Культура тайрона

Елена Леванова в «Родине слонов»

Чего не знали испанцы, обвинявшие индейцев из народа тайрона в гомосексуализме? Почему эти люди не признавали никаких оград — от крепостной стены до обычного забора? Как, несмотря на отсутствие всякой централизации, им удавалось строить дороги и города?

Мы публикуем стенограмму эфира дружественного проекта «Родина слонов» об одном из самых непримиримых противников испанцев в Южной Америке с кандидатом исторических наук, заведующей Центром палеоискусства ИА РАН Еленой Сергеевной Левановой.

М. Родин: Сегодня мы будем открывать для себя новую цивилизацию, будем говорить о культуре тайрона в Южной Америке. Где это всё находится?

Е. Леванова: Самый север Южной Америки, побережье Карибского моря. Если мы представим себе карту, у нас заканчивается центральноамериканский перешеек, начинается южноамериканский континент. Пойдём направо – получим Тихий океан. Пойдём налево – получим Карибское море. На Карибском побережье находится крупный город Санта-Марта, где в конце XV века впервые на южноамериканском континенте высадились самые первые испанцы. В 3-8 км от побережья начинается горный массив Сьерра-Невада-де-Санта-Марта. В Южной Америке есть южные и северные Анды, это регион Перу, Боливии. Это тихоокеанское побережье, большой горный массив, который является центральнообразующим для огромного региона. Сьерра-Невада-де-Санта-Марта – это горный массив не андского происхождения. Он небольшой по своей площади, но при этом здесь находится самый высокий пик в Южной Америке – Колон, 3800 м, если я не ошибаюсь, над уровнем моря, или даже чуть больше. Здесь на очень маленькой по площади территории представлены все экологические зоны. А на побережье типичная карибская пастораль. Там прекрасные бухты, рыбная ловля, морские раковины, всё красиво и хорошо. 

М. Родин: Я так понимаю, там курорт сейчас.

Е. Леванова: Да. Но при этом Сьерра-Невада – регион труднодоступный сейчас. Чтобы отправиться в этот замечательный парк тайрона, или ещё его называют Теюна, вам необходимо преодолеть порядка 40 км наверх. Это примерно пять дней пути туда и обратно. Дорог нет. Официальные власти считают, что путешествие на вертолёте небезопасно. Но если вы откроете Google Maps, то вы увидите прекрасные террасы культуры тайрона. Памятник называется Сьюдад-Пердида-200, или Буритака-200. У местных индейцев он имеет название Теюна. Там сейчас находится официальный археологический парк.

Сьерра-Невада – это островок на южноамериканском континенте. Его культурные особенности связаны с тем, что это уникальный регион. Резкий перепад высот и при этом настолько разные экологические условия привели к тому, что на этой территории развивалась уникальная культура.

М. Родин: Как вас занесло в этот регион? 

Е. Леванова: На самом деле, это моя самая любимая культура. Началось с того, что испанское посольство вместе с колумбийцами привезли, довольно давно уже, небольшую выставку колумбийского золота в Москву. Там были только реплики. Там были крокодильчики, различные подвески культуры тайрона. У них потрясающая золотая и ювелирная продукция. Для Колумбии это очень характерно, да и не только для неё, в Эквадоре тоже прекрасное золото. Вообще, золотоносные культуры золото очень любили и делали потрясающе.

М. Родин: Про золото муисков мы с вами говорили.

Е. Леванова: Да. Но золото муисков не идёт ни в какое сравнение с золотом тайрона. Я тогда уже говорила, что вещи интересные, но совершенно не красивые. Они примитивные. А у тайрона совсем иная ситуация. Действительно потрясающие вещи. Это целый космос. И кроме того, когда я впервые начала читать про тайрона, я читала про сопротивление.

Не так много в Центральной и Южной Америке культур, которые действительно сопротивлялись конкистадорам. Не просто были истреблены или порабощены, а оказывали героическое сопротивление. Здесь мы имеем ситуацию чем-то схожую с Чили. К сожалению, не так много сохранилось сведений об этих бунтах тайрона и вообще сопротивлении, но семьдесят пять лет они вполне успешно сопротивлялись. Несколько раз сжигали форт Санта-Марта. Активно грабили церкви, уничтожали всех, кого могли. И в 1602 году было подавлено последнее восстание. Касики индейцев этой местности были уничтожены, об этом есть данные в официальных документах. И, видимо, часть индейцев уходит высоко в горы, где их потомки и жили.

А основная часть, видимо, была просто уничтожена в результате эпидемий. Потому что испанцы привозят сюда свои болезни, прежде всего оспу. И она, видимо, выкосила просто территорию побережья, где были густонаселённые деревни. По крайней мере в испанских анонимных сообщениях конца XVI века говорилось о том, что мы приезжали сюда двадцать пять лет назад, здесь были деревни, где мы активно торговали, где в одной деревне было 200-300 человек. Сейчас мы приезжаем – там шесть индейцев, которые спиваются и сходят с ума.

Были анонимные донесения губернатору Санта-Марты, правительству Новой Гранады и испанским властям о том, что женщины убивают рождённых детей. Они не хотят жить с испанцами, вступать в экомьенду, женщины убивают новорождённых детей и кончают жизнь самоубийством.  

М. Родин: Это уже крайняя форма сопротивления.

Е. Леванова: Да. Но на самом деле это характерно. Была такая замечательная культура на территории полуострова Калифорния, где, по-моему, в XVII или XVIII веке, я боюсь соврать, не рожали детей, а если рожали, то убивали их, потому что не хотели больше жить.

Во многом эта трагическая история была сильно романтизирована в XIX веке самими колумбийскими публицистами и литераторами. К тайрона тогда был большой интерес. Найти упоминания о них в источниках не так просто. Не так много в хрониках о них сказано, потому что здесь не так много хронистов побывало. Мы знаем большую часть из хроник Хуана де Кастельяноса, Педро Симона, ну и по более поздним сообщениям.

М. Родин: Это очередной случай, когда историю цивилизации опять приходится восстанавливать из ничего. Когда наука начала этим заниматься?

Е. Леванова: У нас есть термин «археологическая культура тайрона». Он очень условен, потому что объединяет конгломерат обществ, которые населяли регион Сьерра-Невада-де-Санта-Марта, самих предгорий, горную область и побережье с XI по XVI века нашей эры. То, что было до – это культура уже явно совершенно другого этнического субстрата. При этом ещё испанцы пишут (тогда появился термин «тайрона») о том, что люди этой области говорили на разных родственных языках. У них была lingua franca, атанке, это чибчанский язык. И современные индейцы этого региона говорят на чибча. Это макросемья чибча. К ней относится язык муисков из центральной Колумбии. Чибча много в центральной Америке. Археологически культура выделяется в 1920-е годы. Сюда приезжает копать Олдон Мейсон, американский археолог. Он раскапывал здесь более раннее дотайронское погребение. Он раскапывает очень большой памятник на побережье – Пуэблито, один из крупнейших городов тайрона. И вводит термин «археологическая культура тайрона».

В дальнейшем этот термин использовал отец-основатель колумбийской археологии Херардо Райхель-Долматофф, австрийского происхождения. Он был антропологом, археологом. Он – отец-основатель, наверное, всей колумбийской науки о древностях. Очень много сделал для антропологии. Изучал и местных индейцев, и амазонских индейцев. Здесь копал Пуэблито и другие, более ранние памятники.

Откуда происходит название «тайрона»? В испанских источниках говорится о городе Тайронака. Это западный, юго-западный склон Сьерра-Невада-де-Санта-Марта. И не совсем нам бывает понятно, как соотнести археологические памятники и протогородские поселения, которые были раскопаны, и те памятники, поселения, о которых говорится в хрониках. К сожалению, по-моему, до сих пор нет идентификации, с чем мы можем идентифицировать этот памятник. Бонда, например, город, где жили касики, которые возглавляли последнее восстание, идентифицируют с плохо раскопанным археологическим памятником Вира-Вира.

Тайронака не идентифицирован, но понятно, что это юго-западные земли, юго-западные склоны. Там находилась провинция Тайрона, или Тайро. В хрониках, ещё в 1618 году, говорится о том, что, скорее всего, термин происходит от кузницы. Что там якобы были литейные мастерские, отсюда название всей провинции. Есть реконструкции, согласно с которыми связывают уже с современными языками индейцев этого региона, тайро, это «старший брат». Часто, действительно, такие названия говорят о самоидентификации. То есть это могут быть этнонимы. Что-то более конкретное сказать сложно, потому что в самих хрониках очень часто путаются хронисты. И из-за того, что они не просто контактировали, а чаще воевали с индейцами этой области, каких-то связных, хороших, больших объяснений, пространных описаний быта этих индейцев нет. Есть, конечно, описания воинов, их одежда, бытоустройство, но всё это очень обрывочно. И понятно, что на такой большой территории были разные культуры, высокая плотность населения. И при этом все эти индейцы, возможно, разные этнические группы, были объединены торговыми отношениями, возможно какой-то культовой практикой и тем, что макрорегион жил одной большой конфедерацией.

Что интересно, когда в ХХ веке были открыты именно крупные археологические памятники, начался бум в колумбийской археологии, которая пыталась это всё очень быстро переварить и дать этому связное объяснение. Возникли теории о конфедерации вождеств, конфедерации деревень, о раннем государстве на территории Сьерра-Невада-де-Санта-Марта, о теократическом государстве. Один американский исследователь называл это «интерпретационной шизофренией», когда невозможно в науке переварить такой огромный всплеск информации. Это происходит в 1970-е годы. Мейсон копал в 1920-е годы на побережье, Райхель-Долматофф в 1940-50-е годы очень много всего копал, крупных памятников только Пуэблито у Тайорна, всё остальное – раннекерамические памятники на побережье. А в 1975 году чёрные, видимо, копатели в горных областях, на высоте, по-моему, 1200-1400 м над уровнем моря, находят крупный памятник с террасами. Это как раз Сьюдад-Пердида. Это Буритака-200 на реке Буритака. Буритака-200 – это двухсотое поселение, которое было найдено. Всего, если я не ошибаюсь, за четыре года, с 1973 по 1976 годы шли полевые сезоны в этом регионе, Колумбийским институтом антропологии и национальной истории было обследовано 180 квадратных километров.    

М. Родин: Это в основном разведки, я так понимаю, шурфовки?

Е. Леванова: Разведки, шурфовки. Но здесь были и большие памятники. Например, Сьюдад-Пердида не полностью был, конечно, раскопан. Но всё равно это порядка 26 гектар террас, мощёных дорог, мостов и всего прочего. Там небольшие мосты. Фронтера, Лос-Тиграс – все эти памятники порядка 10 га, больше даже. Это крупные памятники с монументальной архитектурой. Поэтому, когда колумбийские археологи пишут о найденных более двухстах археологических памятников, мы понимаем, что это могут быть очень разные памятники. Это могут быть и временные стоянки, какие-то мусорные кучи. Но и крупных монументальных памятников было найдено огромное количество.

То есть на основе этих найденных работ 1970-х годов реконструируется поселенческая археология региона. Конечно, на уровне 1970-х годов она реконструируется. Но всё-таки мы уже имеем представление не только о побережье, где было неплохо всё раскопано, но и о предгорьях и горных районах.

М. Родин: И это всё большой регион, который связан дорогами, торговлей, и так далее.

Е. Леванова: Да, безусловно связан, потому что очень разные экологические зоны, очень разная ориентация этих зон на добычу или производство ресурсов. Побережье занималось морской торговлей, рыбной ловлей, добычей раковин, очень активно занимались соледобычей. Некоторые бухты явно специализировались на добыче соли. Охота, собирательство, маисовое земледелие. Хотя маис сюда довольно поздно приходит. Здесь больше юка, маниок, фасоль и прочие южноамериканские сельскохозяйственные культуры. И очень масштабная была торговля перьями птиц. Красивое оперение активно использовалось самими индейцами тайрона и активно продавалось в другие регионы. Здесь же была и золотодобыча. Хотя они обменивали очень много золота как раз на раковины и соль. По данным погребального обряда из раскопок, они очень много привозили из Центральной Америки и из других регионов Колумбии. Торговля была интенсивной не только внутри региона, но и вне его.

М. Родин: Что мы знаем о возникновении этой цивилизации? Её вообще можно цивилизацией назвать? Или скорее это просто культура?

Е. Леванова: Наверное, культура. Можно сказать, «археологическая культура». Хотя, если занудствовать, это не совсем так. Но ладно.

До тайрона здесь много чего интересного было раньше. Как минимум в III тысячелетии до н.э. здесь уже возникали культуры, которые занимались соледобычей, небольшие рыболовецкие деревушки. Это не тайрона, а совсем другие культуры. Маламбольного типа, там их выделяют по керамике.

В начале первого тысячелетия появляется культура Неуанхе, по названию бухты, в котором Мейсон нашёл очень богатое погребение. Золото и другие вещи привозные из центральной Колумбии, это не маленькое расстояние. Восемь тысяч бусин из кварцита, чего там только не было. Действительно, богатые с очень интересной керамикой, но совершенно не связанной с культурой тайрона.   

М. Родин: То есть их как-то вытеснили, или они вымерли?

Е. Леванова: Сложно сказать. К сожалению, по тайрона и по более ранним культурам нет хороших антропологических, генетических исследований. По крайней мере, я ни разу не встречала чего-то такого основательного. Очень мало скелетных останков. В принципе, это, видимо, связано с более поздним обрядом кремации, который был распространён именно у тайрона.

Саму археологическую культуру тайрона мы возводим к XI веку нашей эры. В Колумбии вообще расцвет культурный, культурогенез – это I тысячелетие. Более поздние культуры, как муиски, тайрона – редкие, но очень большие культуры, которые объединяют макрорегионы.

Тайрона явно приходят сюда. Это миграция. Потому что резкий демографический рост начинается именно в XI – начале XII века. Например, бухта Ченге на побережье, там очень хорошо были проведены американскими исследователями проекты по поселенческой археологии, показывает, что там демографический рост происходит за 50 лет, 1100-1150 годы. Резко начинается каменное террасное строительство. До этого были небольшие террасы, сейчас – большие. Большие фундаменты домов. И плотность населения вырастает примерно в 10 раз.    

М. Родин: Известно, откуда они мигрировали? Если это пришла развитая культура, её можно найти в другом месте.  

Е. Леванова: Хороший вопрос. В том-то и дело, что нет. Миграция, скорее всего, центральноамериканская. Но тот же Райхель-Долматофф писал и об амазонском влиянии, и о венесуэльском влиянии. Урны с погребениями тайрона явно венесуэльского происхождения. Такие же большие урны с антропоморфными крышками. Это венесуэльские Анды. Такого нет в Центральной Америке, в Коста-Рике, в Панаме. Монументальное строительство явно связано с Центральной Америкой. В Коста-Рике есть похожие памятники. По крайней мере, один точно. С мощёными дорогами, террасами. Нигде больше в Колумбии и Венесуэле, только в Перу и в Боливии есть похожие монументальные памятники, где монументальные террасы, дороги, обработанные блоки.

Поэтому о миграции мы говорим вполне чётко, обосновываем, что это резкая смена культуры на этой территории. Скорее всего, они ассимилировали местное население. Потому что каких-то данных о военных конфликтах, следов пожарищ нет. Какой-то новый погребальный культ, безусловно, приходит тоже примерно в это время. Но говорить чётко о том, что у нас разные культуры, мы можем только по материалам керамики. До XI века есть такая керамика, потом она потихонечку вытесняется. Совершенно иная горчичная, краснолощёная керамика. И, что интересно, на побережье и в горах, даже в XIII веке, были разные типы керамического производства.  

М. Родин: То есть они сосуществовали всё-таки.

Е. Леванова: Да. И при этом явно различались те, кто жил в горах и те, кто жил на побережье. Вроде бы небольшой регион, но на самом деле традиции были немного разные.

В XIII веке начинается не просто демографический бум, а бум строительный. То есть в XI веке явно прибывает народу, происходит какая-то масштабная миграция. Но освоение горных районов, типа Сьюдад-Пердида, Пуэблито, масштабно начинается в XIII веке. До этого здесь есть ранние следы пребывания. Но это масштабное террасное строительство, когда у нас десятки гектаров застроенной территории, это уже XIII век. А оставлены эти памятники были в начале XVII века. Полностью покинуты. 

М. Родин: Какое количество населения было на пике развития?

Е. Леванова: По памятнику Пуэблито на территории побережья – это порядка трёх тысяч человек. Это больше 30 га. Причём к вопросу о поселенческой археологии и её уровне в Колумбии: в разных работах 2000-х даётся цифра для Пуэблито от 33 га до, если я не ошибаюсь, 90 га. Сьюдад-Пердида немного полегче. Всё-таки ограниченная территория. Там 26 га. Хотя в более ранних работах 1970-х годов говорится о 15-18 га.

М. Родин: То есть открывают новые какие-то.

Е. Леванова: Да. Это же всё заросшее лесом. Хотя оно сейчас более-менее расчищено. Но оно быстро зарастало тропическим лесом. В Сьюдад-Пердида жило порядка 2000 человек.

Оценки общей численности территории тоже очень разные. Двести шестьдесят тысяч на весь регион на конец XVI века. Но, опять-таки, как это реконструируется? Берутся документы переписи населения, которые проводили энкомьендерос и вообще испанские чиновники. Их не так уж и мало. Это было и до восстания 1599 года, которое заканчивается в 1602 году. Эти переписи населения сравниваются. В основном это прибрежные районы, испанцы о высокогорных поселениях не знали ничего. Туда никто из испанцев не ходил, нужны были проводники, конечно. Они торговали, а потом уже и воевали с жителями деревень и поселений на побережье. Это разные бухты, где шла основная соледобыча. И с теми, кто жил в предгорьях. То есть крупные памятники, поселения типа Бонда, Посигейка – это предгорья, порядка нескольких километров от побережья.

По этим переписям получается, что в разных небольших деревнях жило по несколько десятков мужчин, которые могли быть главами семей. И тут мы подходим к вопросу: как жили тайрона? Если мы реконструируем число жителей по этим переписям, у нас получается, например, 70 мужчин возраста главы семьи. Испанскими или колумбийскими исследователями они умножаются на пять человек, и получается 300-400 человек в деревне. Но если мы говорим, что семья была больше, то это совсем иные цифры.

М. Родин: Поскольку нам испанцы ничего, или практически ничего об этом не написали, предлагаю зайти со стороны архитектуры и археологии. Как выглядят их поселения? Из чего мы можем делать выводы об устройстве общества?

Е. Леванова: Интересны как раз типы поселений, потому что тайрона в крупных поселениях, в которых жило, видимо, больше тысячи человек, строили террасы. Высота террас была от 1,5 до 11 метров. Они строили их чаще всего на склонах. Это могут быть и высокогорные территории, и предгорья, даже на побережье. Где-то там как раз начинается самый северный отрог Сьерра-Невада.

На этих террасах располагались фундаменты хижин, либо каких-то общинных домов, скорее всего, и площади. Всё это было вымощено камнем. Фундаменты этих жилищ, круглых в своём основании, каменные. Это уникально для Южной Америки в принципе, да и вообще для культур, которые занимаются монументальным строительством. Потому что из камня всё-таки удобнее строить прямоугольные формы. Это когда мы имеем дело с деревянными хижинами, хотя здесь тоже делались, видимо, деревянные подпорки, крыши были соломенные по реконструкциям. Но фундаменты и всё, что было связано с террасным строительством, сделано из камня, облицовано.

Кроме террас и кольцевидных фундаментов делались мостки между этими террасами, различные дренажные системы из камня, резервуары для воды из камня, мостились дороги. Причём дороги были довольно масштабные, соединявшие не один километр между поселениями.

По реконструкциям, в таких жилищах скорее всего жили либо нуклеарные семьи, то есть семья, где жило примерно 5 человек…

М. Родин: То есть мама, папа, дети.

Е. Леванова: Да. Либо на большой террасе жила большая полигамная семья. Мужчины жили отдельно, женщины – отдельно, и были какие-то хозяйственные постройки. На этих больших террасах, в зависимости от секторов, где находились эти террасы, есть явно общинные или мужские дома для собраний. Причём археологи проводят реконструкции или сравнения с этнографическими материалами современных индейцев и индейцев XIX века, у которых такие же присутствуют дома, но без каменных фундаментов, и у которых чётко разделены жилые дома, в которых один вход. И если два входа – то это обязательно какая-то ритуальная постройка, где живёт либо жрец и шаман, либо это дома для общинных собраний мужчин. У тайрона, видимо, была похожая ситуация, потому что очень многие самые крупные постройки имеют два входа. То есть это либо дома для собраний, мужские дома, либо какие-то ритуальные центры.

Что ещё это подтверждает? На территории крупных поселений раскопаны эти все террасы. На них находят склады сосудов для чичи, это алкогольный напиток, большие жаровни для маниока. То есть здесь, скорее всего, проходили какие-то сборища, пиры. То, что так прекрасно характеризует Южную Америку. Это показано хорошо и на материалах андского региона, и вообще в Колумбии это распространено.

Постепенно усложнение социальной организации происходит посредством спонсирования более богатыми семьями семей бедных, когда устраиваются большие пиры, на них употребляют галлюциногены, какие-то стимуляторы типа коки. Многие исследователи пишут, что, например, для культуры тайрона не было характерно употребление сильных наркотических веществ, как это было характерно для других колумбийских культур. Здесь довольно много небольших дощечек для растирания коки. Но ничего, что говорило бы об употреблении тяжёлых галлюциногенов, нет.

М. Родин: С чем это связано? Что это за особенность для Южной Америки?

Е. Леванова: В Эквадоре, Колумбии те культуры, с которыми я работаю – у них как раз тяжёлые галлюциногены. Которые приводят к пограничному состоянию сознания. Коку и муиски, например, активно употребляли. Но это не галлюциноген. Это всегда был только стимулятор. Они жевали коку, растирали с известью для того, чтобы быть немного более интенсивными. И в условиях высокогорной среды это просто необходимо для работы.

М. Родин: То есть от этого польза какая-то есть.

Е. Леванова: Я не знаю, какой был эффект для здоровья. Но в языке моска «обрабатывать землю» и «жевать коку» – это синонимичные слова. То есть ты всё время что-то жуёшь, чтобы работать. Если вы были в высокогорном регионе, вы понимаете, насколько там тяжело ходить, мыслить. У индейцев были свои стратегии адаптации к таким условиям. У тайрона то же самое, видимо, было. При этом у тайрона совсем нет изображений ни в керамике, ни в ювелирных изделиях мужчин с этими шариками за щекой. Это очень характерно для Колумбии: мужчины, жующие шарики из коки. Они просто повсеместно встречаются в Эквадоре, в Колумбии. У тайрона нет. И современные индейцы тяжёлых галлюциногенов не употребляют, в отличие от Амазонии. Коку употребляют, это – нет.

Скорее всего, именно чича и спонсирование едой объединяло целые деревни. Но архитектура тайрона уникальна не только тем, что там такое масштабное монументальное строительство, но и тем, как организованы сами города. Когда мы говорим о городах тайрона (всё-таки я такой термин употребляю), довольно сложно понять, для чего они строились. С одной стороны, здесь были семьи явно разного достатка, потому что есть терраса, на которой дома небольшой окружности, а есть явно большие дома. Рядом с ними площадь, на которой, скорее всего, люди собирались. Но нигде в архитектуре тайрона нет никаких разделяющих сооружений, конструкций. Ни палисадов, ни каких оградок – ничего. Абсолютно открытые пространства.     

М. Родин: Более того, связанные между собой мостиками.

Е. Леванова: Да. То есть абсолютно всё пространство открыто для любого человека. В Пуэблито археологи утверждают, что часть семей, которые жили на окраине и, видимо, были самыми бедными, приходили сюда сезонно. То есть они, видимо, участвовали в каких-то ритуалах, церемониях и уходили. Им было, может быть, слишком дорого здесь жить. Они занимались сезонным заработком и уходили на охоту или куда-то ещё на любой промысел. Богатые семьи жили ближе к центру. Они, возможно, контролировали соледобычу. Но у нас нет никаких данных о контроле элиты над изделиями из золота. Нет больших высокостатусных погребений. Есть большие некрополи, но там нет сильных маркирующих погребальных особенностей.

М. Родин: Это удивительно, потому что всё, что вы рассказываете о строительстве, и в первую очередь меня интересуют мостики и дороги, это требует какой-то централизации, планирования.

Е. Леванова: Это требует централизации с точки зрения нашей классической теории, которая связана с древнеегипетской цивилизацией, с Месопотамией. Есть Мохенджо-Даро, Хараппа, другие примеры, выбивающиеся из этой картины.

Но у тайрона речь идёт, видимо, всё-таки об общинном строительстве, когда собирается вся община целиком и занимается этим. Того, что элита контролировала строительство, гнала сотни рабов на строительство той или иной террасы, нет. И, главное, террасы не использовались для сельского хозяйства. Не так много террас, которые используются только для сельского хозяйства. Большинство террас используется именно для постройки домов, либо для каких-то больших общинных домов, или ритуальных шаманских домов.

Это говорит о том, что всё-таки у нас нет выделения элиты, которая бы контролировала и урбанизм, и вообще какой-то обмен статусными вещами. По данным хронистов, в принципе почти все индейцы, которых встречали испанцы, носили золотые украшения, украшения из перьев. Они носили даже ткани. Это вообще уникально для Южной Америки: ткань, ткацкое производство, всегда в крупных культурах, особенно II тысячелетия, было подконтрольно элите. У муисков, у инков, во многих культурах. Ткани часто были даже дороже, чем золото, раковины. А здесь по данным испанцев почти все женщины и мужчины носят какие-то тканевые накидки или хлопковые одежды. Золото, браслеты из различных раковин, жедрита, из любых материалов – всё это активно носят почти все члены общества. То ли все очень богатые, то ли в принципе это не показатель статуса.    

М. Родин: То есть эгалитарное какое-то общество плюс-минус.

Е. Леванова: Я думаю, что просто немного иначе воспринимается то, что мы считаем дорогим и значимым. По данным тех же хронистов, всё-таки есть явная социальная стратификация. Есть военные вожди, те, кого упоминают, как касиков.

М. Родин: Которых повесили потом.

Е. Леванова: Да. Но при этом есть очень интересное сообщение о жрецах и шаманах. Это разные люди у тайрона. Есть разные термины, которые употребляются самими индейцами в отношении к жрецам и шаманам. Перевести их испанцы не могли. О касиках они говорят, что это вожди. О знатных людях они говорят, что это некие капитаны деревень. А в отношении жрецов и шаманов они употребляют термины «naomas» и «mohanes», взятые из чибчанских языков, и говорят, что это разные люди. Есть жрецы, которые «поклоняются дьяволу» и всё прочее.

М. Родин: По испанскому мнению.

Е. Леванова: Да. Сбивают индейцев с пути истинного и дружат с дьяволом. А naomas – это очень авторитетные люди в возрасте, которые могут даже указывать вождям. Что интересно, ещё в XIX веке лингвисты записывали и составляли словари индейцев Сьерры Невады, современных им. Эти термины имеют какие-то сопоставления. Mohanes у коги – это именно шаманы. Те, кто занимаются шаманизмом. А naomas – это скорее самые старшие, авторитетные люди. Скорее всего, это были либо жрецы, либо главы каких-то общинных собраний, которые выполняли ритуальные функции, но при этом могли указывать военным вождям.

М. Родин: Что-то вроде старейшин?

Е. Леванова: Возможно, старейшин. Но они явно ритуальные функции исполняли. И головные уборы, всё то, что о них пишут испанцы, говорит о том, что это люди, безусловно имевшие отношение к шаманизму. Потому что в ювелирном искусстве и в керамике тайрона очень много образов, которые говорят как раз о шаманской принадлежности их героев. Это большие головные уборы, зооморфные, антропоморфные маски. Это маски кайманов, летучих мышей. Это люди, которые находятся в пограничном состоянии перехода от человеческой сущности к звериной.

М. Родин: Как же они приходили к этому без наркотиков?

Е. Леванова: Это хороший вопрос. Потому что, по испанским сообщениям, жрецы и шаманы говорили с воинами, и потом воины считали себя не людьми, а зверьми, которые нападают на своих противников. Они могли окуривать воинов, или ещё что-то с ними делать, что они переставали себя ощущать людьми, не чувствовали боли и были неубиваемые. Такие страшные испанские байки есть.

Поэтому, когда мы говорим и о поселениях тайрона и о социальной структуре, вероятнее всего мы имеем дело не с политической классикой, когда вот у нас вожди, вот элита, их поддерживающая. Здесь, возможно, имела место какая-то теократическая власть и очень чёткое разделение власти между военными вождями и главными жрецами.

Вероятнее всего, политическая элита, которая регулировала военные конфликты, появляется довольно поздно. Потому что доиспанских военных столкновений не фиксируется на материалах раскопок. 

М. Родин: Я как раз хотел сказать: если они такие воинственные, если у них есть явные военные вожди, как там с оборонительной архитектурой? 

Е. Леванова: Ничего оборонительного нет. Вероятнее всего, необходимость появления таких вождей была продиктована именно испанским вторжением. Эта военная элита, которая и между собой начинает активно конкурировать, и есть даже случаи, когда такие военные касики пытались договориться с испанскими конкистадорами или с французскими пиратами против друг друга. Эти случаи описаны в испанских хрониках. Но, вероятнее всего, это дань уже кровавому XVI веку, который приводит к утрате культурой тайрона своего могущества и изначальной сущности. Потому что в архитектуре, ещё раз повторюсь, нет никаких оградительных сооружений.

Конечно, мы говорим с вами прежде всего о крупных предгорных и горных поселениях, куда испанцы просто не доходили. Но всё-таки у нас есть крупный памятник Пуэблито почти на побережье. Там тоже нет никаких укреплений. 

М. Родин: Я ещё хотел поговорить про семьи. Там есть интересный сюжет, который мы вскользь упомянули. Про полигамию. Из чего мы делаем вывод, что, возможно, эта полигамия существовала? И я так понимаю, что испанцы могли ещё что-то напутать с гомосексуальностью.

Е. Леванова: Во-первых, полигамия характерна для этого региона. Во-вторых, испанцы активно и ярко описывали касиков, у которых было множество жён, и считали, что это показатель того, насколько авторитетен вождь.

М. Родин: Но это же не обязательно проецируется на всё общество.

Е. Леванова: Да. Но с другой стороны по описаниям тех же испанцев нет никакой большой разницы между элитой и простыми общинниками. Все носят одинаковые орнаментированные ткани, все носят украшения. По испанским сообщениям, у женщины было тем больше браслетов, чем богаче муж, чем больше на щиколотке браслетов – тем богаче вся семья. 

М. Родин: То есть всё-таки репрезентация богатства присутствовала.

Е. Леванова: Но при этом у всех это было. Когда писалось о богатстве того, как они вообще были одеты, испанцы говорили о том, что это очень сильно бросалось в глаза в конце XVI века, когда они всё меньше и меньше носили украшений. Во-первых, они очень много отдавали в откуп испанцам. А во-вторых, они не хотели казаться с точки зрения испанцев красивыми и богатыми, потому что жизнь заставила. Конечно, тяжело строить какие-то большие правдоподобные реконструкции только на основе испанских хроник, которые немногословны. С другой стороны, есть сообщения самых первых испанцев, которые попали на эту территорию. Когда в конце XV века строили первый форт Санта-Марта, они разграбили кладбище на побережье. Вообще, таких разграбленных гробниц было очень немало.

М. Родин: Они ради золота, видимо, это делали.

Е. Леванова: Да, безусловно. Они тогда искали строительный материал для крепости и разграбили большое кладбище, где были каменные плиты и саркофаги. Там они нашли погребение, где мужчины были захоронены вместе с женщинами, причём это было несколько женщин. Скорее всего, это были люди высокого статуса. Их хоронили либо с жёнами-наложницами, либо просто со всеми женщинами семьи.

М. Родин: Что-то похожее на скандинавские обычаи, когда там наложниц тоже хоронили.

Е. Леванова: И в Перу то же самое. Сипанское погребение: и маму, и сына, и собачку, и охранников. Все, необходимые тебе в загробном мире, с кем ты жил здесь, отправляются с тобой в загробный мир. Такие погребения в этом регионе были найдены и испанцами, и в более позднее время.

Другое дело, что погребальный обряд у тайрона сложный. Он разнообразный, к сожалению. Мы не имеем большого количества высокостатусных погребений, где были бы скелетные останки, останки людей, сопровождавших погребённого. Такого нет, только в испанских хрониках это описывается. Те погребения, где явно были каменные саркофаги и могли быть такие статусные вещи, были разграблены.

И, кстати, трагическая история с археологическим парком Теюна, Сьюдад-Пердида, первого, если я не ошибаюсь, директора убили, потому что в этой зоне активно всегда работают чёрные копатели, которые сотрудничали с наркоторговцами, и здесь всегда был активный чёрный рынок. Когда местные власти и колумбийский институт начал с этим бороться, было несколько трагических моментов.

М. Родин: Я так понимаю, поэтому там сейчас раскопки и не ведутся. 

Е. Леванова: Насколько я знаю, почти ничего не ведётся. Парк Сьюдад-Пердида был открыт для посетителей в 1981 году. В 2000-х были небольшие кембриджские раскопки. Сейчас, по-моему, ничего там нет, парк просто поддерживается. Но масштабного ничего не проводится. В 2000-х и в Пуэблито, и на побережье были раскопки. Сейчас по крайней мере я ничего такого не слышала в последнее время.

Погребальный обряд очень сложный, потому что разнообразный. Есть и кремация. Причём она больше всего встречается в высокогорных территориях. А вот как раз некрополи больше на побережье. Скорее всего, это разные культурные традиции. Кремации с погребениями в больших антропоморфных сосудах больше характерны для центральной Колумбии, для Венесуэлы. Понятно, что если мы имеем кремацию, то данные антропологические получить из неё сложно.  

М. Родин: Хотя ходят слухи, что кто-то что-то смог оттуда вытащить.

Е. Леванова: Может быть. Здесь, к сожалению, погребения совершались на территории самих поселений в этих урнах. Опять-таки, статусных вещей чаще всего мы в этих погребениях не находим, ярко выраженной социальной дифференциации по погребальному обряду нет. 

М. Родин: То есть это в очередной раз говорит о более-менее эгалитарном обществе.

Е. Леванова: Я боюсь таких терминов. На археологических материалах делать такие заключения сложно. Тем более, когда такая сложная монументальная архитектура, когда есть золото, очень разнообразная торговля. Я бы здесь скорее говорила о том, что общество организовано по принципу больших деревень, когда у общин горизонтальные социополитические связи настолько хорошо развиты, что нет необходимости в новой надстройке политической, в вождях, которые руководили бы процессами торговли, строительства, распределения ценностей и всего прочего. Опять-таки, ткачество – хороший пример. Где эти ткацкие мастерские? Не понятно.

М. Родин: А все ходили одетыми.

Е. Леванова: Да. Я боюсь сейчас соврать, но на побережье были найдены сами грузики. Но каких-то ткацких мастерских, которые были бы собраны в одном месте, сконцентрированы и подконтрольны элите, такого у тайрона нет. А это было характерно почти для всех культур и андского региона, и вообще для Южной Америки, её западной части. То же самое с керамическими мастерскими. Мы не находим каких-то центров керамического производства. Нет литейных центров. То есть крупных мастерских просто не найдено.

М. Родин: Очень странно.

Е. Леванова: Это скорее говорит о том, что регион плохо исследован. Исследовано самое красивое и самое зрелищное. Террасы раскопаны. Там, где копали террасы и домохозяйства, которые на них находились, были раскопаны либо клады чичи очень интересные, либо сами помоечки. Что, к сожалению, констатируют археологи, очень быстро эти большие мусорные кучи между террасами становятся местом отвала для всех домохозяйств. Там смешивается и керамика, и все вообще следы жизнедеятельности. Поэтому реконструировать социологические вещи невозможно, к сожалению.

Когда здесь появляются самые первые поселения, мы ещё можем говорить, что этот круг вокруг первого домохозяйства, здесь выбрасывали мусор, который появлялся, вот он нам говорит о жизни этого домохозяйства. Потом, когда город разрастается, появляются большие мусорные свалки, практически как сейчас у нас, и по ним реконструировать довольно сложно быт именно отдельных домохозяйств. Поэтому сложно говорить, были там нуклеарные семьи или большие полигамные.

Я склоняюсь ко второму варианту, потому что даже у хронистов есть сообщения о том, что мужчины, которые должны были становиться шаманами, выдерживали обязательный пост, с шестнадцати до двадцати лет, когда они ели определённую пищу, вообще ни с кем не разговаривали, а главное – не должны были видеть женщин. И если они видели женщину, то начинали пост заново.

М. Родин: Ещё шестнадцать лет? Думаю, они их избегали.

Е. Леванова: Да. Почему-то именно эта цитата привела меня к мысли, что всё-таки были отдельные мужские дома, где мужчины жили отдельно. А женщины жили в отдельных домах. Разделение быта, скорее всего, было. Потому что есть отдельные жилища, где нет никаких следов хозяйственной деятельности.

М. Родин: Я так понимаю, это и попутали испанцы, когда обвиняли их в гомосексуализме.

Е. Леванова: Да. Мужские дома для собраний – это классика для традиционных культур. Хотя я не исключаю, что мог быть гомосексуализм. Ничего ненормального для традиционных культур в этом нет.

---