Англичане и русские в Иране

М. Родин: Сегодня мы посвятим программу кейсу, который ты разбирал в этой монографии, в главе, которая посвящена взаимоотношениям англичан и русских в Персии. Мы несколько программ посвятили Большой игре и некоторым её аспектам. И интересно посмотреть на «бытовуху»: как они там жили и общались друг с другом. Откуда у тебя взялась эта идея и на каких материалах ты основывал свою работу?

А. Ларин: Эта глава, которая представлена в монографии, является частью более общей проблематики, которой я занимаюсь, а именно исследования российской политики в Иране во второй половине XIX – начале ХХ веков, включая Первую мировую войну. Там для понимания происходивших процессов, мотивации дипломатов, столичных властей, представителей России и Британии на местах очень важно понимать и те стереотипы взаимного восприятия, которые сформировались в ходе исторического развития и опыта исторического взаимодействия двух стран на протяжении XIX века. Поэтому подобное исследование повседневных взаимодействий представителей России и Британии в Иране мне показалось чрезвычайно важным.

Материалами здесь служат в первую очередь источники личного происхождения. Это воспоминания, различные травелоги. В дипломатической переписке также содержится очень значительная информация относительно взаимных представлений, какие-то транслирующиеся стереотипы, постоянно воспроизводящиеся. И в этом смысле материала много, и он богатый. И опубликованный, и архивный материал. Здесь есть с чем работать.

Очень важно посмотреть на взаимодействия представителей России и Британии именно на Среднем Востоке, в Иране, где они оказались в инокультурном окружении. Это даёт нам возможность увидеть кейс «европейцы в Азии» и поднять целый комплекс вопросов, связанных с проблемой европейского, русского ориентализма. Я имею ввиду ту концепцию, которую в своё время сделал популярной Эдвард Вади Саид в своей одноимённой работе.

М. Родин: Мы себе представляем это противостояние, как игру двух огромных империй далеко на востоке. А на самом деле всё надо опускать на реальную жизнь. И сводится это вот к чему: очень маленькое количество европейцев, которые друг друга прекрасно понимают, ведут практически одинаковый образ жизни, оказываются далеко на задворках мира в окружении чуждых им людей. Как они там жили? Как были устроены европейские миссии в Иране?

А. Ларин: Действительно, общество европейское в Иране было очень узким. В Тегеране количество представителей европейского общества всё-таки было достаточно значительным, там располагались миссии России, Британии, Франции, Австрийской монархии, Германии, в конце XIX века миссия США появляется.

М. Родин: Сколько было европейцев в Тегеране?

А. Ларин: Это десятки, ну, сотни, пожалуй – небольшое количество.Особенно если мы говорим о каких-то официальных представителях, а не людях, связанных с коммерческой деятельностью. Это очень узкий круг.

М. Родин: То есть все друг друга знают.

А. Ларин: Да. Если мы берём мемуары, путевые заметки, особенно одного периода времени, одного десятилетия, мы увидим там постоянные упоминания одних и тех же имён. Некоторые люди служили на одних и тех же должностях, я не беру дипломатических служащих, которые менялись. Был очень своеобразный персонаж по прозванию Сартиб. Он был кучером, извозчиком, служащим при миссии. Служил с николаевских времён до начала ХХ века. Сартибом, «генералом», его прозвали за то, что он придерживался во внешнем облике старозаветных форм: носил мундир с эполетами.

М. Родин: Это русский был?

А. Ларин: Да. Он – представитель русской службы, этнический еврей. Если память мне не изменяет, его фамилия – Гейслер. Когда мы говорим о русской миссии, о русских представителях, нужно понимать, что этническое происхождение здесь могло быть самым различным. Это могли быть и поляки, и далматинцы, и немцы, и великороссы.

М. Родин: Этот кучер, который служил очень долго, встречается в разных мемуарах?

А. Ларин: Конечно. Его все, как очень характерного персонажа, описывают. Он продвигался по службе, его повышали по многочисленным ходатайствам руководства миссии. Но до определённого предела, поскольку в какой-то момент в министерстве иностранных дел отказались его повышать, поскольку его образование и статус не позволяли.

М. Родин: Я думаю, в данном контексте не нужно разделять европейцев на русских, англичан и остальных. Какое образование у них было, насколько они взаимосвязаны?

А. Ларин: Взаимосвязи были самыми прямыми. Многие российские представители проводили какое-то время своей жизни в Великобритании, или учились там. Есть хорошие воспоминания Сергея Виссарионовича Чиркина, который служил в дипломатическом ведомстве в Иране в начале ХХ века. Как только он прибыл в Иран, его руководителем стал Пётр Михайлович Власов, по происхождению донской казак, который руководил миссией в этот период. Чиркин сообщает, что в доме Власова были заведены совершенно британские порядки. Это было связано с тем, что его супруга была англичанкой. Поэтому даже к обеду нельзя было выйти как-то иначе, чем в смокинге, во фраке. Всякие отступления от этого правила встречались в штыки. То есть бытовое пристрастие к английским порядкам было очень сильно.

М. Родин: А англичане читали русскую литературу, ездили ли к нам?

А. Ларин: Кто-то из них, конечно, посещал Россию. Скажем, в начале ХХ века некоторое время в южном Иране, в основном в области действия Англо-Персидской нефтяной компании, находился по долгу службы Арнольд Талбот Уилсон. После Первой мировой он был гражданским комиссаром в Месопотамии, получил прозвище «The Despot of Mess-Pot» за жестокую манеру управления. В молодости он совершил путешествие по Российской империи, в том числе посетил Польшу, столицу, Закавказье.

Очень многие проезжали через Закавказье или на пути к месту службы в Иран, или наоборот. Многие представители Великобритании находились в Петербурге по тем или иным служебным делам. То есть были хорошо знакомы с российским обществом.

М. Родин: И плюс, я так понимаю, общеевропейская дворянская культура того времени объединяла.

А. Ларин: Да. Эти люди, если мы берём Иран, проводили время в совместных мероприятиях, совместные активности у них были. Они могли совершать загородные прогулки, выезжать на охоту. Постоянной распространённой формой взаимной коммуникации были обеды при миссиях, когда собирались представители различных миссий, обсуждали текущие события в стране, в мире, в столице.

М. Родин: Это неофициальные, недипломатические мероприятия. Это просто ты можешь позвать людей, с которыми говоришь на одном языке. А. Ларин: Пикники устраивали, «garden parties», могли совместные поездки организовать к каким-нибудь живописным развалинам, или посмотреть зороастрийские башни молчания, или памятники ахеменидской старины.

М. Родин: Званый обед, как они это называли, хотя он начинался вечером. Как это было устроено, кого туда звали, как это происходило, кто там смешивался?

А. Ларин: Туда приглашали, как правило, после окончания дневных дел представителей различных миссий. Могли позвать представителей местной знати, местных элит или государственных чиновников высокого ранга. Естественно, супруги дипломатов также посещали эти мероприятия, так или иначе были вовлечены в общественную жизнь, особенно в Тегеране, где светская жизнь была более насыщенной, и где в принципе существовало дамское общество. 

М. Родин: Это происходило по европейским обычаям, или по восточным?

А. Ларин: По европейским.

М. Родин: Какова программа вечера?

А. Ларин: Несколько перемен блюд, общение, какие-то совместные занятия.

М. Родин: Карты.

А. Ларин: Да. Могли поиграть в бридж, преферанс. Для мужчин это могла быть просто совместная выпивка, что было типично для светского общества и в европейских столицах.

М. Родин: Я так понимаю, в светской беседе принято обсуждать общие лёгкие темы, типа «А что случилось в Париже?». Но это люди, которые заряжены в первую очередь на дипломатические отношения, на достижение каких-то результатов. Они обладают большим количеством секретной информации. Как они это всё распределяли? Есть какие-то воспоминания об этом? «Об этом говорить можно, об этом – нет, а здесь я могу закинуть дезинформацию». В такой светской беседе это работало?

А. Ларин: Понятно, что в воспоминаниях далеко не всем люди делятся. А вот в служебных записках, в дипломатической переписке порой сообщается, что ту или иную позицию министерства иностранных дел российский представитель мог в частной беседе как некий пробный шар забросить своему британскому визави, чтобы посмотреть на реакцию и, исходя из неё, делать какие-то свои дальнейшие выводы.

М. Родин: Сохранились ли какие-нибудь конкретные продуманные акции внедрения какой-нибудь информации через жену, например? Одна жена другой сказала, и вот так подсунули.

А. Ларин: Это не всегда происходило со стороны супруга-дипломата. Иногда женщины брали на себя активную роль. Сейчас я работаю с воспоминаниями Ивана Яковлевича Коростовца. Он был российским посланником в Тегеране накануне Великой войны, в 1914 – начале 1915 годах. Он оказался в сложной ситуации: не смог выстроить конструктивные взаимоотношения с британским коллегой. Британским представителем был сэр Вальтер Таунли.

И среди прочего Коростовец вспоминает его супругу, леди Сьюзан, которая, по словам Коростовца, очень активно вмешивалась в политику. В частности, Коростовец упоминает, что, конечно же, никакие решения не принимались Таунли без ведома супруги. Зачастую, как говорит Коростовец, когда они обсуждали вдвоём (то есть предполагалось, что это обсуждение тет-а-тет) какой-то сложный дипломатический вопрос, леди Сьюзан приходила, садилась с вышивкой или с книгой и явочным порядком сообщала, что она нисколько не помешает обсуждению и вмешиваться не будет, можно не обращать на неё внимания. Более того, она участвовала в светской кампании против Коростовца, старалась через своё влияние в этом небольшом светском мире влиять на отношение к российскому представителю. А, поскольку она была очень яркой, судя по всему, дамой, то к её мнению прислушивались. При этом она находила возможным даже самому российскому представителю давать какие-то советы. В частности, она ему говорила:

«Ну что вы всё время отстаиваете какие-то русские интересы? Вы слишком “русски” в своей политике. Вам нужно прислушиваться к тому, что делает мой супруг и следовать его линии. Причём вы можете сообщать в Петербург, что в действительности сэр Вальтер Таунли действует, руководствуясь вашими указаниями. И все будут довольны».

М. Родин: Это, вообще-то, называется «вербовка».

А. Ларин: Нет. Это скорее отображает сложные отношения российской и британской дипломатии в стране после заключения англо-русской конвенции 1907 года о разграничении сфер влияния в Азии, когда Иран оказался разделённым на три сферы: северную под влиянием российской империи, юго-восточную под влиянием Британии, и в центре была так называемая нейтральная сфера. Эта конвенция, как в общем-то справедливо заключают многие в том числе отечественные исследователи, подвела своего рода итог Большой игре. Но с другой стороны противостояние, может быть в иных формах, продолжалось. И зачастую официальная политическая линия Лондона и Петербурга не совпадала с действиями отдельных консулов на местах.

М. Родин: Это зависело от их личности?

А. Ларин: Да. Многие из них получили какое-то образование, воспитание ещё в эпоху активного англо-русского противостояния и поэтому им сложно было свои вырабатывавшиеся на протяжении десятилетий подходы, стереотипы отбросить и стать на другую позицию. Причём это справедливо как в отношении русских, так и в отношении англичан.

М. Родин: Как складывались личные взаимоотношения? Было ли такое, что два посла подружились, сошлись характерами, и государственные отношения в этот момент наладились?

А. Ларин: Да, конечно. Мы можем взять, скажем, период непосредственно после подписания конвенции 1907 года. Хорошо известно, что инициатором во многом выступил министр иностранных дел России Извольский. В Иране в это время служил человек, в общем-то полностью поддерживавший линию Извольского на выстраивание мирных, конструктивных отношений с Британией – Поклевский-Козелл. Он смог выстроить очень даже дружелюбные отношения с британской миссией. В Лондоне к Поклевскому-Козеллу тоже относились с большой симпатией. Он хорошо лично знал Эдуарда VII, это тоже способствовало выстраиванию более дружественных отношений.

А что касается периода министерства Сазонова, то здесь всё было по-разному. Порой всё было достаточно сложно. Особенно накануне Первой мировой войны. Дело в том, что упомянутая конвенция с одной стороны определила северную часть Ирана, прикаспийские провинции, иранский Азербайджан, территории к югу от Тегерана вплоть до Исфахана и северо-восточную часть Ирана в российскую сферу влияния. И юго-восточная часть закреплялась в сфере влияния Великобритании: территории, которые ближе к Белуджистану, Систану и Персидскому заливу. Но несмотря на это формальное закрепление, какие-то границы свободы действий в этих сферах далеко не всегда были чётко обозначены. Англичане на протяжении всего периода после подписания конвенции, особенно после 1909 года в ходе событий иранской революции, обвиняли российскую сторону в том, что она фактически нарушает конвенцию, а именно её пункт о сохранении независимости и территориальной целостности Ирана и позволяет себе в северных провинциях слишком много.

М. Родин: У России был целый план по промышленному освоению этого региона.

А. Ларин: Да, всё это дискутировалось. После заключения конвенции 1907 года уже речи не шло о прямом проникновении России к югу от выделенной ей зоны. Но в собственной сфере влияния российская сторона стремилась добиться максимального преобладания через концессии, скупку земель, колонизацию. Не так хорошо известен широкой публике факт колонизации ряда территорий в северном Иране, в частности в иранском Азербайджане и Астрабадской провинции со стороны русского крестьянства.

М. Родин: Их целенаправленно туда переселяли?

А. Ларин: Это было движение отчасти стихийное. Крестьяне из Семиречья, из Закаспийской области переселялись на свободные земли в Иране, зачастую в качестве «сквоттеров» захватывая их. А затем на каком-то этапе это стали стимулировать и российские представители. В частности, активным протагонистом этого переселенческого колонизационного движения в Астрабаде стал консул Иванов. Потом этой практикой начинает заниматься Переселенческое управление, которое в ходе аграрной реформы стимулировало крестьян переселяться в азиатскую часть России.

М. Родин: Как реагировали англичане?

А. Ларин: Крайне отрицательно. Были и военно-политические факторы, деятельность Персидской казачьей бригады под командой российских офицеров, влияние, которое российские консулы оказывали в различных регионах северной Персии. Англичане, в том числе на уровне представителей в Петербурге, обвиняли, что консулы ведут себя фактически как местные власти.

М. Родин: Как это противостояние проявлялось в быту?

А. Ларин: По-разному. Если мы возьмём ситуацию кануна Первой мировой войны, а в этот период обострилось противостояние России и Британии в Иране, время от времени ставился вопрос о необходимости пересмотра конвенции. И в ходе Первой мировой войны она фактически и была пересмотрена. Могу привести из воспоминаний Коростовца характерную запись в отношении ситуации, сложившейся в тегеранском обществе в отношении российского представителя:

«Очень скоро стали сказываться плоды русской политики. Все ополчились против Коростовца. В его обращении с людьми есть доля сарказма, и этого ему не мог простить французский посланник Леконт. Не могли удержаться от негодования на якобы диктаторские меры Коростовца, например, на преграждение дороги мимо дачи в Зергенде, ставили в вину иные личные обстоятельства, которые никого постороннего не должны были касаться. В результате весь Тегеран с мелочностью всякого малого центра занялся исключительно Коростовцем и смешал воедино недружелюбие к нему с оппозицией его политике и попросту ненавистью к России. Мне удалось в этом убедиться во время обеда у немецкого посланника, на котором были некоторые англичане и шведы. Из разговоров я усмотрел, что против нашей миссии формируется настоящая коалиция господина Морнера и бельгийцев, шведских инструкторов жандармерии и их сторонников, английской миссии и Шахиншахского банка, германского посланника, французского посланника», и так далее.

У самого Коростовца есть очень характерное замечание относительно этой ситуации:

«Я имел неосторожность задеть интересы и самолюбие некоторых моих коллег, которые, поощряемые персами, недовольными моей неуступчивостью и стремлением искоренить некоторые злоупотребления, устроили против меня маленький заговор. Политика и государственные дела перемешались с светскими и общественными отношениями. К заговору примкнули все недовольные преобладанием России. Сэр Вальтер был раздражён потому, что я считал конвенцию о сферах влияния дипломатической фикцией. Леконт сердился, что я нарушаю тегеранские традиции, ввожу новые порядки. Бельгийцы возмущались, что я вмешался в дела таможен, где они считали себя хозяевами. Принц Рейсс осуждал моё вмешательство в дела немецкой ковровой фабрики и также перешёл в англо-германский лагерь. Полковник Яльмарссон не мог забыть победы Петра Великого над Карлом XII, а в князе Вадбольском видел потомка прежних победителей. Даже леди Сьюзан была не довольна, что я не считаюсь с мнением её супруга. Я всегда стоял за равноправие женщин и мужчин, но в данном случае должен был признать, что активное вмешательство в дипломатию дам имело отрицательные стороны. Самые пустячные дела благодаря вмешательству женского элемента приобретали чуть ли не международное значение. Остальные коллеги с интересом следили за англо-русскими пререканиями, развлекавшими их от тегеранской скуки и монотонии».

М. Родин: Я так понимаю, дипломатические пикировки очень часто становились просто способом развлечься. Расскажи про это, пожалуйста.

А. Ларин: Конечно. До заключения конвенции дипломатические пикировки составляли важную часть реальной политики, стремления не уронить свой престиж, престиж своей страны в глазах местного населения, поддержать то, что называлось в источниках «влиянием России», «значением России». А после заключения конвенции на уровне консульских сотрудников это также сохранялось.

Можно привести в пример деятельность российского консула в Систане Миллера. Это ещё было до заключения конвенции.

М. Родин: Систан – это где?

А. Ларин: Это пустынная местность на юго-востоке страны, где, в общем-то, практически нет общества, нечем заняться. Совершенно скучное в ту эпоху место.

М. Родин: Где-то у тебя описано: «Водка заканчивается иногда, а развлечься как-то надо».

А. Ларин: Конечно. И известно, что того же Миллера британские оппоненты обвиняли в чрезмерном пристрастии к алкоголю.

М. Родин: Это какой-то маленький городок. Вокруг пустыня. Сколько их там в миссиях?

А. Ларин: Это не миссии, это представители уровня консулов в лучшем случае.

М. Родин: И там две семьи живёт: русская и британская.

А. Ларин: Семьи далеко не всегда. Зачастую это могут быть одинокие мужчины.

М. Родин: На весь городок два-три европейца.

А. Ларин: Да. И иранское население, с которым европейской публике в ту эпоху поговорить было не о чем. Развлекались выпивкой, и дальше это зависело от каких-то личных отношений и фантазии. Миллер был убеждённым ярким русским империалистом, у него было сильно желание показать значение России, а в Систане каких-то значительных экономических интересов России не было, это очень далеко. И российский представитель там был по большому счёту для поддержания престижа и значения русского имени в Иране.

М. Родин: Как же он его поддерживал?

А. Ларин: Скажем, британский представитель устраивал шоу с тренировкой сипаев. Сипайские войска какие-то упражнения совершали на открытом воздухе.

М. Родин: Это делали на местную публику?

А. Ларин: Да. Чтобы обозначить тем самым силу британской армии. В пику этому Миллер устроил нечто вроде представления, концерта, куда была доставлена обезьянка, которая должна была развлекать публику, был оркестр. И часть населения перешла от упражнений британский войск туда.

М. Родин: То есть эти мероприятия происходили параллельно.

А. Ларин: Конечно. И британский представитель, очевидец, по этому поводу возмущался.

Ещё один интересный момент нам сообщает Чиркин Сергей Виссарионович. Во время его службы в Бушире на берегу Персидского залива российским генеральным консулом был тогда Николай Помпеевич Пассек, который также очень щепетильно относился к задаче поддержания русского влияния в регионе. Однажды случился приём у местного персидского генерал-губернатора. Во время дипломатических приёмов существует официальный протокол, и очень большое значение имеет, кого где посадят за столом. Возникла сложность с тем, что российского консула посадили по левую руку от губернатора, а британского представителя – по правую, что считалось более почётным. Это было связано с тем, что иранцы придавали большее значение времени прибытия в страну дипломатического представителя, а британский консул прибыл до Пассека. Но Пассека эта ситуация несколько возмутила, поскольку он был по должности генеральным консулом, а его британский коллега был управляющим генеральным консульством, что было несколько ниже по статусу. И Николай Помпеевич решил отстоять честь русского имени в этом регионе. Во время обеда он произнёс прочувственную речь с нажимом на роль России в Иране. После этого британский консул несколько стушевался, публика прочувствовала всё значение. И после этого к Пассеку во время обеда отношение несколько изменилось, более, может быть, почтительно к нему стали обращаться. И он почувствовал себя довольным. 

М. Родин: То есть задавил ораторским искусством.

А. Ларин: Да.

М. Родин: Но всё равно это люди, и даже в ситуации сложных геополитических отношений, я так понимаю, между ними всё равно возникали человеческие отношения, в том числе взаимовыручка. Можешь привести пример, как они помогали друг другу?

А. Ларин: Да, такие ситуации были постоянно. Мы не должны забывать, что при всей этой борьбе это в любом случае были люди одного круга, одной цивилизации, одной культуры. Воспринимая друг друга, как своих, они естественно стремились друг другу помочь.

Тот же Чиркин приводит случай, когда во время путешествия представитель российской мануфактуры заболел, нужна была срочная помощь. Обратились к британскому врачу, тот послал ещё за одним, попытались поставить диагноз, какое-то лечение осуществить. Но всё-таки этот человек скончался. Но после этого молодые британские врачи, несмотря на то, что не особо обладали квалификацией в этом вопросе, провели по просьбе русского консула вскрытие.

М. Родин: Они поставили посмертный диагноз по просьбе, хотя им это было и не нужно.

А. Ларин: В общем-то, у них совершенно никакого личного интереса не было. А английский пастор снарядил усопшего в последний путь.

М. Родин: Это интересно. Тот наверняка был православный, но, поскольку не было священника, пришлось позвать английского пастора.

А. Ларин: Да. Они описывают, что армянского священнослужителя не было на тот момент. То есть, несмотря на конфессиональные различия люди единой христианской культуры друг к другу за помощью обращались.

Точно так же британский представитель более ранней эпохи, Генри Драммонд Вольф, когда отправлялся обратно в Британию с места службы по болезни, воспользовался гостеприимством и помощью российских властей в Закавказье. Ему обеспечили пароход, чтобы добраться до Европы. При том, что в принципе у Вольфа не сложились отношения с российскими властями. Он изначально был настроен на сотрудничество и конструктивное улаживание противоречий, но в конце XIX века Петербург ещё не был к этому готов, поэтому его инициативы встречали в штыки.

То есть политические дела политическими делами, борьба, конкуренция – это само собой, но на уровне человеческих взаимодействий представители различных держав друг другу помогали, поддерживали и постоянно находились в каком-то контакте. Это всегда надо помнить и учитывать в том числе в современной жизни.

---