомъ дары, и не возрѣ на ня, и повелѣ схоронити”. И рече едины: “Искуси и еще, поели ему оружье”. Они же послушаша его, и послаша ему мечь и ино оружье, и принесоша к нему. Онъ же, приимъ, нача хвалити, и любити, и целовати царя. Придоша опять ко царю, и повѣдаша ему вся бывшая. И рѣша боляре: “Лютъ се мужь хочеть быти, яко имѣнья не брежеть, а оружье емлеть. Имися по дань”[1].

Надо сказать, увы, историки прошлого не сумели избежать искушения толковать этот эпизод буквально, полагая его описанием некоего «русского придворного церемониала приёма иностранных послов», но истина, как всегда, проще и сложнее одновременно.

Здесь важно напомнить об одном ключевом обстоятельстве: в прошлом историки – насколько бы растяжимым мы ни сделаем это понятие – при всех своих рассуждениях о том, как они описывают лишь правду и ничего кроме правды, в действительности в своих сочинениях описывали не историческую действительность, а свои представления о том, какой она, по их мнению, должна была быть.

На самом деле, это не сильно отличает их от историков нашего времени, с той лишь разницей, что хороший современный историк, во-первых, отдаёт себе в этом отчёт, а во-вторых, всё же старается работать от свидетельств к теориям, а не наоборот, привлекая весь доступный ему спектр источников и методов их исследования.

Автор Повести временных лет, увы, всем инструментарием современного историка не обладал, в источниках, пожалуй, был несколько ограничен, зато имел собственное вполне ясное представление о том, как всё должно было быть, порождённое в меньшей степени его внутренними убеждениями и требованиями заказчика (вероятно, киевского князя), а, пожалуй, в большей – устной и письменной традицией.

Искушение Святослава дарами византийского императора, миниатюра из Радзивилловской летописи, XV век

Фёдор Борисович Успенский – доктор филологических наук, член-корреспондент РАН, профессор РАН, заместитель директора Института славяноведения

Первоначальным источником информации о правлении и похождениях Святослава, скорее всего, в основном был воинский фольклор. Последний неизбежно подвергся очень сильному скандинавскому влиянию с заимствованием образов, сюжетов и общих представлений о том, как должен быть устроен мир. Так, Анна Феликсовна Литвина и Фёдор Борисович Успенский, обратив внимание на этот рассказ о двойном византийском посольстве, выяснили, что ноги у него растут именно из скандинавской традиции, из представлений о том, каким должен быть хороший конунг[2].

Анна Феликсовна Литвина – кандидат филологических наук, ведущий научный сотрудник Лаборатории лингвосемиотических исследований Факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ

Одним из основополагающих его качеств должна быть щедрость, прежде всего, разумеется, к своей дружине, иначе зачем он ей, собственно, сдался. И в частности щедрость эта должна выражаться в том, что буде кто попробует испытать конунга богатыми дарами, из общей груды сокровищ этот конунг должен взять себе разве что пару золотых колец, всё остальное без остатка раздав своим верным дружинникам. Мотив такого испытания обнаруживается во многих источниках скандинавской традиции разного времени и, вероятно, восходит ещё к формульным панегирикам (хвалебным речам и песням), которыми скальды превозносили правителей древности.

Однако наибольшее сходство с историей о посольстве византийцев к Святославу носит рассказ о норвежском конунге Сигурде Крестоносце (ок. 1090 – 1130 гг.), входящий в свод саг «Гнилая кожа». Означенного Сигурда во время его похода в Святую землю сначала искушает богатствами константинопольский император Алексей I Комнин (ок. 1057 – 1118 гг.), а затем и иерусалимский король Балдуин (ок. 1060 – 1118 гг.). Как легко заметить уже по общей канве истории, сага о Сигурде, записанная лишь на рубеже XII-XIII веков, младше летописного рассказа (скорее всего, впервые записанного где-то в середине XI века) самое меньшее на полтора столетия. Авторы исследования объясняют это довольно просто: обе истории – и о Святославе, и о Сигурде – сильно клишированы и просто отражают издревле существовавшее представление о том, как должен вести себя хороший правитель при искушении чужеземными дарами. Хотя, конечно, могло иметь место и обратное заимствование, поскольку Сигурд был зятем киевского князя Мстислава Великого (1076 – 1132 гг.), сына Владимира Мономаха и прапраправнука Святослава. Таким образом, история о византийском посольстве могла быть принесена в Норвегию женой Сигурда, Маль(м)фрид Мстиславной. Не говоря уже о том, что это не первый и не последний династический брак между русскими князьями и скандинавскими правителями.

Г. Мюнте. «Конунг Сигурд и его люди въезжают в Константинополь», 1896-1899

Но история как предмет изучения была бы и в половину не так интересна, если бы всё всегда было так «просто» (здесь автор хочет отдельно отметить, что нисколько не пытается унизить скрупулёзный труд Анны Феликсовны и Фёдора Борисовича или умалить их заслуги в изучении древней истории Руси и её связей со Скандинавией). Часто, когда паззл уже собран, вдруг может найтись ещё один кусочек явно из той же коробки – только непонятно, к чему стыкующийся.

Автору этой статьи в своих штудиях повезло натолкнуться на такой вот отрывок:

«Настолько же с юности и до семидесяти лет любил железо непобедимый Людовик, что устроил перед послами норманнов зрелище, которое я опишу, хотя вы лучше меня о нём знаете. Когда короли норманнов каждый послали ему золото и серебро в знак того, что они предают себя [в его руки], и свои мечи в знак вечной покорности, повелел король, чтобы бросили сокровища на каменный пол и не смотрели на них не иначе, как с возмущением, и словно бы втаптывали их в грязь. Сам сидя на высоком троне, мечи он приказал принести ему для испытания. В свою очередь послы, опасаясь, как бы не возникло против них дурных подозрений, подали с риском для себя мечи императору тем образом, каким обыкновенно слуги протягивают [оружие] своим господам – [держа] за самый кончик. И когда Людовик, взяв один из мечей за рукоять и за край у острия, попытался его согнуть, между руками, что крепче железа, меч треснул. Тогда один из послов, вытащив свой меч из ножен и протянув королю по обычаю слуг, сказал: “Государь, верю, что гибкость и твёрдость этого меча ответит желаниям вашей победоноснейшей десницы”. Приняв этот меч, цезарь-император <…>, точно лозу, согнул его от рукояти до острия, и позволил потихоньку вернуться к прежнему состоянию. Тогда послы, восхитившись сами и поделившись друг с другом своим восхищением, сказали: “О, если бы наши владыки так презирали золото и так ценили железо!”»[3].

Наверно, всякий, кому доводилось читать рассказ о византийском посольстве к Святославу, немедленно заметит совершенно неожиданные параллели. Это отрывок из «Деяний Карла Великого», написанных в конце IX века монахом Ноткером Заикой (ок. 840 – 912 гг.) из монастыря святого Галла, располагавшегося на территории современного швейцарского кантона Санкт-Галлен. Заказчиком этого сочинения был император Карл III Толстый (ок. 839 – 888 гг.), последний прямой наследник Карла Великого (ок. 748 – 814 гг.), объединивший под своей властью всю территорию Франкской империи. По идее, творение Ноткера всё же должно было рассказывать о Карле Великом, основателе империи, однако досталось и его потомкам. Об одном из них – Людовике Немецком (ок. 806 – 876 гг.), внуке Карла Великого и отце Карла III Толстого – и идёт речь в приведённом выше отрывке.

Ноткер Заика на миниатюре X века, монета Карла Великого, печати Людовика Немецкого и Карла Толстого

Кстати, именно с территории франкской империи, созданной Карлом Великим, до нас доходит первое упоминание народа «рос». Согласно Бертинским анналам, чьё повествование охватывает большую часть IX века, в 839 году ко двору императора Людовика Благочестивого (отца Людовика Немецкого, 778-840 гг.) прибыли некие люди, утверждавшие, что принадлежат к народу рос, которым правит некий chacanus, но на поверку оказавшиеся свеями – то есть, шведами.

Вообще примечательными «Деяния Карла Великого» делает то, что при создании их автор опирался не на анналы, хроники, документы или в крайнем случае свидетельства очевидцев, а на рассказы, в общем-то, полученные им из третьих рук. Проще говоря, на фольклор: монастырский, воинский и придворный[4]. По всей видимости, история о посольстве норманнов к Людовику Немецкому происходит, как и в случае истории о посольстве византийцев к Святославу, из воинского фольклора. Строго говоря, мотивы, которые заставили Ноткера включить тот или иной рассказ в своё сочинение и вообще выбрать именно эти источники и такой формат, превративший его творение, по сути, в сборник анекдотов, нам не известны. Однако важно отметить, что, как и автор Повести временных лет, вместо того, чтобы описать посольство норманнов, «как оно было», Ноткер решает описать его так, «как оно должно было быть».

Но всё-таки по-настоящему интересной параллель между историями о посольстве византийцев к Святославу и норманнов к Людовику Немецкому делают два иных обстоятельства. Во-первых, «Деяния Карла Великого» на два столетия старше Повести временных лет. А во-вторых, ни Сигурда, ни прочих конунгов никто не пытался искушать собственно оружием. Приверженность Святослава оружию можно было бы списать просто на аллегорической приём, мол, он любит оружие, то есть, свою дружину, кабы не то, что точно такому же «двухступенчатому» искушению подвергся Людовик. Опять же, скорее всего, в обоих случаях это аллегория, изюминка тут спряталась в текстуальной близости рассказов о посольстве и выплате дани, разнесённых на тысячи километров и два столетия.

В. Ветлезен. «Воины Харальда Сурового ловят птиц из осаждённого города», 1898

Вообще говоря, подобного рода параллелей между текстом Повести временных лет и разными западноевропейскими источниками много. Чаще всего, разумеется, пересечения находятся со скандинавскими источниками. Например, история о смерти Вещего Олега от укуса змеи, выползшей из черепа его коня, практически в точности повторяет историю о том, как некоему норвежцу Одде Стреле было предсказано, что после трёхсот лет жизни он погибнет от своего коня Факси. В отличие от Олега, правда, Одд действовал решительней, коня убил и закопал, но со временем кости оказались на поверхности, Одд пришёл их проведать, из черепа выползла гадюка – а дальше вы знаете. Княгиня Ольга сжигает дотла древлянский Искоростень тем же способом, каким Харальд Суровый (ок. 1015 – 1066 гг.) захватил один сицилийский город – тут, правда, очень тёмная история, кто что у кого заимствовал, так как Харальд, женившийся на Елизавете – дочери Ярослава Мудрого – родился где-то через полвека после смерти Ольги[5].

Известнейший сюжет о призвании варягов на Русь родом просто из общемирового кладезя фольклорных сюжетов, будучи воплощением совершенно архетипического представления о том, откуда вообще могла взяться правящая династия. Похожие истории мы находим в «Деяниях саксов» Видукинда Корвейского (ну не сами же саксы приплыли в Британию, верно?), библейской Первой Книге Царств (пророка Самуила просят назначить над Израилем царя, и он призывает Саула), у Козьмы Пражского (чехи, как и евреи, просят себе правителя, и дочь их судьи призывает на княжение пахаря Пршемысла). Эрзяне (один из двух народов, известных нам под общим именем мордва) поют о том, как из-за отсутствия правителя они все между собой передрались и, устав от усобиц, поставили над собой пахаря Тюштяна. Наконец, корейская хроника XII века «Самгук юса» рассказывает такую же историю о возникновении государства Силла – вот уж что трудно полностью списать на библейское заимствование[6].

Изображение небесного коня времён царства Силла. По легенде основатель царства вылупился из яйца, появившегося в том месте, куда ступил белый небесный конь. Что поделать – варяги далеко, а правитель всё равно нужен.

Наконец, поистине изумительна очевидная параллель между летописным рассказом под 6582 (то есть, 1074) годом о видении инока Матфея и – только подумайте – махаянской (одна из двух основных разновидностей буддизма) сутрой II века нашей эры. Матфею как-то пригрезилось, что во время службы в церкви появился бес, который стал бросать в братию цветы, и к кому те прилипали, потакали своей слабости и уходили из церкви, а те, от кого цветы отскакивали, выстояли всю службу до конца. В сутре цветы бросала некая «Небесная Дева», которая, закончив каковое занятие, подробно объяснила всем присутствующим, что все, к кому цветы прилипли, просто ещё недостаточно просветлённые и не избавились от всех привязанностей[7]. Надо признать, на этом фоне параллель с «Деяниями Карла Великого» смотрится как-то бледно.

Но откуда она вообще взялась?

Антон Анатольевич Горский – доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института российской истории РАН, руководитель Центра источниковедения истории России

В одной своей статье Антон Анатольевич Горский рассмотрел интересный случай. В летописном рассказе о балканских похождениях князя Святослава приводится его речь, произнесённая им перед почти безнадёжной битвой, дабы поддержать боевой дух своей дружины. Практически эту же речь вкладывают в уста Святослава два византийских хрониста, один из которых был современником излагаемых им событий, а другой жил примерно на столетие позже. Такое совпадение пытались объяснить тем, что русские летописцы, как было доказано, не знавшие византийских сочинений об этом периоде, опирались на некую болгарскую хронику, пересказавшую византийский источник. Однако, как оказалось, речь Святослава и в летописи, и у византийских хронистов, во многом совпадала с речью, которую вложил уже упоминавшийся Видукинд Корвейский в уста германского короля Оттона I (912 – 973 гг.), описывая его сражение с венграми на реке Лех. Причём характер совпадений указывал на то, что и летописец, и хронисты как будто бы пересказывали именно речь из сочинения Видукинда, а не пересказ этой речи друг у друга. Получается, летописец и хронисты записали реальную речь Святослава, которую он произнёс, в свою очередь вдохновившись речью Оттона I, с которым в то время, вероятно, находился в союзе? Поначалу звучит невероятно, однако учёными уже было показано, что между Русью и Германией в то время существовали постоянные и прочные связи[8].

Ю. Франк. «Битва на реке Лех 10 августа 955 года», 1846

Значит ли всё это, что неким невероятным образом автор Повести временных лет умудрился прочесть не самое авторитетное сочинение о франкском государе, к слову, ещё и на два столетия канувшее в Лету сразу после создания[9]? Или, может быть, дружинники Святослава, Владимира и Ярослава рассказывали друг другу историю о том, как король Восточно-Франкского королевства принимал послов норманнов, особенно сильно беспокоивших его (да и не только его) земли во второй половине IX века? Конечно, нельзя совершенно исключать, что в каком-то виде текст «Деяний» и мог попасть на Русь, где скорее всего его могли прочесть и в латинском оригинале[10].

Но всё же более вероятно то, что оба рассказа восходят к одному и тому же ныне забытому источнику из устной германской или скандинавской традиции. Форма рассказа остаётся неизменной, меняются только имена, обстоятельства и распределение ролей: в тексте «Деяний» именно норманны испытывают франкского – чужого – государя, в то время как в летописном рассказе о Святославе и в саге о Сигурде уже послы византийского – чужого – императора испытывают русского князя и норманнского конунга – своих – насколько соответствуют они образу идеального правителя. Именно форма диктует, как должно рассказывать о том или ином событии. В XI-XII веках при дворе киевского князя такую историю рассказывали о Святославе, славном князе-воителе и покорителе многих народов, бросившем вызов самому царьградскому государю. На Русь эту историю, скорее всего – как и многое другое – завезли скандинавы. А, может быть, всё-таки германские миссионеры, присланные в Киев по просьбе княгини Ольги Оттоном I, будущим императором Римской империи (той, что «перенеслась» от франков к германцам, как прежде от римлян к франкам), принесли её в книгах, что взяли с собой в дорогу. Кто знает, вдруг среди прочих была и та, в которой монах одного из богатых и влиятельных имперских монастырей ещё в конце IX века записал придворную байку о том, как король Восточно-Франкского королевства Людовик Немецкий принимал у себя скандинавских послов.

Э. Дёплер. «Вальгалла, боги германцев», ок. 1905

А когда-то давным-давно, когда германские племена ещё варились в одном котле, из которого им только предстояло выплеснуться, когда не было ещё ни франков, ни скандинавов, в окружении одного вождя на пирах сказители пели о том, как в сражениях он покорил все окрестные племена, и предводители их явились к нему на поклон, чтобы выразить свою покорность. Они поднесли тому вождю-победителю невиданно богатые дары. Может быть, они хотели унизить его перед собственной дружиной – чтобы он поддался жадности и забрал все сокровища себе. А, может, они так всего лишь проверяли, достоин ли он ими править. Но этот вождь знал, в чём его истинная сила – в людях, что идут за ним – и все сокровища раздал своей дружине. Тогда ему поднесли оружие, возможно, чтобы узнать, намерен ли вождь почивать на лаврах, или его победы – это только начало, или он ещё поведёт их в бой, ещё даст осенить себя воинской славой тем, кто сейчас готов ему подчиниться. И надежды их оправдались. Блеск железа был для этого вождя милей сияния золота. Сердце его жаждало ещё битв, ещё сражений, ещё славы. Так пелось в песнях.

Но, конечно, всё это ещё требует дальнейших исследований и доказательств.


[1] Повесть временных лет. Пер. и комментарии: Д. С. Лихачёв и Б. А. Романов. Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М. – Л., 1950. С. 50-51: «И созвал царь бояр своих в палату, и сказал им: “Что нам делать: не можем ведь ему сопротивляться?”. И сказали ему бояре: “Пошли к нему дары; испытаем его: любит ли он золото или паволоки?”. И послал к нему золото и паволоки с мудрым мужем, наказавши ему: “Следи за его видом, и лицом, и мыслями!”. Он же взял дары и пришёл к Святославу. И поведали Святославу, что пришли греки с поклоном, и сказал Святослав: “Введите их сюда”. Те вошли, и поклонились ему, и положили перед ним золото и паволоки. И сказал Святослав своим отрокам, смотря в сторону: “Спрячьте”. Греки же вернулись к царю, и созвал царь бояр. Посланные же сказали: “Пришли де мы к нему и поднесли дары, а он и не взглянул на них, — приказал спрятать”. И сказал один: “Испытай его ещё раз: пошли ему оружие”. Они же послушали его и послали ему меч и другое оружие, н принесли ему. Он же взял и стал царя хвалить, выражать ему любовь и благодарность. Снова вернулись посланные к царю и поведали ему все как было. И сказали бояре: “Лют будет муж этот, ибо богатством пренебрегает, а оружие берёт. Плати ему дань”».

[2] См. подробнее: Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Похвала щедрости, чаша из черепа, золотая луда… Контуры русско-варяжского культурного взаимодействия. М., 2019. С. 8-72

[3] Notker Balbulus Gesta Karoli Magni imperatoris / Ed. H. F. Haefele // MGH. SSrG. Berlin, 1959. S. 88-89 (перевод мой)

[4] Подробнее о Ноткере Заике и его сочинении на русском можно почитать: Сидоров А. И. Отзвук настоящего. Историческая мысль в эпоху каролингского возрождения. Санкт-Петербург, 2006. С. 225-265.

[5] Данилевский И. Н. Повесть временных лет: герменевтические основы источниковедения летописных текстов. М., 2004. С. 120-125 225-265.

[6] Петрухин В. Я. Начало этнокультурной истории Руси IX-XI веков. М., 1995. С. 119-120

[7] Данилевский И. Н. Указ. соч. С. 127-128

[8] Горский А. А. Святослав Игоревич и Оттон I: речи перед битвой // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2015. № 2 (62). С. 35-40

[9] Работа над текстом, скорее всего, была прекращена либо незадолго до, либо сразу после низложения Карла III Толстого в 887 году, и подлинную известность «Деяния» получили лишь в XII веке как часть своеобразного обязательного чтения о Карле Великом.

[10] Ерёмин И.П. Литература Древней Руси: Этюды и характеристики. М.; Л., 1966. С. 9–10;

Данилевский И. Н. Указ. соч. С. 115-117


Об авторе: Мария Тимохина

Аспирантка ИВИ РАН и начинающий историк-медиевист. Основная область интересов - империя Каролингов и раннее средневековье в целом

Подпишитесь на Proshloe
Только лучшие материалы и новости науки

Ваш комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Для отправки комментария, поставьте отметку. Таким образом, вы разрешаете сбор и обработку ваших персональных данных. . Политика конфиденциальности

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.