Сергей Лёзов в радиопрограмме Proshloe
Далеко-далеко на юго-востоке Турции, вокруг маленького городка Мидьят живут люди, говорящие на туройо – потомке древнего арамейского языка. Так сложилось, что арамеоязычные народы не смогли создать свои собственные государства и сегодня стали меньшинствами в других ближневосточных странах. Туройо постепенно исчезает, однако всё ещё остаётся один способ сохранить его – лингвистическая фиксация, которой занимаются российские учёные.
О ходе работ в радиопрограмме Proshloe рассказал кандидат исторических наук, профессор ВШЭ Сергей Владимирович Лёзов. Представляем расшифровку этого разговора.
М. Родин: Вы недавно вернулись из экспедиции в Турцию – там ваша группа изучает историю арамейских языков. Расскажите подробнее, какова цель этих исследований.
С. Лёзов: Я занимаюсь прежде всего историей арамейского языка. Это интересно, это важно для лингвистики, потому что арамейский язык (правильнее говорить – арамейские языки, это тесная группа языков) засвидетельствован текстовыми памятниками начиная с I тысячелетия до нашей эры – 3 тысячи лет назад. Сравнимая глубина засвидетельствования текстами имеется лишь у китайского и древнегреческого языков. То есть арамейский язык – это сокровище для исторического лингвиста. Но сокровище неисследованное, потому что лингвисты предпочитают работать с текстами уже понятыми – скорее, с текстами живых языков. А чтобы работать с историей арамейского языка, с этими тремя тысячелетиями, необходимо погрузиться в филологию, с которой лингвисты не всегда любят возиться. Это древние памятники, начиная с эпиграфических памятников I тысячелетия до нашей эры, включая огромные массивы среднеарамейских памятников, которые относятся к шести литературным среднеарамейским языкам (классический сирийский, классический мандейский, иудейский вавилонский арамейский, христианский палестинский арамейский, самаритянский и иудейский палестинский арамейский). Сейчас арамейский представлен большим количеством языков, которые восходят к праарамейскому – это конечный, главный предмет моей работы и реконструкции.
М. Родин: А он когда существовал, этот праарамейский язык?
С. Лёзов: По моей теории, которая, я надеюсь, со временем будет принята всеми, праарамейский разделился на две ветви – восточную и западную – в дописьменную эпоху, то есть до появления самых ранних памятников, которые мы нашли. Это даёт мне ориентировочно плюс-минус 200 лет – середину, а скорее, даже первую половину II тысячелетия до н. э. Возраст самого арамейского языка – наверное, 4 тысячи лет.
М. Родин: Разделился он где-то примерно в XV веке до н. э.?
С. Лёзов: Разделился на восточный и западный языки, которые имеют ясно выраженный профиль, ясно выраженные лингвистические черты. Первый памятник, который у нас есть, – памятник Телль-Фехерии, IX век до н. э. Он находится как раз недалеко от тех мест, где мы работаем: на границе Сирии и Турции. Это памятник восточного арамейского языка, как я считаю. А чтобы восточный и западный языки разделились, требовалось не менее пятисот лет.
М. Родин: Мы говорим о такой древности – о середине II тысячелетия до н. э. Но при этом вы отправляетесь с экспедицией в современную Турцию и разговариваете с современными людьми. Расскажите, как выстраивается методика составления, понимания древнего языка через более поздние?
С. Лёзов: Тут важно иметь в виду, что существуют многие десятки, а возможно, более сотни разных современных арамейских диалектов, наречий, которые относятся к обеим главным группам арамейских языков – восточной и западной. Они в массе своей бесписьменные по причине того, что арамеи никогда не имели своей государственности.
Один лингвист определял, чем отличается язык от диалекта. Он говорил, что язык – это “a dialect with an army and navy”, то есть диалект с армией и флотом. Также я бы добавил «и со школой», сделав триаду. Арамейский язык был лишён этого почти на всём протяжении своей истории. Как он выжил – это отдельный вопрос. То есть практически никогда не было настоящих арамейских государств.
Арамейские языки, дожившие до наших дней, – это языки меньшинств, которые существуют в рамках другой государственности. В нашем случае это Османская империя в XIX веке, а после её распада – современный Ирак и современная Турция, её восточная часть – Верхняя Месопотамия и отчасти Сирия. Там сохранился один из сравнительно больших современных арамейских языков – язык туройо. Я на него набрёл, занимаясь работой по описанию истории арамейского языка, стараясь идти по классической схеме от сегодняшнего дня назад: сравнивая ближайших родственников, восстанавливая общий для них праязык, работая по Stammbaum – по генеалогическому древу.
Впервые я познакомился с туройо, когда мы с коллегами создавали большой однотомник-справочник «Семитские языки», вышедший в 2009 году. Для этого справочника мы с моим коллегой Леонидом Коганом сделали описание языка туройо, знакомясь с ним по текстам и по грамматическим описаниям, которые, однако, оказались недостаточными. Тогда я понял, что устройство глагольной системы туройо таково, что позволяет работать вглубь и увидеть важные особенности развития восточно-арамейской ветви. Я начал заниматься языком туройо, понял, что многое не сделано, и мы стали готовиться к экспедиции.
М. Родин: Вы говорите «многое не сделано». Что вы имеете в виду?
С. Лёзов: Что такое нормально описанный язык? Тем более язык угрожаемый (“endangered language” или по-немецки “bedrohte Sprache”). Это язык, для которого есть хорошо устроенный национальный корпус. То есть имеется электронная база данных с поиском по лексическим и морфологическим чертам – подобная той, что сделана для английского языка или той, что создана в последние три десятилетия для русского языка, она называется «русский национальный корпус».
Для языка бесписьменного, к которому относится туройо, я бы ожидал базу данных, скажем, на 1,5 миллиона словоформ с хорошо устроенным поиском по морфологии и лексике. Такая база позволяет написать современного типа грамматику, основанную не на впечатлениях исследователя, не на интроспекции, если это родной язык (то есть на моём исследовании моего собственного языкового чувства), а на фактах, на корпусе.
Итак, первое – мы создаём корпус из тех текстов, которые были опубликованы ранее, и из наших собственных полевых текстов. Следующий шаг – создание словаря (сейчас словаря туройо нет). И следующий шаг – грамматика, основанная на этом корпусе, к которому может обратиться любой исследователь, и на этом словаре, который в свою очередь основан на корпусе. Так что нас ждёт ещё долгая работа.
М. Родин: Значит, получив весь этот корпус знаний, мы сможем зафиксировать этот язык? И будет неважно, вымрет он или останутся люди, которые на нем говорят?
С. Лёзов: Он, конечно, вымрет, как и любой бесписьменный язык, но останется хорошо документированным для будущей истории, потому что язык – отдельный мир, это очевидно.
М. Родин: Вы ездите в экспедиции на юго-восток Турции, правильно?
С. Лёзов: Это Верхняя Месопотамия: Турция на границе с Сирией.
М. Родин: Как вы организовали экспедицию, кто в её составе? Как вы работаете?
С. Лёзов: На одной из конференций в Эрбиле, в самопровозглашённом Иракском Курдистане, я встретился, можно сказать, случайно, но провиденциально с человеком, которого зовут Юзеф Бекташ. Он – глава христианского арамейского общества в Верхней Месопотамии, в Мардине. Я попросил его помочь в организации экспедиции, и, поскольку Юзеф всех знает в Мидьяте (это главный центр туройо в Верхней Месопотамии), то он нашёл людей, которые были готовы со мной работать.
Кроме того, я познакомился с юной курдской девушкой Гульсумой Демир (она носитель курдского и интересуется лингвистикой), которая стала для меня своеобразным посредником. Дело в том, что язык туройо я знал плохо, не умел на нём говорить. Но я знал о глубоком контакте языка туройо с курдским и понимал, что эта взаимосвязь очень важна для изучения туройо. Я пригласил Гулю в Москву, чтобы она учила здесь русский язык и со временем стала моей магистранткой, а затем мы отправились вместе в экспедицию.
Сначала работа шла отчасти через Гулю, она знает английский в достаточной мере. Но постепенно я «врабатывался» в язык, и спустя год мы отказались от посредничества курдского: при переводе, при интерпретации текстов стали все вместе работать на туройо. «Все вместе» – это Гуля, я и один наш информант: мы обучили его основам грамматики и нашей терминологии, и он помогал нам расшифровывать полевые тексты. Параллельно работала группа моих бывших студентов и учеников, молодых коллег – Юлия Фурман, Никита Кузин и ещё один информант.
М. Родин: А как вы записываете тексты?
С. Лёзов: Мы едем по деревням, встречаемся с людьми, которые готовы с нами работать, и с ними разговариваем.
М. Родин: Разговариваете на туройо?
С. Лёзов: Да, уже на туройо. Мы просим их рассказать что-нибудь интересное из своей жизни. Иногда надеемся, что наши респонденты знают что-нибудь из фольклора. В последние два десятилетия туда пришли телевидение, радио, и, конечно, под давлением этого хозяйства фольклор умирает – он был способом развлечения людей, когда ни ТВ, ни радио не знали. Однако нам удалось записать несколько десятков фольклорных сюжетов, в том числе и таких, которых не записывали наши коллеги, работавшие ранее с языком туройо. Как ни странно, мы, наверное, первые европейские учёные, которые работают собственно в Тур-Абдине, in situ.
М. Родин: На месте событий.
С. Лёзов: Да. Потому что наши предшественники – например, великий немецкий исследователь туройо Хельмут Риттер, который оставил три тома текстов, работал в Стамбуле, а мы обследуем деревню за деревней, работая именно in situ – впервые, пожалуй, за историю изучения этого языка.
М. Родин: То есть вы собираете большой массив аудиозаписей…
С. Лёзов: Аудио и видео.
М. Родин: …которые надо потом расшифровать, перенести на бумагу. Но как записывать бесписьменный язык?
С. Лёзов: Есть научная транскрипция, которую мы модифицировали для наших целей. Мы делаем запись в этой транскрипции, затем – перевод на английский и готовим тексты к изданию в научном издательстве Brill серии Semitic languages and texts.
М. Родин: Это международное научное издательство, которое в Бостоне, по-моему, располагается и в Лейдене.
С. Лёзов: Лейден и Бостон. Это крупнейшее издательство такого рода в мире.
М. Родин: Что потом происходит с этими текстами? Вот вы их записали, а дальше надо их анализировать. Это тоже, видимо, большой труд.
С. Лёзов: К нашей книге, которая должна выйти в течение будущего года, мы создаем глоссарий, к текстам – филологические комментарии.
М. Родин: Глоссарий – то есть словарь.
С. Лёзов: Да. В глоссарии, вероятно, будут указаны все вхождения данной лексемы в корпусе. Надеюсь, что будет также и морфологический глоссарий. То есть строчка текста, строчка морфологического и лексического глоссирования, которое позволяет понять текст человеку, не знающему туройо, а это – большинство читателей. И на facing page на параллельной странице дадим перевод на английский язык. Так это должно выглядеть. То есть инновация, в частности, в том, что будет первое издание с последовательным морфологическим глоссированием.
М. Родин: И это будет источник, с которым могут работать последующие исследователи?
С. Лёзов: Разумеется. В этом и суть замысла. Ведь сила источника в том, что он может быть использован для достижения самых разных целей – даже таких, которые мы не можем пока себе представить. То есть мы работаем для вечности.
М. Родин: Как воспринимают вашу работу носители языка туройо? Ведь это турецкая глушь, которая лишь недавно вышла из такого ортодоксального, что ли, образа жизни.
С. Лёзов: Совершенно верно, ещё лет 30 назад там царило натуральное хозяйство. Но местные жители относятся к нашим исследованиям с пониманием, мы не встречали никогда никакого сопротивления, скорее, наоборот.
М. Родин: То есть люди открыты, у них нет какого-то культурного противодействия, нет мыслей о том, что вы что-то у них крадёте?
С. Лёзов: Что мы шпионы? Нет.
М. Родин: В одном из предыдущих интервью вы приводили цитату о том, что изучение жизни этого народа и его фольклора позволяет нам понять ту атмосферу, в которой писалась Библия, потому что там мало что изменилось.
С. Лёзов: Это верно. Я упоминал книгу Густава Дальмана, немецкого востоковеда, который работал на рубеже XIX–XX веков в Палестине. Он считал – чтобы понять мир Библии, нужно описать современный мир Палестины, мир арабской Палестины. Дельман очень многое сделал для этого, он написал семь томов, которые называются “Arbeit und Sitte in Palastina” – «Работа и быт в Палестине». Там есть тома про земледелие, про жизнь в доме, про жизненный цикл: рождение, брак, смерть. И вот когда мы стали записывать тексты о жизни в досовременном Тур-Абдине – 50-е годы, тем более 30-е, я вдруг понял…
М. Родин: Это то, что рассказывают ваши информанты?
С. Лёзов: Да. Мы спрашиваем: «Как раньше строили дома?» (А это нагорье, Тур-Абдин –буквально, «гора рабов божьих»). И они рассказывают, как добывали на нагорье известняк, как его пережигали, как делали из него подобие цемента и раствора, как тащили деревья. Дальше описывали подробно механику строительства дома – без подручных средств, без всякой техники. Понятно, что так было всегда – так же было и во времена Иисуса.
М. Родин: Получается, побочный эффект вашей лингвистической работы – очень полезная информация для археологов, для историков?
С. Лёзов: Ну а как иначе фиксировать язык, если не через тексты? Так, чтобы люди говорили о том, что им представляется важным, что они хорошо знают. Через такие рассказы в естественной среде бесписьменный язык раскрывается в наибольшей степени.
М. Родин: А каких-то лингвистических результатов вы уже достигли? Сегодня вы лучше понимаете, чем в 2009 году, когда впервые заинтересовались этой темой, историю развития арамейских языков?
С. Лёзов: Об этом пока рано судить. Есть некоторые идеи, но мне не хочется о них говорить – я полностью в этом не уверен. Но у меня нет сомнений: в результате нашей работы язык будет понят лучше и история арамейского языка будет понята лучше.
М. Родин: Можете привести примеры?
С. Лёзов: Хорошо. Первое, что для меня очень важно: имеется большое количество неочевидных курдизмов. Так как эти два народа очень долго жили вместе, история их существования небесконфликтная, как известно, это отдельная трудная тема, но есть базовые слова для мальчика и для девочки, которые курдские. Мать может сказать мальчику «качэм», то есть «моя дитя», «мой мальчик», то есть арамейская христианская мать сказать арамейскому христианскому ребёнку курдский термин.
Помимо этого есть большое количество идиоматических калек – это явление в лингвистике называют loan translations или calque. То есть язык очень глубоко пронизан калькированием с курдского. Вот это хочется исследовать и описать, и этим мы занимаемся с Гулей. Она как носитель диалекта курдского Тур-Абдина помогает нам выявлять эти кальки. Мы надеемся написать об этом отдельную работу.
М. Родин: Насколько я знаю, вы уже в январе уезжаете в следующую экспедицию?
С. Лёзов: Да, 1 января.
М. Родин: Что и с кем планируете делать?
С. Лёзов: В этот раз мы летим вместе с моим американским коллегой Чарльзом Хэберлом. Он специалист по мандейскому языку (одному из восточных арамейских). Сегодня Хэберл отвечает в мире за весь мандейский язык – и за классический, и за современный.
Мы с ним познакомились в 2017 году. У нас есть традиционная летняя школа семитской филологии в городе Остроге, на западе Украины. Мы его пригласили, он преподавал там мандейский, и нам очень понравилось. И мы позвали его в Москву: этой весной он читал курс мандейского в Высшей школе экономики. Я говорю: «Чарльз, давай займёмся с тобой туройо». Он говорит: «Хорошо». И мы стали работать по Skype чуть ли не ежедневно: большая проблема в том, чтобы сделать хороший английский перевод, который отражал бы рельеф текста. Чтобы английский был не деревянный, а настоящий – скажем, американский английский, но без преувеличений. Попутно Чарльз стал изучать язык, и мы 1 января летим с ним вместе: он будет работать со мной три недели над сверкой текстов и их переводом, к нам присоединятся другие наши коллеги.
М. Родин: Отлично. Надеюсь, что вы ещё к нам придёте и расскажете о том, как продвигается ваша работа.