Третья часть интервью с Максимом Атаянцем
Памятники Пальмиры пережили катаклизмы поздней античности и средневековья, обе мировые войны, и погибли в XXI веке. Что помогает современным исследователям воссоздать облик превратившихся в руины построек? Можно и нужно ли восстановить разрушенные храмы?
Мы продолжаем публикацию интервью с петербургским архитектором Максимом Атаянцем. Сегодня — разговор о восстановлении памятников в Пальмире и о связанных с этим сложностях и методологических проблемах.
Прежде всего, нужно сказать, что демонстративное, под видеозапись, уничтожение пальмирских памятников произвело исключительно тяжёлое впечатление. Как если бы мы видели убийство близкого человека, взятого в заложники. Собственно, мотивы этого злодейского поступка такие и были – выбирались для разрушения самые широко известные, знаковые памятники: храм Бэла, храм Баалшамина, Триумфальная арка. Позже, в качестве мести за концерт Гергиева, был повреждён театр и взорван тетрапилон. Также были взорваны несколько погребальных башен западного некрополя, разграблен и повреждён музей, предпринимались попытки грабительских раскопок в поисках ценностей для продажи. Реакция мирового сообщества была довольно вялой – вполне дежурные слова осуждения варварства, попытки на волне этой новости быстро соорудить пару пенопластовых макетов и вывесить в интернете виртуальные модели невысокого качества, и всё. Чтобы мои слова про вялую реакцию были понятнее, представим себе гипотетическую ситуацию – какой-то местный шейх во второй половине девятнадцатого века взрывает храм или арку в Пальмире. Уверен, что уже через пару недель там высадился бы британский или французский экспедиционный корпус, с очень тяжёлыми для преступников последствиями и взятием под охрану археологических памятников. Сейчас, по причинам, в анализ которых я здесь не хочу вдаваться, единственной силой, которая прекратила уничтожение древней Пальмиры и обеспечила безопасность её памятников, оказалась наша российская армия. Злодеи были уничтожены, изгнаны и рассеяны, мины обезврежены, но груды щебня и каменных блоков на месте прекрасных зданий к чему-то взывали.
У специалиста такая ситуация после первого шока вызывает желание что-то сделать, предпринять что-то полезное.
В Пальмиру, несмотря на опасность, на несколько часов выезжали представители ЮНЕСКО и швейцарские специалисты, периодический визуальный мониторинг ведут сотрудники Департамента древностей и музеев Сирии, однако серьезных действий на месте предпринято было немного. Исключением стала решительная деятельность заместителя директора Института истории материальной культуры РАН Натальи Фёдоровны Соловьёвой, замечательного профессионала, организатора и специалиста в области охранной археологии. После освобождения Пальмиры она напрямую обратилась с просьбой к министру обороны С.К. Шойгу с предложением организовать экспедицию, которая состоялась в 2016 году. В тяжёлых условиях с помощью военных картографов удалось зафиксировать состояние всей археологической зоны и основных объектов после взрывов и повреждений. С помощью дрона выполнялась подробная съёмка пострадавших памятников.
Я в тот период, ничего не зная об этой экспедиции, решил, что нужно попытаться сделать цифровую реконструкцию храма Бэла. Он наиболее сильно пострадал, и место его в истории архитектуры очень важное. Виртуальное воссоздание разрушенного здания такой сложности, если это делать не для показухи – дело трудное и долгое, многоэтапное. Необходимо было найти и оценить обмерные чертежи и варианты графической реконструкции, собрать из всех возможных источников фотоматериалы храма до разрушения, сформировать команду специалистов по фотограмметрии и компьютерной графике. После пары лет работы, когда сформировались приличные результаты, я показал их Михаилу Борисовичу Пиотровскому, директору Эрмитажа, на которого российским руководством возложена задача координировать всю помощь в сохранении культурного наследия в Сирии. Он предложил нам с Натальей Фёдоровной координировать нашу деятельность, и мы, предварительно посетив Дамаск и получив разрешение на работы, уже вместе отправились в Пальмиру в сентябре 2019 года.
У команды ИИМК главной целью была очередная съёмка с земли и воздуха всей территории и объёмное сканирование для уточнения результатов 2016 года и фиксации новых разрушений. Нашей задачей было уточнение результатов моделирования храма Бэла, детальное сканирование сохранившихся фрагментов и оценка характера и масштабов разрушения. Сканирование опознаваемых архитектурных деталей очень важно было для оценки точности полученной ранее модели и внесения корректив. Разрушения храма оказались очень серьёзными, но не настолько безнадёжными, как казалось по фотографиям руин в сети.
То есть пальмирские памятники распались на большие фрагменты?
Не то что бы на большие фрагменты, но сам характер разрушений мало отличается от того, каким образом выглядят памятники архитектуры после землетрясений. 80–85 % обломков составляют блоки, которые упали либо целыми, либо с отколовшимися кусками, либо распались на две или три вполне опознаваемые части. Лишь небольшая часть низа стен оказалась раскрошена в пыль и мелкий щебень. Такой двойственный характер ущерба объясняется картиной взрыва, которая по нашей просьбе была реконструирована соответствующими специалистами. Деталей я раскрывать не хотел бы, но состав взрывчатки, особенности минирования здания и направление взрывной волны привели к меньшим разрушениям, чем могло бы быть. С остатками здания можно и нужно работать, строго соблюдая все стандарты и ограничения, чтобы избежать превращения подлинного здания в муляж. Конечно, это дело очень и очень долгое, кропотливое. Предстоит длительная виртуальная фаза, потом тщательное обсуждение планируемых шагов и общей стратегии с экспертами ЮНЕСКО, далеко не все из которых идею реконструкции поддерживают. Так или иначе, даже при благоприятном развитии событий процесс реконструкции и анастилоза займет не меньше 20 лет.
В общем, Вы считаете, что Пальмиру нужно восстановить подобно Дрездену?
Да. С другой стороны, ЮНЕСКО в таких случаях всегда принимает решения с осторожностью. Но в то же время в случаях насильственного и преступного разрушения памятники часто восстанавливали. Вы вспомнили Дрезден, можно упомянуть Варшаву, дворцы в пригородах Ленинграда, или кафедральный собор Римини — Темпио Малатеста работы Альберти, сильно пострадавший в годы Второй Мировой войны, был практически собран заново. Никаких протестов по этому поводу не было и нет.
Хотел уточнить, были ли Вы в Пальмире до того, как все произошло?
Конечно. Нам очень повезло, что памятники часто снимали, в том числе и я сам. Правда, качество чаще всего оставляет желать лучшего, но в целом фотографии сильно помогают нам в работе.
Вам очень повезло, что есть фотографии и до, и после. Работы по восстановлению, как Вы говорите, отнимут примерно 20 лет?
Да, если не больше. Но реставрация, да ещё такого масштаба, вообще дело медленное. Это взорвать или сломать что-то можно быстро.
Разумеется, существует ещё одна большая сложность: не все поддерживают идею восстановления Пальмиры. Сам я, в подобных случаях, выступаю сторонником восстановления, но это даже хорошо, что существуют серьёзные противники такого решения в научном мире.
Не могли бы Вы объяснить почему?
Без сильных оппонентов и обоснованной критики проектов по восстановлению, существует опасность заиграться и переусердствовать. А этого допустить нельзя ни в коем случае. Главным остается то, что в современном мире любое решение можно принять только с помощью консенсуса экспертов, когда каждый шаг будет одобрен сообществом специалистов. Поэтому сопротивление ряда ученых проектам по восстановлению вполне объективно и оказывает полезное воздействие на процесс работы, хотя и отнимает много времени.
Мы с столкнулись с таким сопротивлением на заседании экспертного совета Юнеско, посвящённом Пальмире, в декабре 2019 года в Париже. От России был приглашён Михаил Борисович, который взял с собой Наталью Фёдоровну и меня. Мы продемонстрировали результаты своей работы, после чего завязалась довольно серьёзная и острая дискуссия. Я старался убедить других экспертов в том, что восстановление пострадавших памятников необходимо. Были и возражения. Постепенно позиция наших оппонентов смягчается, и работы начнутся рано или поздно, скорее всего, с каких-то памятников меньшего масштаба и сложности – театра или тетрапилона. В любом случае – начинать надо с музея, как центра, вокруг которого можно концентрировать всю научную активность. Кстати, детальный макет храма Бэла, изготовленный нами по трёхмерной модели, экспонируемый сейчас в Эрмитаже, займёт своё место в постоянной экспозиции пальмирского музея, как только он будет восстановлен.
