Андрей Митрофанов в «Родине слонов»
Как организовывались частные шпионские предприятия? В чью пользу шпионила мать Екатерины Великой? И планировал ли генерал Бонапарт роялистский переворот?
Мы публикуем стенограмму эфира дружественного проекта «Родина слонов» о тайных агентах XVIII века с научным сотрудником Государственного академического университета гуманитарных наук, научным сотрудником Института всеобщей истории Андреем Александровичем Митрофановым.
М. Родин: Как был устроен мир в XVIII века? Кто с кем бодался и кому было необходимо выстраивать шпионские структуры?
А. Митрофанов: Прежде всего, речь идёт о ведущих державах. На протяжении большей части XVIII века это Французское королевство, Англия, Священная Римская империя, то есть австрийская монархия – то, что правильней называть «владениями Габсбургов» – безусловно, республики Италии – очень интересны шпионаж и дипломатия Венецианской республики. Небольшие монархии вроде Швеции, которая утратила своё величие после войн Карла XII, тем не менее, в плане секретной дипломатии тоже весьма интересны
И, конечно, Российская империя, которая, особенно после Северной войны, меняет своё положение в «концерте европейских держав», как тогда говорили. Россия привлекает внимание европейских дворов не только после успехов в войне и провозглашения империи в 1721 году, но и потому, что вторжение России в любом виде в европейские дела несколько нарушало баланс сил. Особенно это было заметно в годы Семилетней войны, и, безусловно, то, что было связано с русско-турецкими войнами. Нужно назвать Русско-турецкую войну 1771-1774 годов, следующую войну мы тоже затронем, наверное. И конфликты в Польше, ибо Речь Посполитая в XVIII веке переживала тяжелый, прежде всего политический кризис, который завершился её разделом. Последний раздел Польши был в 1793-1795 годов, российское участие в котором было чрезвычайно сильным.
Через все работы историков лейтмотивом проходит, что дипломатия XVIII века – в основном дипломатия монархов, дипломатия династическая, семейная. Все монархи в значительной степени друг с другом связаны родственными узами: российские монархи с германскими династиями, французские – с итальянскими, и так далее. В конце века революционные события приносят существенные изменения.
М. Родин: Надо учитывать, что XVIII век – это эпоха абсолютизма. Сильные государства, централизованное управление. Это влияет и на дипломатию, и на шпионаж.
А. Митрофанов: Здесь не всё так однозначно. Потому что своих дипломатов имели все более-менее устоявшиеся монархии, мелкие итальянские республики, и так далее. Другое дело, что они часто проводили внешнеполитические акции в концерте друг с другом, в некоем альянсе. Система альянсов – это то, что для XVII-XVIII веков принципиально важно. Система альянсов – это то, что в общем позволяло соблюдать мир в Европе с разной степень успешности. Но при этом всегда непубличные акции, действия каких-либо разных по статусу непубличных агентов сопровождали дипломатию.
М. Родин: Какие были структуры? Были ли они официальными? Как они отличались в зависимости от того, республика это или монархия?
А. Митрофанов: Наверное, надо остановиться на наиболее важных и лучше всего изученных примерах: мне ближе по сфере моих научных интересов примеры Франции и России. Хотя это не значит, что в других государствах, например, в Венецианской республике, которая была лидером по шпионажу и секретным акциям и в XVI веке, и в XVII-XVIII веках, шпионажа не было. Британской системы, наверное, тоже коснёмся, довольно развитой и одной из наиболее успешных.
Возвращаясь к Франции, здесь вот какое наблюдение. До 1740-х годов секретная дипломатия существует не в той ипостаси, которая характерна для второй половины века, потому что речь идёт о частных разовых акциях. Это деятельность официальных дипломатов. Если они были, потому что дипломатические отношения между странами часто разрывались, и на долгие годы. В русско-французских отношениях был период, когда отношения были разорваны на десять лет.
Во Франции был так называемый «Секрет короля», ведомство очень небольшое по человеческим ресурсам, которое существовало втайне. Все его финансовые расходы были тайной для министров и приближённых монарха. Людовик XV открывает Секрет короля как службу, которая призвана помочь его дальнему родственнику, принцу де Конти, занять польский престол. Но, поскольку дофин Франции, сын Людовика XV, женится вторым браком на дочери саксонского курфюрста и короля Польши Августа III, то вести публично эту линию нельзя. Тогда возникает необходимость действовать секретно. Секрет короля существовал где-то больше тридцати пяти лет, но о нём мало кто знал. Когда Людовик XVI придёт к власти, он его расформирует, но это не значит, что секретная дипломатия Франции закончилась.
М. Родин: Получается, это была структура, которая создана под конкретную задачу. Она доказала свою эффективность и её стали использовать для других целей.
А. Митрофанов: Да. Хотя вопрос эффективности спорный.
В России ситуация была иная, потому что здесь никогда «параллельной» дипломатии официально не существовало. Это не значит, что приближённые монарха, например, канцлер, вице-канцлер, или Екатерина II в молодости не вели своих, так скажем, интриг на международном поприще. Это хорошо известно. Если почитать работы Евгения Викторовича Анисимова, или Петра Петровича Черкасова, это блестящие труды, которые нам рассказывают об этой эпохе, в частности о персональной дипломатии коронованных особ и будущих коронованных особ.
Но институционально разведка начинается с контрразведки. Речь идёт о начале 1740-х годов, когда при Елизавете Петровне возникает острая необходимость заниматься дешифровкой дипломатической корреспонденции, проходящей из Петербурга в другие столицы. Внимание было сосредоточено прежде всего на французских дипломатах, во-вторых, шведских дипломатах, в-третьих – британских.
Для того чтобы эта служба была эффективной, пришлось обращаться к академикам в Академию наук, ибо вопрос расшифровки был достаточно сложным. Первым интересным персонажем, который был к этой работе привлечён, был учёный-математик Христиан Гольдбах, из немцев, который возглавил эту службу.
Дешифровка писем – это принципиально важная вещь, ибо часть дипломатической корреспонденции идёт без шифра. Это большинство текстов, которые находятся в архивах у нас, во Франции и, скажем, в Британии. А небольшая часть идёт шифрованной – здесь речь шла об интригах и сборе секретной информации.
Дешифровкой занимались российские служащие, которые относились к ведомству Главного почтамта. Понятно, что они не занимались почтовыми отправлениями, их работа была тайной. Это всё происходило в рамках так называемых «чёрных кабинетов». Этих служащих тоже было очень немного – это ограниченный круг лиц, весьма выдающиеся специалисты и по палеографии, как бы мы сейчас сказали. Потому что надо банально разбирать почерк. Здесь было много интересных изобретений, даже технических, потому что сложно было работать с посланиями.
В это время начинается вал такой работы. Если сначала дешифровали, скажем, в неделю несколько посланий, в месяц – несколько десятков, то в конце 1780-х годов дешифровалась корреспонденция тридцати дипломатов тридцати государств, которые были аккредитованы при российском дворе. Это совершенно гигантский масштаб работы. И если посмотреть на Архив внешней политики Российской империи в Москве, то там хранятся совершенно необозримые полки с этими делами дешифровки.
М. Родин: То есть задача была перехватить письмо на почте, аккуратно вскрыть, чтобы было не заметно, переписать и расшифровать. Правильно?
А. Митрофанов: Да, в этом. Нужно было успевать работать быстро и задерживать письма ненадолго. Уже в то время были способы доставлять документы быстро, хотя из Петербурга доходили медленно, могло занять месяц до европейской столицы. Если сложности в дороге – то и полтора месяца бывало. Работали очень часто ночью, чтобы успеть.
Вторая особенность в том, что пришлось изобретать разные хитрости. Например, документы посылали в специальных конвертах заклеенными. Нужно было уметь их расклеить. Использовали, например, распаривание. Причём распаривание, как говорят специалисты того времени, происходило в течение нескольких часов, и не всегда давало результат. Иногда клей был настолько сильным, что невозможно было открыть. И печати подделывали.
Видимо, этим занимались и французы, и германские государства. Но в России это хорошо известно по источникам. Доклады шли канцлеру прежде всего, в данном случае – изначально Алексею Петровичу Бестужеву-Рюмину, потом – вице-канцлеру Воронцову. И так далее, прочим канцлерам и вице-канцлерам, руководившим внешней политикой.
Для изготовления поддельных печатей даже специальные технологии придумывали. Но идеального результата не было, так что человек, который получал перлюстрированную корреспонденцию, видел, что вскрытие было. Но есть один важный аспект, что где-то в 1760-70-е годы некоторые дипломаты копию своих писем могли предоставлять в дипломатическое ведомство дружественной или недружественной страны. Просто понимали, что дешифровка с 1750-х годов практически тотальная.
М. Родин: Разведка возникла как система перлюстрации. Это кабинет с каким-то набором людей (сколько их там, кстати, было?), которым доставляют перехваченные письма, и они быстро их расшифровывают.
А. Митрофанов: Менялось количество. Российский пример нам хорошо известен. Изначально, может, насчитывалось 2-3 человека, потом нанимали ещё несколько копиистов и каких-то секретарских сотрудников, но очень мало было людей. Может быть, в Петербурге порядка 10-15 человек.
В пограничных городах тоже интересно. Где-то нужно было что-то тоже обработать. Как тогда писали, «крепко смотреть» послания или письма, депеши. Это касалось таких городов, как Рига, Киев. В целом во времена Екатерины и Павла было восемь таких городов, где существовали «чёрные кабинеты», но в принципе система была централизована.
М. Родин: Насколько я знаю, был почтовый «хаб», в Ганновере, или где-то в Центральной Европе, через который проходила корреспонденция. И там, я так понимаю, активно работали такие люди.
А. Митрофанов: Там было очень сложно. Можно было купить чужие секреты. Это особая статья расходов дипломатического ведомства, коллегии иностранных дел. То же самое делали сотрудники Версаля, Секрета короля и других служб. И британцы в этом направлении работали. Это большие расходы были. Но прежде всего это покупка секретных сведений, перлюстрировать за рубежом аналогичные документы было довольно сложно по ряду причин, и прежде всего потому, что там свои секретные службы есть. И полиция везде с разной эффективностью работала. Например, австрийская полиция – это притча во языцех в XVIII веке. Австрийский сыск очень строгий, педантичный и эффективный. Хорошо работала прусская разведка и контрразведка. Мы знаем, что Фридрих Великий использовал прежде всего военных специалистов, которые добывали всяческие военные секреты. Это ему очень помогало и в мирное время, про военное я даже не говорю.
Были примеры, когда использовались люди весьма высокопоставленные. Это, можно сказать, агенты влияния. Самый пикантный пример – это мать Екатерины II, Иоганна, княгиня Ангальт-Цербстская, которая прибыла в Россию с определённой миссией. Она мать великой княгини, вышедшей за великого князя Петра Фёдоровича, но она к тому же собирала секретные сведения для Фридриха Прусского. А когда это было раскрыто (переписку утаить невозможно), то она была выслана практически со скандалом.
М. Родин: Мы переходим от пассивного сбора информации через перлюстрацию к активному, к агентам. Как возникла эта система и как она была устроена? Правильно ли я понимаю, что на первоначальном этапе это дело избранных единиц, чаще всего включённых в жизнь двора, то есть высокопоставленных людей?
А. Митрофанов: Да. Первоначально сбором секретных сведений занимаются только дипломаты, это намечается уже в 1740-е годы. И особенно характерно для второй половины – последней трети XVIII века, когда лица невысокопоставленные, в данном случае это могут быть учёные (известно очень много интересных имён), это могут быть торговые агенты, которые приезжают с торговыми целями. Но у них был ограниченный круг информации, они не могли собирать сведения обо всём. Они могли заниматься чем-то, связанным, например, с экономическими выгодами, но это не основное направление. Основное направление – это сведения, которые составляли государственную тайну. На этот вопрос тоже не сразу можно ответить, потому что юридического закрепления этого понятия не существовало.
М. Родин: Какие вообще могут быть секреты в это время? Если мы говорим про военные, то нет никаких тайных разработок нового оружия. Ну, есть, но не в той степени. Супермасштабные экономические операции тоже вряд ли проводились. Что было тайным в XVIII веке? Кто с кем дружит, и всё?
А. Митрофанов: Да. Наверное, это был самый ценный момент для современников. Система альянсов, о которой я уже говорил, предусматривала не только открытые действия, но и тайные интриги. В связи с этим нужно было знать настроение монарха, его министров (в России это канцлер и вице-канцлер, которые руководят внешней политикой), и нужно было знать, чем занимаются дипломаты других стран.
Чётко сказать о государственной тайне сложно. Потому что, когда мы читаем послания неофициальных иностранных агентов, и у дипломатов мы наблюдаем ту же самую картину, шифровке подвергается не всё подряд, а некий процент. Причём чем ближе к XIX веку, тем процент шифровки меньше. Хотелось бы статистику посмотреть, но её не существует.
Процент цифирной шифровки очень небольшой. Хотя существовали другие способы, очень смешные и интересные, например, так называемая «меховая азбука», когда в качестве шифра выступали довольно смешные термины. Это тоже работало.
Провести чёткую границу между шифрованными сведениями и нешифрованными нельзя. Но, как правило, секретными считались обстоятельства непубличной придворной жизни, различные двусмысленные акции, когда направлялись какие-то агенты для секретных переговоров, обстоятельства переворотов. В России их произошло довольно много в это столетие, и каждое это событие привлекало огромное внимание.
М. Родин: Что было проще в ту эпоху: заслать агента, который приезжает якобы с мирными целями, или купить местного человека?
А. Митрофанов: И то и другое. Потому что секретные сведения всегда предполагали оплату. Были агенты влияния, которые жили в этой стране и занимали высокие посты, например, вспомним канцлера Алексея Петровича Бестужева, который, создав сам секретные службы, не брезговал тем, чтобы сотрудничать за плату. Это случалось довольно часто. Если это коронованная особа, или, скажем, великая княгиня Екатерина Алексеевна, то здесь оплата – не основной смысл сотрудничества. Но это приветствовалось, потому что деньги нужны всем.
Если говорить о конце XVIII века, это золотые десятилетия шпионажа, то это целые частные разведывательные сети. Такого в начале и середине XVIII века не было. Их создавали люди довольно авантюрного склада, подобные Джакомо Казанове, или известному персонажу по имени граф д’Антрег, который был роялистом, создавшим в эмиграции разведывательную сеть, которая работала одновременно на пять монархов. Он продавал свои сведения практически всем, кому считал нужным. С ним была долгая история, которая продолжалась два с половиной десятилетия. Считается, что это наиболее яркий пример умозрительного шпионажа.
Сведения секретного характера не всегда были проверяемы.
М. Родин: То есть можно было придумать и продать липовую информацию.
А. Митрофанов: Да. Мы точно знаем, что из огромного количества документов этого д’Антрега, которые хранятся в разных странах, прежде всего в Великобритании, процент лжи или пересказа неверной информации – больше половины.
М. Родин: Кто этот человек? Как он умудрился организовать эту сеть? Как она была устроена? Кто её финансировал?
А. Митрофанов: Это эпизод, достойный авантюрного романа. Дело в том, что среди аристократов, которые участвовали в революционных событиях во Франции в 1789 году, было немало людей, которые решили свою родину покинуть. Среди них был граф Эммануэль де Лоне д’Антрег, который числился сначала среди горячих сторонников реформ, а потом перешёл на другие позиции. И в эмиграции, видимо, встал вопрос, как его литературные способности совместить с дальнейшей жизнью, потому что надежды быстро вернуться у эмигрантов не было. Война революционеров с коалицией европейских государств затянулась на очень долгие годы. И в этой обстановке вокруг эмигрировавших принцев, будущего Людовика XVIII, его брата Шарля д’Артуа, будущего Карла Х, формируются такие сети.
Карьера графа д’Антрега, как шпиона, достаточно загадочна. С одной стороны, сохранилось очень много документов, много архивных свидетельств. С другой стороны, есть мемуары современников, в которых мы видим этого человека с очень неприятной стороны: как мошенника, авантюриста. Что здесь правда, что здесь ложь – наверное, каждый историк по-своему оценивает. Мы знаем точно, что его карьера, как дипломата, начинается в 1795 году. Он поступает на службу в российскую коллегию иностранных дел, в Венеции это было. И в дальнейшем его судьба была тесно связана с Россией, а также с австрийскими дипломатами.
М. Родин: Получается, у нас там было представительство коллегии иностранных дел, которое нанимало агентов.
А. Митрофанов: Да. Но это решение было из Петербурга. Само посольство или консульство за рубежом никого нанимать не могло, решение принимали на уровне императрицы. Решали, сколько платить: интересно, что сумма в 150 луидоров, или золотых дукатов, считалась достаточным стартовым окладом для такого персонажа. Это относительно немного, учитывая, что эти люди ведут не шикарный, но достаточно богатый образ жизни.
Что дальше интересно в биографии этого человека. Он меняет своих покровителей раз в несколько лет и может одновременно работать на несколько министерств разных стран. Известно, что он поставлял свою довольно обширную агентурную информацию, в том числе прежде всего из Парижа, который был не всегда доступен для контактов в то время. Он работал на Френсиса Дрейка и лорда Гренвилла, людей, которые олицетворяли собой вершину британской дипломатии и британского шпионажа в Европе того времени. И именно в Англии сохранилось больше всего документов, связанных с сетью графа д’Антрега.
М. Родин: Интересно, как добывалась информация, как была устроена сеть.
А. Митрофанов: Как я говорил, процент недостоверных сообщений – больше половины. В тот момент проверить было невозможно. Такой агент, как правило, подстраивался под мнение своих заказчиков.
М. Родин: Что хотят услышать, то он и говорил.
А. Митрофанов: Да. Например, Петербургу было важно узнать, кто ведёт в Турции интриги, чтобы подтолкнуть её к новой войне против России. Об этом можно было почерпнуть из секретных донесений много чего, но это мало соответствовало реальности. Второй аспект – это Польша, потому что польские интриги различных дворов, берлинского, венского, французских революционеров, по понятным причинам казались самыми опасными. И об этом пишут. Якобы были агенты даже в Комитете общественного спасения при Робеспьере. До сих пор нет чётких указаний на то, кто это был, но есть подозрения против выдающегося оратора, сторонника жёсткой линии Бертрана Барера. Эта его ипостась недостаточно изучена. Хотя из французских мастеров разведывательных операций мы знаем, прежде всего, Шарля Мориса Талейрана и Жозефа Фуше. Это уже наполеоновское время, здесь персонажи другого масштаба.
Возвращаясь к эпизодам, которые высвечивают характер этой деятельности, то тут очень высока роль случайности. Названный граф д’Антрег, когда бежит вместе с русским посольством из Венеции (уезжает, получив документы, когда Венеция попала под власть французов), был арестован в Триесте французами, допрошен. И по совершенно неочевидной случайности его супруга не смогла уничтожить все его документы, один из портфелей оказался в руках французских генералов. Вслед за этим граф отправляется в ставку Бонапарта, командующего Итальянской армией, в Милан, где начинаются странные вещи. Он живёт там несколько месяцев на очень почётных условиях, потому что статус дипломата у него никто не отнимал, он атташе российского посольства. Он продолжает вести переписку с кем-то из Парижа, с русскими дипломатами, и если бы не этот злополучный портфель, то, может быть, всё закончилось бы тихо, и он спокойно бы исчез. Но портфель доставили в Париж. Там была целая стопка литературных произведений, писем, из неё извлекли один-единственный документ, из которого следует, что ряд видных французских политиков являются заговорщиками, роялистами. Они готовят государственный переворот. Это стало основанием для события, когда в сентябре 1797 г. французская Директория сама совершает государственный переворот, нарушая конституцию. Получается, достаточно было одного сомнительного документа, в котором рассказывается об интригах вокруг Парижа, чтобы опорочить. Статус непроверяемой информации оказывается очень высоким, достаточно просто придать ему ореол секретности.
М. Родин: Это могла быть провокация, например, со стороны России. Им выгодно подсунуть в стан врага бумажку, где написано, что у них там шпионы. Они начали с ними бороться и сами себя обескровили.
А. Митрофанов: Есть другая догадка. Генерал Бонапарт – в то время ещё человек, не занявший прочной политической позиции. Есть догадка, что часть документов, которые он перехватил у д’Антрега, указывала на него. Что он участвовал в каких-то секретных переговорах с принцами, в частности с Людовиком, бывшим графом Прованским, а теперь французским королём в изгнании. И переговоры были о том же самом: как совершить переворот, свергнуть директорию в Париже и получить звание герцога, пожизненного пэра, губернатора, и тому подобное. Было это или нет – мы сейчас уже не узнаем.
М. Родин: И поэтому, получается, д’Антрег так долго сидел в Милане при Наполеоне.
А. Митрофанов: Тогда, получается, это не арест с препровождением на допрос, а секретная миссия.
М. Родин: А мы можем рассказать про д’Антрега какую-то историю, где мы знаем, что он каким-то образом добыл реальную информацию и передал куда надо?
А. Митрофанов: В литературе есть точка зрения, что его донесения из революционного Парижа, пока там существовал его «филиал», так называемая «мануфактура», это засекреченные спецагенты, которые имели отношения с политиками, журналистами и не бесплатно поставляли информацию за рубеж. Она частично утекала в Петербург, шла в Вену и Лондон. Прежде всего, в Лондон, наверное.
Второй эпизод, связанный с д’Антрегом – это когда он успешно в начале XIX века, между 1800-м и примерно 1809-1810-м годами, когда он ещё не осел в Англии, он поставляет информацию вроде бы отчасти достоверную. Потому что у него есть так называемые «друзья» в Париже. Он их в своих донесениях в Петербург, Лондон и Вену никогда не называет по именам, только «парижский друг», «парижская подруга», или использует какие-то анаграммы. То есть мы знаем, что он называет конкретное имя, но таких людей в то время не существует.
Что интересно, часть донесений совпадает с военными событиями, дипломатическими переговорами. Есть догадки (только догадки, документы уничтожены), что здесь поучаствовал министр иностранных дел Франции Талейран, который вполне мог выступать в данном случае как инициатор и направлять специально частично достоверную и частично недостоверную информацию. Это очень похоже на Талейрана, потому что впоследствии в 1807-08 годах он небезуспешно предлагает свои услуги императору России Александру I. Особенно когда Наполеон отправляет его в отставку за интриги. Если говорить о начале XIX века, то частные разведывательные сети свою активность уже снижают. И институт такой во Франции, по крайней мере, развивается очень бурно. Связано это с именем знаменитого министра полиции Жозефа Фуше, который создал уникальную систему, которая существовала примерно лет пятнадцати, или около того. В ней участвовали сотни людей, большинство из которых остались не рассекреченными. Мы некоторых из них знаем, потому что бывший секретный агент мог спокойно описать свои приключения в мемуарах. Были авантюристы типа шевалье д’Эона де Бомона, или Джакомо Казановы, который что-то сочинял, в том числе о том, как он работал на Венецию. Но были и действительно секретные сотрудники, о которых ничего неизвестно. Но это зависело от проворности. Потому что главное не просто вести эти дела тайно и расходовать средства таким образом, но и вовремя документы уничтожить.
М. Родин: Как технически была устроена сеть графа д’Антрега? У него много «друзей по переписке», у которых он может запросить информацию. Как он их вербует? Он же не может незнакомому человеку послать письмо с гонцом и сказать: «Товарищ, мне нужна такая-то информация, вот тебе обещаю столько-то луидоров». Нельзя довериться какому-то письму, надо иметь личные контакты. Кто-то должен как-то тебя представить, ещё что-то. Или ты физически должен приехать, произвести впечатление.
А. Митрофанов: Да, безусловно. Личные контакты принципиальны в разведке. И сейчас это неотъемлемая часть, а в то время это, наверное, было ещё более важно. Тут есть догадки, что у данного конкретного руководителя шпионской сети были контакты в те годы, когда он жил на родине. Впоследствии он использует таких же эмигрантов, как он. Известны имена авантюриста, самозваного графа Монгайяра, или издателя и известного роялиста Фош-Бореля. Там целая плеяда «рыцарей плаща и кинжала», которые переходили от одного заказчика к другому. Убеждения у них были весьма неустойчивыми, использовать таких людей было небезопасно, даже если есть личный контакт, даже если он оплачен.
Но опять возникает вопрос: если непосредственно у руководителя шпионской сети не было личных контактов, и он не имеет статуса (чаще всего, если агент партикулярный, то он статуса официального не имеет), то как эту информацию можно было контролировать? Поэтому процент недостоверности действительно высокий.
М. Родин: Получается, в это время руководитель агентурной сети – это действительно человек, у которого много личных знакомств. Но он не очень контролирует, когда этот человек перешёл на другую сторону, когда ещё что-то. Он заводит ещё какие-то знакомства и пытается эту сеть поддерживать. Но вы упомянули, что к наполеоновскому времени частные сети прикрылись. Видимо, государства начали к этому относиться более серьёзно. И чужие агентурные сети закрывать, и свои развивать. Правильно?
А. Митрофанов: Это был долгий процесс. Ровно в начале XIX века ничего не исчезает. Существует официальная разведка при дипломатии. Частные сети просто теряют свою эффективность, потому что лучше становится работа непосредственно дипломатов. В какой-то степени ускоряется передвижение, доступность транспорта.
Центры связи – это, например, Гамбург, Ганновер и Цюрих, или Женева, германские порты и города Швейцарии очень привлекали своим особым автономным, удалённым от столиц статусом – там были наиболее устойчивые центры передачи информации. Это было удобно. Это была гарантия определённой безопасности, хотя не постоянная: во время военных действий приходилось менять место.
Человеческий фактор тоже играл роль. Очевидно, что людям типа д’Антрега невозможно было верить на протяжении очень долгого времени. Он закончил жизнь очень трагически: он жил под Лондоном несколько лет, в своём доме, и однажды и он, и его супруга были жестоко зарезаны слугой, итальянцем по имени Лоренцо. Это обошло все английские газеты. Это был жутко скандальный момент, потому что многие в английской элите естественно знали о роли этого человека. Это произошло накануне вторжения Наполеона в Россию. Есть версия, что это была месть Наполеона за что-то, вопрос только, за что.
М. Родин: Понятно, что с агентом можно расправиться. А правовой вариант возможен? Условно, мы поймали агента. За что нам его судить? В то время вряд ли были законы о распространении информации. Можете привести пример, как и за что могли судить? Жан Александр Бонно, насколько я понимаю, может выступить таким примером.
А. Митрофанов: Здесь период шпиономании. В России он начался где-то в 1791 году и закончился только при Александре I, когда отношения с Францией улучшились, были восстановлены в полной мере. А в годы революционного беспорядка опасность, которая якобы исходила от агентов революции, была очень преувеличенной. Во-первых, это было личное мнение Екатерины II, её приближённых, которые полагали, что это по разным причинам доставляет большую неприятность и, в общем, опасно. Эхо пугачёвского бунта для русских вельмож было весьма актуально. И они воспринимали это с позиции кровавой катастрофы, которая может постигнуть любое государство. Второе – это разочарование в просветителях, которые считались родоначальниками французского беспорядка.
Во время шпиономании ловят как настоящих шпионов, их буквально несколько человек, и они отдаются под суд. Если это человек, служивший в армии, он лишается чинов и званий, ссылается в Сибирь. Никого не казнили.
Или человека держат без суда в тюрьме. Жан Александр Бонно – это малоизвестный дипломат, который работал в Польше. Но в 1793 году он был арестован по требованию русского посла Якова Сиверса. После этого он оказывается в Петропавловской крепости, где сидит до Павла I.
М. Родин: Чей он подданный?
А. Митрофанов: Он изначально – эмигрировавший француз. Впоследствии он остаётся в Польше и является секретным агентом французского министерства иностранных дел. Поскольку отношения между Францией и польским королевством были разорваны в этот момент, то у него статус был утерян. Это был очень скандальный и авантюрный человек. Он играл в Польше роль связного. Он считался опасным, поэтому Сиверс отправляет его в Петербург. Суда не было. Он больше трёх лет сидел в крепости. Есть допросы, сохранились очень интересные документы. Особенно занимательно, что изначально этот человек объявляется секретным агентом, потом в тех же самых документах Тайной экспедиции при сенате он значится как корреспондент, его статус меняется. Вроде он и секретный, но доказать его участие в революционных событиях невозможно.
И так продолжается очень долго, потому что были свои проблемы и в Петербурге. Коллегия иностранных дел и Тайная экспедиция – это отдельные ведомства. И они не всегда пересекались, скорее всего, вообще не пересекались. Это заканчивается тем, что Павел I милостиво его отпускает из пределов России, и он навсегда уезжает за границу. Он оказался во Франции, но в какой-то момент при дворе начинают вспоминать, что был такой опасный человек. И через два года рассылаются циркуляры о поиске этого человека в России.
То есть призрак шпиона, незримого агента, который очень опасен – в конце XVIII века популярный миражный образ. Судить о том, сколько было на самом деле секретных агентов в России, довольно сложно.
М. Родин: То есть мы выпали из правового поля. Его просто посадили и держали, чтобы не мешал. А потом пришёл Павел, который известен своим волюнтаризмом, взял его и отпустил. То есть это не системная работа, как сейчас, когда у нас есть законодательство, есть органы, и чётко понятно, кого, как и за что.
А. Митрофанов: Да. Традиции менялись медленно, эволюция разведки происходила тоже не очень быстро. И внимание к XIX веку иное, и там много интересных сюжетов.
