Взаимодействия этнических групп в ранней истории Месопотамии (Часть I)

Междуречье до государств

Удивительно, но многие научные представления об истории древней Месопотамии, возникшие ещё в XIX веке, практически не изменились до сих пор. Тогда, в эпоху великих археологических открытий, когда из земли показались руины городов, дворцов и, самое главное, тысячи клинописных надписей, история региона представлялась как смена периодов мирного развития и разрушительных вторжений кочевников. Раз за разом варвары-иноземцы – то горцы, наподобие кутиев, то кочевники, наподобие амореев, – вторгались в Месопотамию, разоряли и покоряли ее земледельческие государства и создавали из них новые царства под собственной властью.

Но стоит ли вообще придерживаться этой схемы? Не попали ли предыдущие поколения исследователей под воздействие древней пропаганды, выдававшей желаемое за действительное? И можно ли проверить их гипотезу на материале новых, недавно открытых источников?

Мы публикуем первую часть статьи Нэлли Владимировны Козыревой «Взаимодействие этнических групп в ранней истории Месопотамии» в рамках совместного проекта с журналом «Вестник древней истории»

Изучение процессов взаимодействия различных культурно-хозяйственных гpупп на древнем Ближнем Востоке в дописьменный период и влияния этих процессов на возникновение и развитие месопотамской цивилизации, безусловно, заслуживает серьезного и масштабного исследования. Задача настоящей статьи представить современное состояние изучения этой проблемы и её значение для истории Месопотамии III тыс. до н.э. и, в частности, рассмотреть современные подходы к вопросу о происхождении Аккадской династии.

В нашем понимании исторического пути, пройденного цивилизацией Древней Месопотамии в течение трех тысяч лет ее существования, есть немало устоявшихся клише и традиционных моделей, возникших многие десятилетия (если не столетия) назад, но настолько общепринятых, что преодолеть их или даже немного откорректировать очень сложно. Это касается как фундаментальных теоретических проблем, от понимания которых зависит общее представление о ходе исторических процессов в древности, так и интерпретации отдельных фактов. Одна из таких устоявшихся моделей — представление о периодически вторгавшихся в Южную Месопотамию «волнах» номадических по своему происхождению групп, вносивших хаос в жизнь оседлого населения и разрушавших устоявшиеся хозяйственные и социальные институты. Считается, что в истории Месопотамии III тыс. до н.э. важную роль сыграли три таких «волны», т.е. появление трех новых этнических групп: аккадцев, кутиев и амореев(2).

Такое понимание, отразившееся в традиционных общепринятых исторических моделях, было основано прежде всего на самых первоначальных исторических реконструкциях, предпринятых еще в конце XIX – начале ХХ в., в основу которых был положен анализ письменных источников, находившихся к тому времени в распоряжении исследователей. Благодаря археологическим изысканиям достоянием науки того времени стало большое количество надписей, найденных при раскоп­ках древних городов Северной Месопотамии, прежде всего Ниневии. Историкам стали впервые доступны исторические хроники, литературно мифологические тексты, царские надписи. Эти тексты послужили богатейшим материалом для исторических реконструкций, в том числе и для реконструкции ранней истории Месопотамии. Новизна и ценность этой информации надолго заслонили от исследователей ее во многом субъективный характер.

Со временем в распоряжении науки появилось множество новых источников, в том числе и синхронных описываемым в них событиям, при этом и отношение к письменным источникам стало более критическим. Стала ясна необходимость учитывать время создания того или иного текста, чтобы соотнести его содержа­ние с историческим контекстом эпохи, понимание того, что история — это процесс, каждый этап которого имеет корни в предшествующем развитии. Модель, рассматривавшая периодические кризисы, случавшиеся в истории месопотамской цивилизации, как результат катастрофических нашествий соседних полукочевых народов, в последние десятилетия постепенно стала уступать место представлению о постоянном передвижении и взаимодействии этносов на территории древнего Ближнего Востока в течение всего периода древней истории как тенденции, сохранившейся с древнейших этапов развития человечества(3). Все вышесказанное относится и к пониманию и оценке такого важнейшего периода ранней истории Месопотамии, как правление Аккадской династии, и прежде всего вопроса о том, кем, собственно, были аккадцы до того, как они стали называться аккадцами, и откуда и когда они пришли в Месопотамию.

Историки обычно считают аккадцев потомками номадов, которые пришли отку­да-то с запада и осели на территории Северной Месопотамии в IV тыс. до н.э. или в еще более отдаленный период, постепенно продвигаясь на юг, заселенный к тому времени шумерами. В середине III тыс. до н.э. между отдельными городами-государствами Шумера шла ожесточенная борьба за лидерство, завершившаяся объединением большинства городов Шумера под властью Лугальзагеси, правителя города Уммы. В это время в городе Кише, располагавшемся на севере аллювия, правил царь с шумерским именем Ур-Забаба, при его дворе служил «чашеносец», который позднее стал известен под семитским именем Саргон (sarrum kёn, т.е. «царь истинный»). Именно он ок. 2350 г. захватил власть в Кише и основал новую династию. Однако Саргон не остался в Кише, сделав своей столицей ранее малоизвестный город Аккад. Этот топоним дал свое имя и династии Саргона (Аккадская династия), и языку, на котором Саргон говорил (аккадский язык), и стране, в которой он жил (страна Аккад). Это же название стало этнонимом для той группы семитоязычного населения, из которой происходил и сам Саргон, и представителей которой принято считать аккадцами. Полагают, что, разгромив военную коалицию шумерских горо­дов-государств, Саргон объединил под своей властью всю Месопотамию и создал сильное централизованное государство, границы которого охватывали не только всю Южную, но и Северную Месопотамию, а также Сирию и Западный Иран. Пять царей Аккадской династии правили в общей сложности ок. 150 лет.

Исследователи, занимавшиеся изучением этого периода, особо отмечали новиз­ну и первичность происходивших тогда процессов: цари Аккада были первыми, кто объединил Шумер и Аккад в единое государство, первыми, кто направил свою энергию на утверждение централизованной наследственной власти, они первыми смогли осуществлять политический контроль над большой территорией, ранее находившейся в руках отдельных городов-государств. Многие исследователи даже называют государство Саргонидов «первой империей»(4).

Какие источники легли в основу создания такой модели? Поскольку синхронных источников, особенно в начальный период исследований, было известно не очень много, то ученые в своих работах в значительной степени опирались на изучение более поздних многочисленных и разнообразных источников, описывавших события этого периода(5). Правление Аккадской династии оставило глубокий след в исторической памяти населения Месопотамии, и история Аккадской династии много раз переписывалась на протяжении последующих столетий, причем не только в Месопотамии. Например, литературный текст «Саргон, царь битвы», вероятно, был записан в XV-XIV вв. до н.э. в Малой Азии, а возможно, и в самой Хаттусе. Именно изучение такого рода источников в значительной степени было положено в основу создания первой модели Аккадского государства. Однако стремление расширить информационную базу исследования за счет использования более поздних источников может привести к непредсказуемым результатам. В большинстве слу­чаев мы не знаем ни точного времени написания такого рода литературных тек­стов, ни реального исторического контекста, в котором они возникли и который, естественно, придал им совершенно определенную идеологическую окраску.

Если попытаться сформулировать то, что более или менее точно известно об Аккадской династии к настоящему времени, то получается примерно следую­щее: это была династия семитоязычного происхождения, во время ее правления государственная канцелярия на севере аллювия и за его пределами велась на се­митском (староаккадском) языке. В состав этого государства входили территории Южной и Центральной Месопотамии, и в течение жизни одного поколения или немногим более аккадцы предположительно контролировали значительную часть долины Хабур, а также, возможно, Ашшур и Ниневию, но степень этого контроля пока установить невозможно.

«Аккадское присутствие» или «влияние» очень скудно отражено археологиче­скими данными, и если бы не сведения, содержащияся в саргоновских пропаган­дистских текстах, трудно было бы представить, что аккадская армия проводила здесь широкомасштабные военные завоевания и длительное время оккупировала эти регионы. Самое большее можно было бы говорить о некотором упадке мест­ных культур в Аккадский период, но даже это утверждение не находит в настоя­щее время достаточных подтверждений(6). Вопрос о появлении примерно в это же время новаций в изобразительном искусстве, в частности, в рельефах, скульптуре и глиптике, пока недостаточно изучен, и его трудно напрямую связать именно с Аккадской династией.

Приходится признать, что период правления Аккадской династии, который при­влекает внимание множества исследователей (см. библиогpафию работ по аккад­скому периоду в Akkad 1993, будучи одним из самых известных и ярких в истории Месопотамии, в то же время оставался и остается до сих пор во многом малоиз­ученным, сохраняя множество белых пятен. Наши представления о нем часто не имеют под собой прочной аргументации и весьма противоречивы. Пока практиче­ски ничего не известно о происхождении аккадцев и Аккадского государства. О его устройстве мы можем судить по тому, о чем в своих надписях написал сам Саргон(7). Неизвестно и где находилась его столица, город Аккад, хотя о его существовании и о том, что он был населен, упоминается в текстах еще на протяжении двух тысяч лет после падения Аккадской династии(8). Нет единого мнения и по поводу того, была ли территория, которую включают в состав империи Саргона, под полным контролем Аккадского государства или контролировались только важнейшие торговые пути, по которым передвигались стратегические ресурсы.

Несмотря на такие существенные пробелы в наших знаниях, в последние деся­тилетия в науке появилось немало интересных исследований, в основе которых ле­жат как данные недавних археологических работ в районе Хабур Северо-Западной Сирии и Северной Месопотамии(9), так и новые издания синхронных письменных источников(10). В данной статье автор делает попытку дать описание той гипотети­ческой модели возникновения Аккадского государства, которая постепенно фор­мируется на основе этих исследований.

Основные источники по истории Месопотамии III тыс. до н. э.

Письменность в Месопотамии возникла в конце IV тыс. до н.э. и в течение первых 500 лет своего существования использовалась почти исключительно в хозяйственной и административной сфере. Только в середине III тыс. до н.э. появились первые короткие посвятительные надписи, составленные от имени городских правителей Южной Месопотамии(11). Самые ранние надписи такого рода известны нам главным образом из Лагаша. Они составлены на шумерском языке и очень лаконично сообщают о военной и строительной деятельности городских правите­лей. Со временем такие надписи стали более информативными, в них появились более развернутые упоминания о некоторых исторических событиях. К концу раннединастического периода (3000-2350 гг. до н.э.) встречаются, правда, в очень незначительном количестве и надписи правителей других городов Южной Месо­потамии. С этого же времени в надписях появляются упоминания о конфликтах с соседями с востока, севера и северо-запада, что дает нам некоторые косвенные свидетельства о политических процессах, происходивших в это время на соседних с Месопотамией территориях.

После воцарения Аккадской династии царские надписи становятся гораздо бо­лее пространными и информативными, но их содержание во многом определяется тем, что они составлены от лица только одной династии, которая была центральной и наиболее сильной из династий Аккада, и соответственно отражали точку зрения на происходившие события исключительно представителей этой династии.

Очень важным синхронным источником для этого периода являются датировоч­ные формулы. Если в период РД датировки практически не дают сколько-нибудь развернутой информации, кроме упоминания имен правителей или чиновников, то с аккадского времени в датировочных формулах появляются краткие сообщения о важнейших событиях предшествующего года(12).

Определенное значение для изучения процессов этнокультурного взаимодей­ ствия в Месопотамии середины III тыс. до н.э. имеют тексты административного и юридического характера. В частности, изучение языка и имен собственных административно хозяйственных документов Раннединастического и Аккадского периодов многое дает для понимания этно-лингвистической ситуации, складывавшейся в это время в Месопотамии(13).

Именно надписи городских правителей и царей Месопотамии, живших в III тыс. до н.э., И свидетельства шумерского Царского списка, составленного, вероятно, в самом конце III тыс. до н.э., являются нашими основными источ­никами при реконструкции событий, происходивших в Южной Месопотамии в этот период. Однако источники эти, безусловно, очень неполны и в значительной степени субъективны. Большинство текстов такого рода было создано, вероятно, в дворцовых или храмово-дворцовых школах и канцеляриях, т.е. в интеллектуаль­ной среде, тесно связанной с властью, и их составители сознательно или бессознательно увязывали содержание своих творений с интересами и потребностями своих заказчиков.

Царские надписи содержат определенным образом идеологически интерпре­тированные сведения о деяниях правителей и царей, в том числе о нападениях врагов на города и о военных походах. Большой интерес представляют упоминае­мые в этих текстах топонимы, названия чужеземных городов, земель и племен, с которыми вступали в военные конфликты правители южномесопотамских городов и аккадские цари. Однако свидетельств, описывающих соседние народы с точки зрения их культуры или обычаев, в этих текстах практически нет.

В то же время такого рода данные в довольно значительном количестве встре­чаются в письменных источниках другого жанра. Это литературно-мифологиче­ские тексты, отражающие ту картину мира, которая постепенно сформировалась в образованной дворцово-храмовой среде к последней четверти III тыс. до н.э. Фрагменты шумерских текстов (мифов, плачей по городам, писем-молитв, обращенных к богам), в которых упоминаются чужеземцы, были собраны Дж. Купе­ром(14). В соответствии с этой картиной мира Южная Месопотамия представляла собой высоко развитый центр, окруженный зоной, заселенной людьми, которые описываются крайне негативно. Эти «другие» люди могли быть как чужезем­ными завоевателями (кутии, а затем амореи), вторгшимися на территорию Ме­сопотамии, так и населением тех стран, куда ходили походами месопотамские правители(15).

Возможно, сравнение эпитетов, которые употребляли составители этих текстов для описания чужеземцев, и выделение среди постоянно используемых клише, применявшихся только для описания какого-либо одного этноса, дало бы нам не­ которое представление об отличительных особенностях того или иного народа, но материала для таких сравнений слишком мало. Чужестранцы описывались в шумерской литературе не с «этнографической» точки зрения, а с помощью набора метафор, которые, по мнению древних писцов, одинаково подходили для описания самых разных народов(16). Опираясь на письменный материал такого рода, почти невозможно представить культурный мир чужеземцев, сталкивающихся с культурой Месопотамии, и поэтому сложно говорить о том, каким было их культурное влияние и как оно отразилось на этой цивилизации(17).

Вопрос о происхождении семитоязычной части населения Месопотамии, преж­де всего аккадцев, долгое время рассматривался в исторической науке в тесной связи с твердо укоренившимися представлениями о кочевом происхождении раз­личных групп семитских народов, однако уже довольно давно это утверждение стало подвергаться аргументированной критике(18). Никаких прямых сведений об аккадцах, касающихся их появления и укоренения в Месопотамии до того времени, как они стали собственно аккадцами, т.е. до возникновения Аккадского государ­ства в XXIV в. до н.э., письменные источники не содержат. Тексты, сообщающие о событиях, происходивших в период, который в исторической науке называется периодом ранней древности (III — начало II тыс. до н.э.), содержат сведения о двух чужеземных вторжениях на территорию Южной Месопотамии: кутиев и амореев.

Надо отметить, что ни в каких шумерских текстах, в том числе и тех, что со­хранили исторические предания о Раннединастическом периоде (3000-2350 гг. до н.э.), нет никаких упоминаний о миграции аккадцев в Месопотамию, возможно потому, что эти миграции происходили еще в дописьменный период. Нет в них и никаких следов этнического или языкового противостояния между шумерами и аккадцами.

Из Южной Месопотамии III тыс. до н.э. до нас дошло значительное количе­ство самых разнообразных по характеру памятников материальной культуры. Это архитектурные памятники, статуи, рельефы, глиптика. Однако изобразитель­ный материал, который можно отнести именно к Аккадскому периоду, достаточ­но скуден. При этом надо учитывать, что данные археологии во многих случаях очень ограничены и носят косвенный характер. Это касается, в частности, и про­блемы этнокультурных взаимодействий. Предположительно приход нового насе­ления способен оказать сильное влияние на политические институты общества, его религиозные и культурные традиции. Однако установить, как этот процесс мог отразиться в памятниках материальной культуры, удается далеко не всегда. В принципе изменение стиля в искусстве, характера вооружения, появление новых видов украшений и предметов домашней утвари могло быть и результатом опосредованного культурного влияния, а не только изменений в составе населения. Исследование такого рода изменений и новаций на археологическом материале Месопотамии III тыс. до н.э. упирается в почти полное отсутствие сравнительного материала, поскольку пока нет практически никаких свидетельств об искусстве аккадцев, кутиев или амореев до времени их появления в Месопотамии.

В последние десятилетия проводились активные археологические исследования и тех территорий, которые, судя по надписям Саргонидов, находились под их кон­тролем. Однако археологических данных, подтверждающих присутствие собственно аккадцев за пределами Месопотамии, очень мало, и их толкование разными исследователями зачастую весьма противоречиво. Отсутствует единая общепринятая археологическая терминология даже в описании керамики того периода, нет и единой четкой хронологии археологических культур(19).

Тем не менее анализ данных археологии в сочетании с критически оцененными данными письменных источников позволил исследователям по-новому взглянуть на исторические процессы, происходившие на Ближнем Востоке в период ранней древности, в частности, и на вопросы характера и масштабов этнических взаимодействий и их влияния на развитие цивилизации в Месопотамии, включая формирование Аккадского государства.

Особенно важными для изучения этих проблем стали появившиеся в последние несколько десятилетий новые археологические свидетельства из Сирии, Северной Месопотамии и Ирана, позволившие выработать более сбалансированную точку зрения на историю Южной Месопотамии периода ранней древности и проблему происхождения Аккадской династии. Новая модель ставит Аккадское государство в конец длительного процесса предшествующего развития Великой Месопотамии (т.е. всей территории междуречья Тигра и Евфрата от истоков этих рек до их устья), и прежде всего Сирии и Северной Месопотамии.

Этнокультурные процессы на территории Месопотамии до формирования политических структур

История Великой Месопотамии (т.е. всей территории междуречья Тигра и Евфрата от истоков этих рек до их устья) дописьменного периода предстает перед нами как смена археологических культур(20), и именно археология является главным источником сведений о протоисторических (=Дописьменных) этнических группах, населявших эту территорию.

В начале VII тыс. до н.э. небольшие общины, занимающиеся земледелием и скотоводством, обитали в Северной Месопотамии в зоне достаточного естествен­ного орошения между Балихом и Тигром, в некоторых районах Загроса (Джармо, Гани Дарех) и в степи (Телль-Магзалия). Эти территории не только предоставля­ли прекрасные условия для земледелия и разведения скота, но и давали возмож­ности контролировать пути обмена,. проходившие по территории Плодородного полумесяца.

В течение VI тыс. до н.э. в различных частях Северной Месопотамии возникли три неолитические культуры, которые частично сосуществовали друг с другом хронологически и территориально, воспроизводя, возможно, зональные специализации в различных частях Северной Месопотамии: Хассуна, Самарра и Халаф. Самая ранняя из них Хассуна возникла на северо-востоке Месопотамии. Пробле­ма происхождения этой культуры остается спорной. Возможно, ее формирование явилось результатом культурного взаимодействия между различными группами населения, постепенно переходившего к земледельческо-скотоводческой экономике(21).

Самое большое количество поселений хассунской культуры было, вероятно, сконцентрировано на севере равнины Джезира в непосредственной близости от важных дорог, которые пересекали ее с востока на запад и соединяли северо-запад Ближнего Востока с юго-востоком(22). Именно таким в этот период было направле­ние главных путей обмена материалами и продуктами, которые проходили через Северную Месопотамию, но пока, видимо, никак не затрагивали Южную Месопотамию. По этим дорогам уже в 6000-5500 гг. до н.э. из Ирана, Анатолии, Аравии, Средиземноморья провозили дерево, обсидиановые орудия и ножи, мрамор, бирюзу, медь и другие материалы.

Примерно через 500 лет после того, как жители долины Джезира начали из­ готавливать керамику хассунского типа, в том же регионе появился новый вид керамики, который исследователи называют халафским и который позднее рас­пространился далеко за пределами Северной Месопотамии. Первые несколько веков после его появления во многих поселениях одновременно изготавливались и использовались керамические изделия обоих видов, хассунского и халафского. Однако со временем хассунская керамика вышла из употребления, в то время как халафская продолжала существовать(23).

Раскрашенная керамика и зооморфные сосуды, которые изготавливали в период Халафа в поселениях Северной Месопотамии, были обнаружены археологами на огромной территории от озера Ван до Средиземноморья и от Северного Ирана до Закавказья, но не были найдены в Южной Месопотамии, вероятно, потому что, как уже было сказано выше, главные торговые пути того времени, проходившие по территории Ближнего Востока, описывали дугу с юго-востока (будущей территории Элама), вдоль Тигра (и по Тигру) и далее по Северной Месопотамии и Сирии шли на запад в Анатолию. Южная Месопотамия оставалась пока внутри этой дуги, на периферии обменных путей.

Если распространение халафской культуры и соответственно населения, кото­рое эту культуру сформировало и развивало, было направлено главным образом на запад от Хассуны, то другая группа населения, также сохранявшая определенные связи с Хассуной, постепенно двигалась на юг. Этот процесс был связан с возникновением новой археологической культуры, культуры Самарра. Носители этой культуры со временем заняли территорию, которая простиралась далеко на юг за пределы Хассуны, вплоть до среднего Тигра, и к востоку от него в предгорья Загроса.

Что представляли собой эти общества, каков был характер организации населе­ния, обитавшего на территориях, которые мы рассматриваем как территории археологических культур Хассуны, Халафа и Самарры, мы можем только предполагать. По-видимому,в этих обществах, разительно отличавшихся от маломасштабных неолитических культур докерамического неолита по площади занимаемых ими территорий и продолжительности существования, постепенно вырабатывались не только новые технологии, но и новые варианты организации общественной жизни.

Важную роль в развитии общественных процессов в этот период, безусловно, играли постоянные контакты и взаимодействия между представителями разных культурно-хозяйственных групп. По торговым (обменным) путям, соединявшим между собой самые отдаленные точки территории Ближнего Востока, перевози­ли, конечно, не только различные материалы, керамику и другие ремесленные изделия. По этим же путям, по-видимому, распространялись и новые идеи, и технологии.

Об этническом составе населения севера и северо-запада в VI-V тыс. до н. э. го­ворить достаточно сложно из-за отсутствия данных. На уровне предположений все еще остается и вопрос о том, на каких языках в это время говорили жители тех или иных регионов Великой Месопотамии. Долгое время в науке активно разрабатывалась гипотеза, выдвинутая Б. Ландсбергером(24), на основании которой исследовате­ли реконструировали для этой территории две группы языков: прототигридские и протоевфратские и даже находили связи этих гипотетических языков с определен­ными археологическими культурами. Существование этих языков выводили преж­де всего на основании присутствия в Южной Месопотамии топонимов, которые не были ни шумерскими, ни семитскими, а также на основании изучения некоторых «нешумерских» элементов в шумерской лексике. Однако значительная часть аргу­ментов в пользу этой гипотезы сейчас отвергнута большинством исследователей, и от попытки реконструировать дописьменные языки Месопотамии и связать их с определенными археологическими культурами пока, как будто, отказались(25).

Заселение территории центральной Месопотамии

Заселение началось, вероятно, еще в период докерамического неолита, и ко времени распространения самаррской культуры эта территория, по-видимому, уже довольно давно была обитаемой. Уже в VII тыс. существовали, вероятно, контакты между Центральной Месопотамией и Загросом, откуда в долину на восточную окраину Месопотамской низменности приходили, основывая здесь поселения, группы пастухов-охотников, знакомых также с зачатками земледелия(26).

Из районов к западу от долины Евфрата и со стороны горных массивов, таких, как Джебель-Бишри, в Центральную Месопотамию в VII тыс. также приходили группы, которые оседали на северном аллювии и смешивались с другим населе­нием этого региона(27). Возможно, это было самое раннее семитоязычное население Месопотамии, которое постепенно заняло широкую полосу в центре Месопота­мии, простиравшуюся с северо-запада на юго-восток от центрального Евфрата до Тигра и граничившую с севером аллювия. Как раз по этой территории проходила часть древнего торгового (обменного) пути, соединявшего северо-запад Ближнего Востока с юго-востоком.

Заселение аллювия

Вопреки устоявшемуся представлению об исключительно неблагоприятных экологических условиях и скудости материальных ресурсов на юге Месопотамии в глубокой древности, препятствовавших ее заселению и освоению, данные ар­хеологии позволяют утверждать, что процесс заселения самого юга Месопотамии также начался очень рано(28).

Уже примерно к 6200 г. на самом юге аллювия существовали небольшие, но вполне процветающие земледельческие поселения, жители которых владели самыми простыми ирригационными технологиями, что позволяло им получать очень высокие для того времени урожаи зерновых(29). Между собой жители этих поселений, вероятно, поддерживали связи по воде. Эта часть раннего населения аллювия, возможно, представляла собой южную ветвь представителей самаррской культуры, или же они были как-то связаны с этой группой, населявшей Централь­ную Месопотамию. Именно самаррцы первыми начали использовать простейшие ирригационные технологии в земледелии (следы использования таких технологий найдены при раскопках в Телль ас-Савван, Чога-Мами), а эти знания и умения были особенно важны для жителей самого юга Месопотамии. Возможно, насе­ление Центральной Месопотамии, постепенно смещаясь на юг, принесло сюда технологию ирригации вместе с керамической и домостроительной традицией.

Однако и эти земледельцы были не единственными и, возможно, не самыми первыми обитателями аллювия. Есть археологические следы проникновения сюда групп охотников-собирателей из Северной Аравии, есть линии, связывающие юг аллювия с востоком, севером и ceвepo-востоком(30). Уже в самый ранний период освоения аллювия на этой территории могли одновременно обитать представители разных по происхождению групп, говоривших, возможно, на разных языках и использовавших различные стратегии выживания: охоту, рыболовство, собирательство, некоторые группы добавляли к этому и земледелие.

Таким образом, самое раннее население Центральной и Южной Месопотамии, вероятно, представляло собой некий конгломерат из тех групп, которые постепенно в течение многих сотен лет продвигались сюда с севера, востока, запада и юго-запада. Уже с конца VII тыс. до н.э., т.е. задолго до формирования здесь убейдской культуры, которую большинство исследователей связывает с шумерами, эти территории были, вероятно, заселены разнообразными по языку и культуре группами населения, использовавшими различные способы добывания материальных ресурсов и активно обменивавшимися между собой излишками добываемых продуктов(31).

В конце VI тыс. до н.э. на территории Южной Месопотамии сформировалась новая археологическая культура, получившая название убейдcкой. Возникновение и распространение этого культурного комплекса в значительной степени было, вероятно, результатом местного развития, хотя определенную роль в этом процес­се мог, возможно, сыграть и постоянный непрерывный приток сюда новых групп населения со своей культурой и своим языком(32). К концу V тыс. до н.э. поселения убейдской культуры занимали весь юг аллювия и постепенно распространялись на север и северо-запад. Особенно заметным стал рост поселений на территории аллювия в IV тыс. до н.э., когда на смену убейдской культуре пришла культура Урук, которая в значительной степени явилась, по-видимому, продолжением и развитием предшествовавшей убейдской культуры(33). К концу IV тыс. до н.э. юг аллювия населяло по разным подсчетам от 100 до 250 тысяч жителей, и значи­тельная часть их жила уже в городах с населением в 10-20 тысяч человек.

Это население Южной Месопотамии, которое большинство исследователей уверенно называет шумерами, было, скорее всего, потомками тех, кто жил здесь ив V тыс., учитывая, конечно, и постоянный приток мигрантов. Другими словами, шумерское население Южной Месопотамии IV тыс. до н.э. было, по-видимому, потомками населения убейдского периода, сложившегося из множества разнооб­разных групп, заселявших Южную Месопотамию в течение VII-VI тыс. до н.э.,одной из которых были самаррцы.

• 

• 

Миграции с аллювия

Не только население соседних с Южной Месопотамией территорий на протя­жении многих столетий непрерывно мигрировало в район аллювия, движение шло и в противоположную сторону. Если в VI тыс. до н.э. наиболее заметным направлением миграции населения по территории Великой Месопотамии, отраженным в масштабном распространении археологических культур, было направление с северо-востока Месопотамии на запад (Халаф) и на юг (Самарра), то уже в V тыс. до н.э. наиболее заметно проявляется движение с юга.

С начала V тыс. до н.э., т.е. через несколько столетий после своего формирова­ния на юге аллювия, убейдский культурный комплекс начинает распространяться за пределы Южной Месопотамии. Предметы материальной культуры и сооруже­ния в убейдском стиле археологи находят на обширной территории от Юго-Запад­ного Ирана и западного берега Персидского залива до Ливана и Юго-Восточной Анатолии и Сирии. Распространение в IV тыс. до н.э. урукского археологического комплекса шло примерно на тех же территориях Ближнего Востока, но в еще бо­лее широких масштабах(34). Что на практике мог представлять собой этот процесс, отражающийся для нас в археологических материалах? Совершенно очевидно, что передвижение на сотни и тысячи километров различного рода материалов, про­дуктов обмена, распространение новых технологий, идей и информации — все это сопровождало постоянные миграции населения(35).

С начала V тыс. до н.э. отдельные группы из числа населения аллювия пе­ риодически мигрировали на север и северо-запад. В северной части аллювия, в Центральной Месопотамии и далее к северу и западу вдоль берегов Тигра, Ха­бура и Балиха, вплоть до Анатолии, в это время появляются новые поселения с характерными чертами убейдской культуры, основанные, вероятно, мигрантами. Во многих местных поселениях на этих территориях также, по-видимому, появились убейдские переселенцы. Они жили в таких старых местных селениях, как Дегирмен-тепе (в верховьях Евфрата), Машнака (Сирийская степь на границе Южной и Северной Месопотамии), в некоторых поселениях Хабура, возможно, они присутствовали в Браке(36).

Этот процесс продолжался и в IV тыс. до н.э., когда жителями Южной Месопо­тамии была создана целая сеть поселений, в том числе в Хузестане, в долине Суз, в Верхней Месопотамии, Северной Сирии и некоторых частях Анатолии. Некото­рые из этих поселений были основаны выходцами из Южной Месопотамии еще в V тыс. до н.э., другие были основаны позднее. Распределение по территории Великой Месопотамии урукских поселений, так же, как и убейдских, шло непрерывной цепью вдоль трех рек, Тигра, Хабура и Балиха. Во многих случаях так же как и в предшествующий период, небольшие группы южномесопотамского населения селились и мирно жили рядом с местными жителями (Хасинеби, Брак, Ниневия, Каркемиш)(37). Особенно увеличился поток переселенцев из Южной Месопотамии во второй половине IV тыс. до н.э. В это время на севере и северо-западе Великой Месопотамии появляются даже новые города, основанные южномесопотамскими мигрантами, число которых в период 3500-3200 гг. могло составлять до 20 тысяч человек и даже больше(38).

Взаимные контакты, взаимодействия и взаимовлияния, имевшие место в ходе таких миграций, играли, по-видимому, исключительно важную роль в дописьмен­ной (догосударственной) истории Ближнего Востока. Они, безусловно, оказывали сильное влияние и на языковую ситуацию в регионе, судить о характере которой до появления письменности мы можем только предположительно. В IV-III тыс. до н.э. значительная часть населения Сирии и Северной Месопотамии говорила, видимо, на различных семитских диалектах, в то время как население южномесо­потамского аллювия, по-видимому, говорило на шумерском языке. Скорее всего, шумерский не был, как считалось долгое время, языком чужеземцев, которые по­явились в Южной Месопотамии в V или IV тыс. до н.э., а был одним из тех языков (и, возможно, самым распространенным), на которых говорила значительная часть населения аллювия еще в очень ранний период. Есть предположения, что этот язык был реликтом большой языковой группы, занимавшей значительную часть территории Великой Месопотамии задолго до распространения там семитских языков(39).

В VI-IV тыс. до н.э. люди могли относительно свободно передвигаться по тер­ритории Великой Месопотамии в поисках лучших условий жизни, поскольку такие перемещения или миграции совершались в относительно неплотной демографической среде, сквозь которую можно было «просочиться» без особых последствий. Эти миграции, происходившие очень постепенно в течение многих столетий, по большей части были, по-видимому, вполне мирными, как и в предшествующий период. Нет, или почти нет, свидетельств конфликтов, между пришлыми группами и местным населением(40).

Такого рода миграции можно, вероятно, рассматривать как продолжение про­цессов свободного (неадминистративного) распространения и перераспределения населения и излишков материального производства по всему региону Ближнего Востока, которые активно проходили здесь еще со времени докерамического не­олита. Эти процессы имели, вероятно, и определенное социальное значение, сни­мая возможное социальное напряжение, способствуя сохранению определенной степени социального равенства и равного доступа всех групп населения к материальным pecypcaм(41).

Постоянные свободные миграции по территории Великой Месопотамии, кото­рые имели место в VI-IV тыс. до н.э., по-видимому, стали значительно сокращать­ ся в конце IV тыс. до н. э., когда здесь начался процесс формирования полити­ческих структур. Тем не менее как мы видим на примере истории Месопотамии всех последующих периодов, естественные миграции здесь никогда полностью не прекращались, их масштабы могли сильно сократиться, вытесняемые админи­стративно-организованной миграцией, но в периоды ослабления администрации масштабы естественной миграции вновь расширялись.

Ссылки

1 (К заглавию) Определения этноса, как такового, одного и общепринятого в науке нет. Социологи и представители культурной антропологии рассматривают этнические группы как некое количество индивидуумов, которые ощущают себя объединенными общим происхождением, реальным или мифическим. На основании этого общего происхождения и возникших наего основе культурных традиций развиваются определенные идеологические установки, представляющие собой некий «набор» идей и символов, опираясь на который члены дан­ной группы могут рассчитывать на взаимную солидарность (или оппозицию) в отноше­ниях между группами. Этническая группа не обязательно образуется на основе единого для всех списка определенных характеристик, таких, как общий язык, территориальная близость, биологическое происхождение. Одной из немногих обязательных характеристик этнической группы исследователи считают общий характер «поведения» членов каждой отдельной группы. При этом термин «поведение» понимается очень широко. Это и общий менталитет, и общие культурные установки, система религиозных взглядов и даже харак­тер экологической адаптации данной группы. Для обществ ранней древности понятие этническая группа во многом совпадает, вероятно, с понятием культурно-хозяйственная группа (Катр, Yoffee 1980, 88).

2 Козырева 2008, 359 сл.

3 Надо отметить, что еще в 1957 г. Дж. Купер предложил сравнивать продвижение номадических групп на городские территории древнего Ближнего Востока не с волнами-цуна­ми, а с течением реки (Кuрреr 1957).

4 Mieroop 2004; Akkad 1993; Westenholz 1999.

5 Westenholz 1997.

6 Michalowski 1993, 75.

7 RIME 2.

8 Weiss 1975.

9 Мунчаев, Мерперт 1981; Мунчаев, Мерперт, Амиров. 2004; Akkennans, Schwartz 2003; Oates 2007.

10 RIME 2; Westenholz 1997.

11 SARI 1.

12 К сожалению, от аккадского времени нет общих списков датировок, в которых они были бы размещены в соответствующей последовательности. Такие списки сохранились от более поздних периодов. Они позволяют, хотя бы приблизительно, установить поря­ док событий, происходивших в период царствования. для Саргонидов это практически невозможно. Есть некоторая хронологическая зацепка только для правления Нарам-Сина, связанная с появлением после его обожествления детерминатива божества в написании егоимени, но и она недостаточно надежна.

13 Biggs 1967; Foster 1982.

14 Cooper 1983.

15 Существовал целый набор клише для описаний такого рода. Это были люди, раз­рушающие (города). Они не знали домов и городов. Они не почитали должным образом богов. Они не были знакомы с сельским хозяйством, приготовлением еды и ферментиро­ванных напитков, поведением за столом. У них был интеллект собак и внешность обезьян. Их языки представляли собой неясное бормотание (бал-бал-бал). В такого рода описаниях соседние с Месопотамией народы (кутии, амореи, народ симашки и даже эламитяне) часто предстают как некие неполноценные создания, незнакомые с традициями и законами цивилизованного общества (Cooper 1983, 30-33).

16 Michalowski 1986, 130.

17 Вопрос о том, насколько можно доверять содержанию официальных надписей и литературно-мифологических текстов и можно ли безоговорочно использовать их в качестве исторических источников, – это отдельная большая проблема, которая стоит не только пе­ред ассириологами. Если не впадать в крайности, т.е. в полное отрицание или полное при­нятие историчности таких источников, то наиболее приемлемой представляется точка зре­ния, принятая, в частности, многими библеистами: событие, упомянутое в тексте, можно считать действительно происходившим, если оно подтверждается либо археологическими данными, либо синхронными письменными источниками с других территорий (Mieroop 2004,210). Это, конечно, не панацея, но во многих случаях единственная возможность подтвердить достоверность (или недостоверность) того или иного исторического факта, о кoтopoм сообщают письменные источники.

18 Weeks 1985.

19 Michalowski 1993.

20 Термин «археологическая культура» в общепринятом значении этого понятия обозна­чает определенный набор археологических памятников, являющийся результатом деятель­ности группы людей, существовавших в рамках определенной территории в определен­ный период времени и объединенных общими культурными характеристиками, отражение которых сохранилось для нас в разнообразных типах керамики, домостроения, практике добывания ресурсов и т.п. Несмотря на продолжающиеся дискуссии вокруг соотношения понятий археологическая культура и этническая общность, большинство исследователей не видит оснований сомневаться в том, что в первом приближении археологическая куль­ тура действительно отражает существование определенных культурно-хозяйственных и социальную общностей, обладавших некоторым уровнем этнического самосознаниия (см. прим. 1).

21 Массон 1989, 74.

22 Maisels 1993, 113.

23 Akkermans, Schwartz 2003, 136 ff.

24 Landsberger 1974.

25 Michalowski 2005.

26 Массон 1989, 70.

27 Zarins 1990.

28 Миф о том, что Южная Месопотамия была бедна природными ресурсами и там не было ничего кроме тростника и глины, возник среди исследователей XIX в. и до сих пор принимается на веру. В действительности, жителям Южной Месопотамии были доступны самые разнообразные ресурсы. Аллювиальная почва была исключительно плодородна и при правильном орошении обеспечивала большие урожаи. Степь прекрасно подходила для выпаса овец и коз и была местом обитания многочисленных диких животных. Много жи­вотных обитало в обширных болотах, там же в огромном количестве водилась птица, рыба, черепахи. Кроме того, болота обеспечивали население огромным количеством тростника, который использовался очень широко (строительство зданий, производство мебели, ци­новок, контейнеров, топливо, корм для животных). Ошибочным является и утверждение о том, что в Южной Месопотамии вообще не было древесины. Разнообразные деревья росли в лесах, вокруг полей, в садах. Камень также добывали на месте: известняк в пустыне к юго-западу от аллювия, гипс – на территории Персидского залива. Месторождения кварца, кремния и битума также были сравнительно недалеко. И, конечно, здесь было много высо­кокачественной глины.
Из этого перечня видно, что Южная Месопотамия была вполне самодостаточна, ис­пользуя собственные природные ресурсы. Материалы для изготовления утвари и орудий труда, строительства домов были доступны на месте, хотя не всегда они были хорошего качества. Импортировать приходилось только высококачественные и драгоценные мате­риалы (полудрагоценные камни, агат и диорит, металлы и твердое дерево). Однако обще­ство вполне могло существовать и без этих материалов, и бывали такие периоды в истории, когда поступление этих материалов в Южную Месопотамию была ограничено или даже полностью отсутствовало. Таким образом, контакты с периферией для получения этих ма­ териалов не было безусловной необходимостью (Mieroop 2002, 126).

29 Huot 1992; Zarins 1990.

30 potts 1997, 43-55.

31 Oates 1982.

32 История Древнего Востока 1983, 87.

33 Как важную особенность развития материальной культуры Северной Месопотамии исследователи отмечают «явление аккультурации или непрерывности развития матери­альной культуры данного региона. В хронологическом интервале VI-III тыс. до н.э. сме­на археологических культур в регионе носила не дискретный, а непрерывный характер. В интересующее нас время мы наблюдаем на ряде памятников в непрерывной последова­тельности эволюционный процесс редуцирования черт и признаков убейдской культуры, накопление признаков урукской культуры Северной Месопотамии, которая, в свою оче­редь, плавно трансформируется в материальную культуру Раннединастического периода(Мунчаев, Мерперт, Амиров 2004, 207).

34 Это явление, получившее название урукской экспансии подробно разобрано в двух монографиях Ж. Альгазе (Algaze 1993, 2008).

35 Akkennans, Schwartz 2003, 197.

36 Akkennans, Achwartz 2003, 168.

37 Algaze 1993,57.

38 Целый ряд свидетельств того, что население аллювия, распространившееся в IV тыс. до н.э. далеко за пределы Южной Месопотамии, было шумерским, приводит П. Штайн­келлер. Он обращает внимание на некоторые топонимы в Центральной Месопотамии в районе р. Диялы, образованные по типу шумерских или даже повторяющие шумерские. Еще одно гипотетическое предположение исследователя, которое, как будто, подтверждает шумерское присутствие в Северной Сирии и Верхней Месопотамии состоит в следующем. Топоним Subir или Subar, который представляет собой шумерское название Верхней Ме­сопотамии, по мвению исследователя, идентичен со словом Sumer или Sumar, семитским обозначением населения Южной Месопотамии. Это совпадение, как считает П. Штайн­келлер, было, вероятно, результатом ранних контактов семитов и шумеров в Верхней Месопотамии. В ходе этих контактов обозначение Subir или Subar, изначально принятое семитами для шумеров, живших в Верхней Месопотамии, т.е. в Subir, было перенесено ими позднее для обозначения населения Южной Месопотамии, т.е. собственно Шумера (Steinkeller 1993, 112 n. 8).

39 Michalowski 2005.

40 Lamberg-Каrlоvskу 1996, 91.

41 Козырева 2010, 47.

---